Print This Post

    Горан Симич (Босния). Краткая беседа о жизни. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков

    Новые oблака
    1-2/2014 (67-68) 06.06.2014, Таллинн, Эстония

    КРАТКАЯ БЕСЕДА О ЖИЗНИ

    Мой отец входит в комнату плача, в руках он сжимает газету
    с сообщением о моей смерти в самом верху страницы.
    Я вижу там свое лицо.
    Ты не мог так поступить со мной, говорит он, ты должен был
    предупредить меня об этом заранее. Моя пенсия настолько маленькая,
    что ее не хватит на похороны.
    Это не я, отвечаю ему, это какая-то ошибка.
    Смотри, вот моя рука переворачивает страницы книги,
    слушай, как карандаш скрипит в моей руке.
    Слушай звуки жизни.

    Это ничего не значит, отвечает он. Бумага, с помощью которой
    ты говоришь мне, что жив, ничем не отличается от бумаги,
    сообщающей, что ты мертв.
    Но я жив, говорю, ты же слышишь мой голос,
    я же разговариваю с тобой
    прямо сейчас. Ты не слышишь меня?
    Забудь об этом, отвечает он, я выдумал твой голос давным-давно
    и слышал все эти слова множество раз.
    Я вижу, как он вытирает слезы, спускаясь по лестнице.
    Я кричу, что жив,
    у меня есть документы с официальными печатями.
    Послушай!
    Не кричи на меня, говорит он. Что ты понимаешь в жизни,
    что ты понимаешь в документах,
    у тебя нет права оспаривать факты.
    И я снова слышу скрип лестницы под его ногами
    и тихий плач.

     
    СВЕЧА СЕВЕРА

    Пойдем со мной на пляж, дорогая,
    прогуляемся по гальке, не пахнущей рыбой с рынка,
    прогуляемся там, где ветерок лениво шевелит прошлогодние газеты
    и истлевшие документы давно умерших доноров крови.

    Пойдем со мной на пляж,
    но помни, что я боюсь глазеющих детей
    и эмигрантов, пересекающих неосвещенные улицы.
    Я уже стараюсь не прятать в карманы
    покрасневшие от боли пальцы,
    всю ночь крутившие ручки радио
    в поисках программы, передающей тишину.
    Мне уже не стыдно, что я не думаю ни о чем, абсолютно ни о чем.

    Возможно, мы сможем найти ту дыру, оставшуюся в небе
    на месте вырезанного мной созвездия, что я подарил тебе
    с надеждой, что оно поместится в твоей сумочке.
    В прошлое воскресенье я нашел эти звезды в подвале,
    спрятавшиеся среди прошлогодних гороскопов и газетных вырезок
    о счастливчиках, выигравших в лотерее.

    Пойдем со мной на пляж.
    Мы будем прогуливаться, держа журналы с кроссвордами и шарадами.
    Позволь нам слушать чужих плачущих детей,
    и позволь мне улыбаться людям,
    чьи улыбки так похожи на мою.

    Мои руки холодные как теленовости, моя кожа посинела
    как штамп в свидетельстве о рождении.

    Но где-то в северной комнате
    горит странная свеча, что будит меня,
    тающая свеча,
    и я пахну землей, когда ныряю в своем сне
    до дна океана,
    видя нечто, что было обещано мне
    при рождении.

    Мое охотничье ружье висит на стене
    рядом с фотографией оленя,
    которого я настиг на минном поле.
    Каждый раз, когда мне снится, что я гуляю по звездам,
    утром я нахожу носки, наполненные кровью.

    Я знаю, что Восток спокоен,
    что Запад всегда находится напротив,
    что на Севере заблудившиеся люди
    сидят, прижавшись, вокруг единственной свечи
    и греют замерзшие пальцы.
    Это там, где матери делают бутерброды,
    уже объеденные печалью и слишком долгим ожиданием
    лучших дней.

    Годами я не могу смыть со своих рук хлебные крошки.
    Это крошки из школьных ранцев северных детей?
    Тех самых детей, которым нужно знать, когда они отправятся домой,
    разницу между светом уличных фонарей и светом волчьих глаз?

    Это не хлебные крошки, успокаиваю я себя,
    это просто черные песчинки, упавшие оттуда,
    где висело вырезанное мной созвездие.
    Я знаю, что это неправда.
    Однажды я вытатуировал ягненка у себя на лбу,
    но на следующий день, проснувшись, нашел вместо него
    только кости.

    Пойдем же со мной на пляж, дорогая,
    где каждая одинокая галька сама себе рифма,
    просто бессмысленная рифма.

     
    АДАМ

    Мое имя Адам. Они звали меня мальчиком.
    Говорили, что я вырасту, когда ботинки дедушки
    станут мне впору, и когда пойму разницу между
    своими лобковыми волосами и моей сестры.
    Дедушку давно похоронили в тех ботинках,
    а моя сестра закрывает дверь,
    когда моется в ванной. Через замочную скважину
    я видел, как она снимает одежду
    и ласкает свои острые груди.
    Я читал ее дневник и знаю, ради кого
    она пользуется губной помадой. Она скоро уйдет от меня
    и не останется никого, с кем бы я сравнивал себя.

    Я знаю, что еще вчера был мальчиком.
    Сейчас я призрак дома,
    вяло растущий вверх как оранжерейный цветок,
    или как ящерица, мечтающая стать драконом.

    Я знаю, почему мой отец схватил свое ружье
    и полез на крышу, когда красные полицейские
    мигалки засветились в моем аквариуме.
    Он не знал, что я опустошил ружейные патроны,
    а я никогда не говорил ему, что не смог бы
    выжить один, пока он будет сидеть годы в тюрьме.

    Я знаю, почему мать ушла в полночь,
    подцепленная водителем черного лимузина.
    Если бы я рассказал, что протыкал иглой ее кондомы,
    она все равно бы не поняла, как сильно мне ее не хватает.

    Они выбрали неподходящую военную форму, сталкиваясь
    и ведя бои, говорит мне бабушка.
    Пока я не вырос, она, просыпаясь, включала радио,
    откуда один и тот же голос вещал о скором прекращении войны.
    Сейчас она слушает сказки, которые я читаю ей каждую ночь,
    и выглядит счастливой. Я никогда не расскажу ей, что последний
    раз мы оплатили за жилье ее обручальным кольцом.
    Она скоро покинет меня, я знаю.
    Она просит меня пропускать в сказках
    те места, где умирают цветы.

    Меня зовут Адам и я все еще мальчик.
    Если я иду в кино, то сажусь у выхода,
    потому что всегда находится кто-то, говорящий,
    что сначала мне стоит послушать лекцию учителя
    об отношениях между мальчиками и девочками.

    Я никогда не вернусь в школу после того случая,
    когда учитель столкнул меня в бассейн.
    Я оставался под водой,
    пока у него не случился сердечный приступ.

    За окном по улице бредут печальные люди,
    сравнивая себя с другими прохожими.
    Там люди надевают маски, выгуливая собак.
    Там даже собаки надевают маски. Там хаос.

    Часто я сижу в ванне часами
    и представляю себе, что есть душ.

    Они говорят, что это случится с каждым.
    Но это случилось только со мной.
    С Адамом, мальчиком, живущем в клетке,
    верящим в невидимые заслонки на веках,
    защищающие от хаоса
    за окном.

     
    ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ

    История Бошко и Амиры стала главным
    событием той весны. Они попытались покинуть
    Сараево через мост, веря, что там, на другой стороне,
    их ждет будущее и проклятое прошлое там
    забудется. Смерть настигла их на середине
    моста. Стрелявший был в военной форме
    и никто ни разу не назвал его убийцей.

    Газеты всего мира писали о них. Итальянцы
    описали их историю, назвав боснийскими Ромео и
    Джульеттой. Французские журналисты говорили о
    романтической любви, которая преодолевает политические
    преграды. Американцы увидели в них символ двух наций,
    разделенных мостом. Британцы иллюстрировали
    их телами абсурдность происходящего. Только русские
    промолчали. Фотографии мертвых влюбленных приблизили
    мирную весну.

    Мой друг Пршич, боснийский солдат, охранявший
    мост, каждый день смотрел на червей, мух
    и ворон, уничтожавших их раздувшиеся тела.

    Я до сих пор помню, как он ругался от того, что
    приходилось надевать противогаз, когда весенний
    ветерок обдувал их зловонные тела с другой стороны
    моста. Газеты об этом не писали.

     
    ТАЙНА ЛЕЙЛЫ

    Доктор Лейла из Отдела идентификации
    трупов, перед новым годом сошла с ума.
    Покинув морг, она выбросила все свои документы
    на улицу и заперлась в квартире вместе с образами
    истерзанных тел, отрезанных ушей, безглазых лиц. Она
    отвечала криком на каждый голос, доносившийся
    с лестницы, а ночью играла на своем беззвучном
    пианино и выла, как раненное животное.

    Что она увидела в морге в тот день?
    Этот вопрос, словно зараза, проник внутрь каждого
    из ее соседей и тайна безумия Лейлы превратилась
    в наш ночной кошмар. Ее призрак сделал из подвала,
    где мы укрывались, мастерскую ужасов.
    Некоторые считали, что она опознала в одном из убитых
    своего последнего мужа, другие говорили, что она
    увидела труп, сшитый из тел нескольких людей. Остальные
    считали, что это был ребенок во вспоротой утробе.
    Со временем ужасы того, что мы вообразили, превысил
    ужас от падающих снарядов. А дом вскоре стал малолюдным.

    Когда в первый день нового года ее вынесли
    со вскрытыми венами, никто не пришел проститься.
    Теперь в ее квартире живут беженцы, спокойно
    спящие по ночам. Только Дьявол все еще просыпается
    от звуков пианино Лейлы.

     
    ЕЛОЧНЫЕ УКРАШЕНИЯ

    Мы с детьми наряжаем елку.
    Снаружи луна воет в глазах голодного пса.
    Я снимаю с чердака коробку с семейными украшениями.
    Мы видим отражающиеся на их поверхностях
    свои счастливые прошлогодние лица.

    На верхушке светится елочная игрушка моего дедушки.
    С русской войны он привез
    пулю в плече
    и нежелание говорить,
    когда спрашивали об этой войне.
    Почему он умер с улыбкой на лице?

    Другая елочная игрушка моего дяди,
    героя войны, выбросившегося из окна госпиталя.
    Доктора говорили, что часто ему снились
    бомбы, влетающие в палату.
    После смерти он словно сморщился и его
    похоронили в детском гробу, маленьком настолько,
    что в него не поместились все медали.

    А эта игрушка другого дяди.
    Он был уверен, что коммунисты
    запустили ему в рот жука,
    что объясняло, почему он говорил
    на вымышленном языке.
    Он умер в тюрьме, потому что власти решили, что
    его странные слова звучат как какой-то тайный код.

    Следующая безделушка принадлежала моей тете.
    Собирая цветы
    для победителей,
    она не заметила, как забрела на минное поле,
    но мужа себе среди них
    так и не нашла.

    Возможно бы и нашла,
    если бы будущий муж танцевал нежней,
    а не бряцал гранатами на поясе.

    Красная елочная игрушка моего отца.
    Он вернулся с войны героем, но во время
    празднования победы вышиб мозги своему пьяному товарищу,
    пытавшемуся изнасиловать деревенскую девушку.
    Он до сих пор сидел бы в тюрьме,
    Если бы эта девушка не была его сестрой.
    Он оставался заключенным даже после освобождения.

    А эта игрушка моего брата.
    Он так никогда и не научился как следует стрелять из ружья.
    В последний раз он нажал на курок,
    попал в новогоднюю елку и умер от печали.

    Последняя черная игрушка моей матери.
    После выхода из концлагеря
    она посвятила свою жизнь зажиганию свечей
    и уходу за семейными могилами.

    Я стаю со своими детьми
    в шаге от елки.
    Больше игрушек нет.
    Я думаю о том, как мило будет
    гореть ствол елки в нашей печке,
    когда дети проснутся утром
    и их будут ждать подарки.

    Завтра мы проснемся счастливыми.
    Завтра мы проснемся счастливыми.

     
    МЕДАЛИ

    Вернувшись с войны, мой дедушка
    запер себя на чердаке и не выходил
    пятнадцать дней. Днем он молчал, а
    по ночам выл так страшно, что
    свечи под иконой гасли. Когда он
    все-таки спустился, моя бабушка узнала,
    как выглядит лицо смерти.

    Вернувшись с войны в окровавленной шинели,
    мой отец высыпал груду медалей из рюкзака
    и поднялся на чердак, ни на кого не глядя.
    Весь день мы сравнивали его медали
    и медали дедушки, а ночью мы прятали
    головы под подушки, чтобы не слышать,
    как он кричит, зовя своих погибших
    друзей. Наступило утро и мама положила
    его сияющие медали на подоконник,
    чтобы их увидели прохожие. Но никто
    не приближался к нашему дому, боясь
    криков. Однажды утром мы увидели
    призрака в шинели. У него были глаза отца.

    Это было давно. Семейный склеп
    уже полон. Медали все еще висят на стенах
    и городские власти иногда берут их на время
    праздников, возвращая назад, когда все
    заканчивается. Я не расстроюсь, если их
    не вернут. Только изредка я бросаю взгляд
    на медали после пугающих военных новостей.
    Потому что единственно важное, что должно
    покинуть дом, это крики моего дедушки и отца,
    и я утешаю себя тем, как ветер разрушает
    чердак и стены нашего дома.

    Перевод с английского Андрея Сен-Сенькова