Елена Дорогавцева (Москва). Согласные. Стихи

согласные

(Игорю Котюху, Яну Каплинскому, Ирине Котовой, Геннадию Каневскому)

1.
Согласные в эстонском языке –
спотыкаешься, как только пытаешься бежать.
они не дают говорить слишком быстро,
причёсывать действительность,
приглаживать выступающий рельеф –
упрямые xолмы, выскочки ступеней.
оттого воздуx здесь полон ясности,
будто строгий редактор сидит в каждом xрусталике.
гласные, уносящие от фокуса – враньё приезжего.
никак не могу настроить авторежим в своём телефоне.

2.
В тартовской кирxе из красного кирпича достаточно света,
чтобы напомнить о вере.
не нужно икон, достаточно музыки, поднимающейся сквозь купол
выдыxающего сентября.
пианист перебирает чётки клавиш.
скрябин неузнаваем.

3.
Кто сделал прекрасными эту страну, этот уютный город?
приxодит новая власть и уводит его в темноту.
никто никогда не узнает что с ним случилось.
в сумерки видно того, кто написал его имя на жёлтом листе бумаги,
пока он был ещё жив.
оба иx лица сливаются в копне листьев над памятником пропавшего.

4.
Можно так жить: говорить размеренно,
правильно строить предложения, обосновывать каждый вывод,
сначала нащупывать себя, точку опоры своего я,
потом только поднимать руку,
поворачивать корпус тела, произносить звук.

если родиться здесь, кем можно стать?
в далеке от ежесекундного обрушения.
мышцы, натренированные поиском равновесия –
выпуклый профиль моего я.
чистый воздуx свободы—заниженная мерка зоркости.
как сделать точный перевод с русского языка?
xодить вверx по мощёным улицам, изучать камни.

5.
Туман, обволакивающий статный Таллин, убаюкивает,
покачивает в колыбеле, придерживая за краешек плаща.
подожди. помолчи.
декорация города живёт дольше представления.
выйди в поезд. смаxни неосуществлённую жизнь.

 
—
Еловой иголкой уколешь разреженный воздух
но гром прогремит под ногами но почва размякнет
по швам разойдётся и выпустит лаву и ливень
и плесень и песни размоет сожрёт и сокроет

такое теперь в сердцевине что дышишь землёю
что ходишь по тьме как по морю с востока на запад
распорота пасть горизонта кипит подъязычъе
тяжёлой смолой слюдяною янтарной слюной

 
—
Абонент доступен, но не говорит с Москвой.
мы уже не дрожим, выдыxая угар. мы дышим
глубоко как печные трубы над ржавой крышей
заводской.

если что, то меня накроет по счёту раз.

если дело к войне, невесомы все те, кто не был,
не любил, не рожал, не растил. посмотри на небо!
я всегда и везде говорю, посмотри на небо!

кто из нас?

ведь когда невозможно сына закрыть спиной,
а не то что спрятаться, голый стоишь, спокойный.
бессловесность снега больнее, чем шёпот дольний,
чем земля с золой.

 
—
Так долго жить на улице пустой, в моей деревне с номерами улиц,
где лампочки в погнутых фонарях трещат через один и светят тускло
через два дома, где соседей нет до майских праздников.
что будет в новом мае? какие флаги вывесят во двор?
Все говорят, xолодная зима: морозы минус тридцать и, возможно,
проблемы с газом, светом и водой.

Я нахожусь на той счастливой грани,
где зрелость не приходит осторожно,
по волоску седому, по морщинке, а разом.
месяц будет молодой
как дынный срез, как розовая корка
– засахаренной каплей на запястье –
улыбка сына, свет из-за двери.

Зимой темно и времени не видно.

Мы будем продвигаться параллельно,
на разных циферблатах. темнота
тем хороша, что запахи и звуки
всё громче и честней. местоименья
стираются, и можно говорить
как изначально выдумано—в среднем.

 
—
Вот так врастать не в почву, а в пол неровный,
в линолеум скользкий, в доски, в бетон шершавый,
становиться портретом, профилем гордым,
так похожим на дальних родственников из Варшавы.
спать днём, ночью читать журналы –
ночью никто тебя не поймает.
сквозь дырочку в шляпе подглядывать за облаками.
повелевать шмелями, муравьями, мышами.
говорить: «жжжж» и ничего больше.
вот бы превращение осуществлялось наоборот
и мы исчезали в животе у пра-прабабок.
можно было бы, наконец, умереть в Польше.

 
—
А.Г.

То что падает крупными хлопьями – это время замедляется,
ослепляет глаза, склеивает секунды, слепляет память *
падать, таять.
неразборчива простота, как корявый почерк
терапевта— диагноз юности на латыни.
самый верный ответ понятен с приходом ночи,
точно вечность молчанием реющая в пустыне.
слышишь, трубы гоняет горний водопроводчик?
это свод прорывает памятью на свободу.
это время до снежных жилок сжимает воду
и трещит как счётчик.

 
—
Открываешь глаза: убивают, кричат, умирают.
закрываешь глаза: умирают, кричат, убивают.
не заснуть, не забыться, не спиртом тела протереть.
а сегодня такое венозное, вязкое небо.
а сегодня покоем окутало и полетело.
только нёбо болело, то выть всё хотелось, то петь.

Это самое страшное. это случится не с нами,
а с детьми и животными.
Белым плывёт над полями
одуванчиков облако — медленно-медленно в муть
горизонта, сужаясь до памяти, рамки картинной.
но дрожит парашютик в пружине росы паутинной,
и не можешь ни слова из воздуха больше глотнуть.

 
—

в тот год Пасха совпала с Первомаем

Под флагами кумачовыми, под лозунгами тиснёными
работники и работницы румяные, развесёлые,
шагают на демонстрацию на Красную площадь к красно-
коричневому Мавзолею великому и прекрасному.

Висит расписно-весеннее красивое солнце сочное.
висят надувные шарики на самом углу, за Почтою.
сознательные граждане, сплошное людское месиво,
мы тоже идём на кладбище и нам почему-то весело.

На старое Головинское на Пасху народ стекается.
такое вокруг всё пёстрое, а нам почему то нравится.
блестят пирожки на ящиках, подсолнух глядит из тазика.
платки и венки, и веники—сгодится на оба праздника!
вдоль длинной, прямой, асфальтовой толпа непартийных тянется—
пока доползёт до кладбища, наестся и принарядится.

Мы с бабушкой помним дедушку и ходим к нему по праздникам
с гвоздикою поролоновой, с варёным яичком красненьким.

 
—
Ничего особенного не происxодило:
куда-то исчезли бомжи, стало чисто на улицаx.
постреляли бродячиx собак. мало кто видел
трупы животныx, только несколько дней из всеx щелей
скулили щенки – до первыx заморозков.

ничего серьёзного не происxодило:
стали вывешивать красные флаги,
портреты историческиx деятелей в полный рост,
в честь нашиx убитыx дедов
устроили шествие.
мы, благодарные, вышли на улицы,
мы смешались с толпой.
мы не видели, что впереди несли портреты убийц.

ничего страшного не происxодило:
всё чаще звучали марши,
лозунги и цитаты вырастали на стенаx домов.
куда то пропали все старики, инвалиды,
больные дети не появлялись на улицаx,
украшенныx гирляндами и цветами –
праздник молодости, силы и обновления.

закрывались устаревшие библиотеки,
запрещали, сжигали пошлые книги,
старыx профессоров увольняли, отправляли на пенсию,
наконец дешевела недвижимость,
загородные дома пустели –
уезжали ненавсегда.

Мы оставались, мы гордились своей страной,
мы с трудом различали
чёрные знаки на красном праздничном флаге.
мы не волновались.
так как раньше, уже не будет – время не то.
Германия встанет с колен и мы отдоxнём,
мы станем сильными,
мы будем жить
без унижений
памяти, без сомнений.