П.И.Филимонов. Хулио Кортасар, сексизм и тайны. Эссе

Первоисточник: Sirp 28.04.2017
Авторский перевод с эстонского

Когда я был подростком, у меня была одна тайна, тайное увлечение, нечто такое, что предназначалось только для меня. А именно, мне нравилось совершать открытия – сначала в музыке, а позднее, уже в университете, и в литературе. Музыку для прослушивания мне в то время советовали в основном одноклассники и их богемные друзья из тех, что постарше. По большей части то, что они советовали, мне нравилось. Я слушал это как в одиночестве, так и в компании этих самых советчиков. Это объединяло.

Но у моего подросткового мозга была и вторая сторона. Периодически возникало непреодолимое желание не поддаваться, как я это тогда не называл, стадному инстинкту. И тогда я начинал анализировать то, что мне нравилось в музыкальном смысле, и пытался найти что-то похожее по стилю и по духу, но такое, которое бы не знали мои друзья, чтобы наслаждаться этим новым и похожим уже в гордом одиночестве.  И эта вторая музыка нравилась мне всё больше и больше, иногда намного больше, чем та, которую мы слушали вместе. Причиной такого странного поведения, как я сейчас думаю, было естественное желание – когда меня спросят, что я слушаю (особенно если спросит какая-нибудь симпатичная интеллектуальная барышня), поразить вопрошающего упоминанием какой-нибудь такой музыкальной группы, о которой он и понятия не имел.

Такая же история была и с литературой. Во время учёбы в университете я читал запоем. Читал обязательную литературу, читал то, что советовали старшекурсники, читал и то, что находил сам. Процесс проходил очень похоже с тем, как в подростковом возрасте я открывал для себя музыку. Вот вам наглядная история, напрямую связанная с темой этого эссе. Я не помню, кого мне посоветовали первым, Маркеса или Борхеса, но можно быть уверенным, что это началось с одного из них. Эта рекомендация не была связана с учебной программой, потому что учился я на английской филологии, и вся мировая литература в моей программе ограничивалась английской и американской литературами. Очевидно, одного из них упомянули мои друзья с русской филологии в нашей беседе в курительном коридоре между вторым и третьим этажами главного корпуса Таллиннского (тогда ещё) Педагогического Университета. У русских филологов в программе был такой всеобъемлющий предмет как «Зарубежка», о котором, кажется, говорилось с придыханием. Поскольку опыт мне подсказывал, что их мнению можно доверять, я кинулся читать произведения упомянутого автора и пришёл в восторг. Это было моё первое столкновение с литературой Латинской Америки. Через какое-то время мне посоветовали и второго из указанных авторов. С тем же результатом. А потом я начал думать, что вдруг во всей латиноамериканской литературе целиком скрывается что-то сказочное и очаровательное, что-то что придумано специально и исключительно для возбуждения моих чувств? Я решил исследовать это дело самостоятельно и стал смотреть, кого ещё из писателей этого региона упоминают критики и литературоведы. Обнаружил упоминания о Хулио Кортасаре. Не стал ничего говорить друзьям, решил, что именно он станет моим тайным наслаждением, купил книгу под названием «Преследователь» и стал читать.

И, как говорится в любовных романах, пропал навсегда. Я не знаю, что в этом Хулио такого, что так меня захватило, и почему именно он из этой тройки так убийственно на меня повлиял. Это эссе, пожалуй, моя первая попытка разобраться в этом вопросе самому для себя. Ситуация похожа на извращённую пытку, когда мужчину заставляют писать сочинение на тему «Почему я люблю свою жену?». Разве вообще нужна причина? Серьёзно? Я не знаю, как уж там с женщинами, а в литературе, выходит, нужна. Так попытаемся ж.

О чём пишет Хулио Кортасар, этот более разочарованный из двух великих аргентинцев, автор, заклеймлённый печатью магического реализма? В основном он пишет о чувствах. И о свободе. При этом тем чувством, которое он, так сказать, освещает, является не только любовь. У него их много.

Кортасар – классический пример как раз того самого пресловутого магического реализма, о котором все говорят, но очень мало кто может ухватить за хвост. Его магичность совсем другая, чем у Маркеса (это, боюсь, неизбежная судьба Кортасара – постоянно быть сравниваемым с двумя великими южноамериканцами и немного оставаться в их тени). Магия Кортасара, я бы сказал, более бытовая. Если магия Маркеса – какая-то мифологически мощная, то магия Кортасара – скромнее, жизненнее, как какая-нибудь сельская автолавка в сравнении с отделом деликатесов «Стокманна». Естественно, оценок давать нельзя, вопрос исключительно в том, кому что больше нравится.

Что ещё явственно считывается из рассказов Кортасара и его первого опубликованного романа «Выигрыши» – это какое-то предчувствие. Читая некоторые произведения, постоянно испытываешь ощущение, что вот-вот произойдёт что-нибудь настолько непоправимо плохое, какого и не было ещё никогда в жизнях персонажей, что-то такое, что напоминает индивидуальный апокалипсис. В некоторых рассказах, как, например, в «Менадах», оно и происходит, и мы становимся свидетелями маленького уютного личного конца света. Но и здесь ожидание зла – страшнее, чем само зло. Меня, во всяком случае, такие штуки всегда очень цепляли эмоционально.

Несмотря на своё своеобразное чувство юмора, которое проявляется, главным образом, в двух сборниках рассказов («Жизнь хронопов и фамов» и «Некто Лукас»), Кортасар – такой писатель, в творчестве которого не просто прослеживается, а буквально кричит мысль о том, что ничего не кончится хорошо. Оно и не кончается. Даже если посмотреть на одну из самых прекрасных вещей в мире – жизнь – то и её конец, во-первых, известен, а во-вторых, и его нельзя назвать изящным хэппи-эндом. А поскольку в жизни счастливых концовок не бывает, их не может быть и в творчестве писателя. Я не помню ни одного романа Кортасара, который бы закончился хотя бы нейтрально. Кто-то умирает, кого-то убивают, предают, бросают. Всё грустно, мир Кортасара полон разбитых чашек, которых, как известно, никак не склеить заново. Писатель разочарован в жизни, герои его жалки и тоже разочарованы, но, что странно, все они поголовно всё равно симпатичны. По крайней мере, для меня.

И вот здесь начинаются странности. Я боюсь показаться сексистом, но, к сожалению, я вынужден констатировать, что в, значительной степени, Кортасар – писатель для мужчин. Чтобы объяснить этот тезис, мне придётся снова говорить о себе и – подобно персонажам Кортасара – копаться в болезненных воспоминаниях. Очень подходящее к этому эссе занятие. А именно, у того тайного увлечения, с которого я начал это эссе, была ещё одна сторона. Когда я обнаруживал что-нибудь хорошее, что-нибудь такое, что меня в художественном смысле трогало, заставляло вздрагивать, естественно, я всё-таки не оставлял это исключительно для себя. Я логичным образом пытался поделиться такими произведениями с другими, но не со всеми (да, меня много раз обвиняли в снобизме, но я правда не вижу смысла в метании бисера перед случайными людьми). Я пытаюсь поделиться этими своими эмоциями с самыми близкими людьми, в обоих смыслах этого слова, близкими как с бытовой, так и с ментальной точки зрения. Это, если хотите, мой метод узнавания, моя система распознавания «свой-чужой».

И вот раз случилось мне жить с женщиной, которая была для меня важна, важнее, быть может, чем любая другая женщина, с которой у меня за время моей жизни бывали, как это модно стало говорить, «отношения». Она, мягко говоря, не была особенно большой фанаткой литературы, но мы пытались узнать друг друга со всех сторон, поэтому она решила углубиться и в творчество Кортасара, чтобы посмотреть, что в нём такого особенного, что заставляет меня говорить о нём на каждом углу.  Выбрала она именно шедевр маэстро, ту самую «игру в классики», которую – единственную, пожалуй, книгу во всей мировой литературе – я перечитываю примерно раз в пять лет. Прочитала её, и я решил обсудить с ней это произведение, потому что и мне было интересно, что она думает и чувствует по этому поводу. И она сказала, что главный персонаж «Игры в классики», тот самый Орасио Оливейра, которому я всегда сочувствовал, по отношению к которому я всегда испытывал солидарность, есть дурак и какой-то малахольный мужчинка. Оно и правда, если посмотреть чисто на поведение Оливейры, на ряд его действий в этой книге, это, пожалуй, действительно так и есть. Он всем причиняет боль, включая самых близких ему людей, включая себя самого. Он превращает свою жизнь в совершеннейший хаос, он ломает всё, что его окружает, в конце концов, он фактически убивает своего ребёнка … И всё же, в силу того, что проделывает всё это он из чувства, присущего всем писателям без исключения, от ощущения, что не может найти в этом мире ни смысла, ни места для себя, в силу той глубокой рефлексии, с которой он переживает эти экзистенциальные муки, он остаётся одним из моих любимых героев во всей мировой литературе вообще. Но да, в самом деле, если смотреть на него глазами нормального человека, то кто он такой – лузер, негодяй, мерзавец … You name it.

Эта женщина не была единственной, кто так думал. И другие женщины говорили мне приблизительно или вообще в точности то же самое. И я со своим сочувствием к этому недостойному персонажу – я, выходит, тоже такой же? Да, и правда, может быть, сексизм здесь и вовсе ни при чём, а просто я – похожая на Оливейру по характеру личность, которая сочувствует лузеру именно потому, что сама живёт точно так же?

С мужчинами я никогда не обсуждал «Игру в классики». Это было бы подобно тому, как с мужчинами обсуждать любовь, но не её физическую сторону, о которой постоянно говорят мужики, и к которой и сам Кортасар относился с понятной долей уважения, а то духовное, хрупкое и нежное чувство, в котором мужчины, пожалуй, ничего и не смыслят. Или, если и смыслят, то только в одиночестве, в разговорах с самими собой ночами напролёт, вслушиваясь в страшный стук копыт, доносящийся из заброшенного дома.

Мне кажется, что Кортасар – один из немногих людей в этом глупом и разрушающемся мире, мире, в котором не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться, чтобы не выпасть из этого чёртова окна, который понимает таких людей, сочувствует им и, по сути, всем своим творчеством показывает, что нет такого понятия, как «плохой человек». Есть люди, которые потеряли свой путь, которые заблудились в трудностях жизни и экзистенциальных вопросах, а плохих – нет. Я так не думаю, но это не мешает мне восторгаться такой точкой зрения.

И ещё эта игровая сторона его творчества. В одном своём интервью Хулио Кортасар сказал, что, когда он пишет, он играет в игру, правила которой знает только он. При условии, что как писателю ему удастся адекватно себя выразить, в эту игру смогут играть и его читатели. И это именно то, что всегда в своих художественных текстах пытался и пытаюсь делать я. Нельзя воспринимать жизнь – и литературу – слишком серьёзно. В противном случае рискуешь закончить как Оливейра.

И его абсолютная любовь к свободе, о которой стоило бы написать совершенно отдельное большое эссе и которая чувствуется именно во всех тех мужчинах, которые разрушают и портят свою жизнь, разрывают все эти сложенные из папиросной бумаги защитные стены, окружающие их, жертвуя как своей любовью и привязанностью, так и любовью и привязанностью других людей в тот самый момент, как только они чувствуют, что их свобода в опасности. Как случилось и с Оливейрой.

И наконец – я ещё не читал «Игру в классики» в порядке глав, предложенном автором. До того момента, когда я в конце концов это сделаю, я буду лелеять надежду, что тогда эти главы сложатся в совсем другую книгу, которая закончится хорошо, где все-все-все будут счастливы, где любовь и нежность никогда не умрут. Где можно лежать в полутёмной комнате вдвоём под одеялом, есть какие-нибудь заказанные на дом суши и смотреть какой-нибудь глупый, но милый сериал. И так до конца жизни.