Print This Post

    Николай Караев. Ксеноязычие. Стихи

    Новые oблака
    1-2/2019 (81-82) 10.02.2019, Таллинн, Эстония

    Невидимка

    Буддизм в Японии. Сугроб на мостовой. Разбрелся по трое и глушит грусть конвой. Из чащи слышится все чаще чей-то вой – такой щемящий. Тьма не дается, извивается угрем. Не ржать над пропастью! Стоять под фонарем! Бог из машины аж искрит за алтарем, играет в ящик.

    Червь тишины упорно лезет из могил. Мертв рок-н-ролл, но жив пинкфлойдов армадил. Вертинский с Анненским в мерцании светил молчат, как рыбы. Цитаты прут из неокрепшего ума, который сам себе тюремщик и тюрьма, волк и ягненок, демимонд и полутьма. Спасибо, ибо.

    В потемках этой недосказочной тиши, носящей с гордостью название души, цветет и пахнет персональное Виши, оплот согласных. Сей дирижабль, навеки вмерзший в мертвый лед, забыл и думать про какой-то там полет, не шелохнется и уже не бомбанет. Короче, ясно.

    Какие Брейгели, такое полотно. Вот царь-надежа бьет тринадцатое дно. Вот в цирке клоуном работает Оно, и ржут трибуны. Февраль чернилами рыдает от тоски, его сомнамбулы внезапны и резки. Корабль пустыни погружается в пески. Пылятся дюны.

    В укромных заводях старинного холста, на глади перенаселенного листа, где только “я” никак не менее полста – мудрят, психуют, – есть невидимка. Будто ангел, впавший в транс, он наблюдает повсеместный декаданс, и пишет мелом на тюрьме «Ici l’on danse» – и сам танцует.

     

    Персональный миф

    Наступает момент, когда усталость берет свое,
    когда откладываешь книжку, опускаешь копье,
    отпускаешь поводья, замолкаешь, закрываешь глаза
    и не очень-то даже внимательно смотришь за

    А там, как обычно, кружится, поражая, чужая тщета,
    хороводит и лихорадит, не платя по счетам ни черта,
    слились в экстазе эгрегоры, зажигает огни фейсбук,
    но только сквозь весь этот джингл-джаз пробивается вдруг

    Так просто увидеть знаки дороги, когда прожектор в упор,
    когда вспоминаешь прерванный сотни лет назад разговор,
    стучишься, понимаешь – незаперто, и внутри уже ждут,
    на всех портретах ожили лица, гремит канонада, и тут

    Ты шагаешь по ленте Мёбиуса, но знаешь, что карты врут,
    что владыки любых территорий и не вспомнят про твой маршрут,
    и в книге, которая вечно с тобой, полно старинных имен,
    и впереди стоит человек, смутно знакомый, и он

    Наступает момент, когда ты опять обо всем позабыл,
    сидишь в полутемной комнате, остыл, уныл и бескрыл,
    по радио снова классика, на войне, как всегда, ничья,
    но на самой большой твоей глубине кипит работа, и я

     

    Январь

    Уж на ночь книгу не открыть.
    Посеял пыл, утратил прыть.
    Во тьме долины сгинул путь.
    Одно желание – вздремнуть.

    Рембо, Ли Бо, Басё, Кукай,
    Простите: сонный попугай
    Все растерял в ночи слова.
    Пуста, как космос, голова.

    Спит попугай. Ему тепло,
    И снится будто сквозь стекло,
    Как лист увядший спит в тиши,
    Заныкавшись в лесу души.

     

    Wien

    В городе – плохоньком каламбуре
    осень тепла, как Таллинн в июне,
    осень спокойна, как сердце бури,
    как die Revolution накануне:
    Энгельсу – плац, буржуа – кофейня,
    чаячьи пошлости – Гёте с Гейне.

    Я здесь чужой, аки Стинг в Нью-Йорке,
    я побираюсь по Google-картам,
    бодро скачу по австрийским горкам
    без сожаленья и без азарта,
    без пониманья, как эта местность
    встарь будоражила всю окрестность.

    То ли и правда – Stadt ohne Seele,
    дух растерявший по войнам-спорам,
    то ли пустой изнутри на деле,
    маскировавший дыру декором,
    звучностью оперы, тьмой приставок,
    гордым достатком имперских лавок.

    Я здесь – чужой, без тебя, и это
    мне не на пользу средь белых бюстов,
    я за границу скольжу сюжета,
    брежу морзянкой (Алексу! Юстас!),
    на небосвод кошусь суеверно
    в поисках (бедный мой Цвейг) Gestern’а.

    Ноль. Nimmermehr. Ни за что вовеки.
    Прошлое должно хранить в музее,
    чтоб не сподобились человеки
    вновь, не моргнув, доложить в Ванзее,
    меры, мол, приняты, и в рекордный
    срок восстановлен природный орднунг.

    Есть только миг, кофе, вурст, сегодня.
    Если под нож, так уж без изъяна:
    мир и вчерашний, и прошлогодний,
    Альбрехты, Карлы, Максимильяны,
    Фридрихи, Францы с губой не дурой,
    высокомерьем и хохкультурой.

    Только портреты, скелеты, сметы –
    вся скорлупа омертвевшей эры.
    Я за границу скольжу сюжета,
    не без труда не теряя веры.
    Все, что империи было мило,
    в камне застыло, а в плоти сгнило.

    Все, что в истории было, сплыло.
    В прежних термитниках – новый житель.
    Шарик воздушный нашел на вилы.
    Здравствуй, Париж, и Мадрид, и Питер,
    мир подмененных цивилизаций,
    коим плевать, быть или казаться.

    Я здесь – чужой, без тебя, скучаю,
    перемещаюсь по Моцарт-граду;
    схаваю хумусу, выпью чаю,
    в книжном пройдусь по родному аду,
    чудом храня тусклый свет былого
    от наступившего никакого.

     

    Азбучные боги. Remake

    Снова азбучные боги
    Проповедуют итоги:
    Невзирая на душок,
    Это родина, сынок;

    Рассуждать не очень здраво –
    Неотъемлемое право;
    Сколько, ветер, ты ни вей,
    Мы всегда во всем правей;

    Средь колхоза, средь навоза
    Роза вечно пахнет розой;
    Счастье – даром, дурачье,
    Только каждому – свое;

    Прочь от скреп цветные лапы –
    Скрепы те святее папы;
    Бог не в моде; бей с ноги;
    Сделал дело – прочь беги;

    Различать умей злодея –
    Эллина и иудея;
    Тот, кто алчет бани, вшив;
    Автор умер; Фродо жив.

     

    Ракета

    Это мой дом, на местном – kodu. Я тут живу и люблю природу.

    А это – страна: ее сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – большой восточный сосед, медведь-шатун, почти людоед, и он бы давно бы на нас бы напал, когда бы небо бы не рассекал профессионал, испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – НАТО, союз военный, толстый, красивый и здоровенный, в одном флаконе Цезарь и Ганди, не поддающийся пропаганде большого восточного соседа, медведя и вообще людоеда, который давно бы на нас бы напал, когда бы небо не рассекал профессионал, испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – газета, местное СМИ, в котором опять, черт их всех возьми, агенты влияния и инородцы, на теле нации злые наросты, твердящие вечно, что нам не нато помощи этого самого НАТО, союза красивого и военного, бюджета, как водится, здоровенного, пусть он и Юлий Цезарь, и Ганди, не поддающийся пропаганде большого восточного соседа, медведя и вообще людоеда, который давно бы на нас бы напал, когда бы небо бы не рассекал профессионал, испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – Европа, застывшая с краю меж Трампом, Путиным и Китаем; наречия местного не понимая, она, счастливая, не читает про оккупацию и интеграцию, русские школы, эстонскую нацию, «черных за дверь», колонну пятую, крест из стекла и из бронзы статую, про инородцев, про паразитов, про бескультурных космополитов, которые-де всё орут: не нато помощи этого самого НАТО, союза красивого и военного, бюджета, как водится, здоровенного, пусть он и Юлий Цезарь, и Ганди, не поддающийся пропаганде большого восточного соседа, медведя и вообще людоеда, который давно бы на нас бы напал, когда бы небо бы не рассекал профессионал, испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    А это – Бог, в небесах сидящий и неустанно за миром бдящий, глядит внимательно на планету, включая летящую на фиг ракету, торговые войны, акцизы, биткойны, придурков будто из фильмов Коэнов, жадных царей, суперменов блогов, унылых медийных ура-демагогов, всех, кто не знает ни веры, ни меры, Трампа, Путина, Си, Юнкера, всякое стадо и всякую стаю, застывшую с краю Европу в раздрае, которая, местного не понимая, счастливая, все-таки не читает про оккупацию и интеграцию, русские школы, эстонскую нацию, «черных за дверь», колонну пятую, крест из стекла и из бронзы статую, про инородцев, про паразитов, про бескультурных космополитов, которые-де всё орут: не нато помощи этого самого НАТО, союза красивого и военного, бюджета, как водится, здоровенного, пусть он и Юлий Цезарь, и Ганди, не поддающийся пропаганде большого восточного соседа, медведя и вообще людоеда, который давно бы на нас бы напал, когда бы небо бы не рассекал профессионал, испанский пилот, которому дали водить самолет, чтобы покой и эстонца, и сету хранила умнейшая в мире ракета, что улетела нечаянно в лето, полиции с армией злая забота, упавшая, как утверждают, в болото, в котором всегда пропадает что-то, от Ктулху до танков и бегемота, в стране, которую сыщешь с трудом на карте мира, и здесь – мой дом.

    Мой дом, my home, 我が家, mu kodu. Я здесь живу и люблю природу.

     

    Эстонский/Vene/Русский/Eesti

    mu isamaa on igavesti muukeelne / мое отечество навеки иноязычно
    и повсюду инородно / ja kõikjal muumeelne
    mu kultuur pole hubane maja / моя культура не уютный домик
    а недостижимое звездное небо / vaid saavutamatu tähti täis taevas
    mu lähedased on nii kaugel / мои близкие так далеко
    что порой мы встречаемся раз в жизни / et mõnega kohtume üks kord elus

    mu isamaa on keelesegatud / мое отечество все языки смешало
    любимые книги разгадываю по слову / lemmikraamatuid mõistatan sõnahaaval
    muutuvaisse nägudesse vaadates / глядя в меняющиеся лица
    вижу большее чем скучный докучливый я / näen midagi enamat kui tüütu igav mina
    elan hingede peegellabürindis / живу в зеркальном лабиринте душ
    и сам я зеркало / ise peegel olles

    mu isamaa räägib kõiki keeli / мое отечество говорит на всех языках
    я скажу что лучше карнавал в кирхе / ma ütlen et parem kirikus karneval
    kui kasarmus konsensus / чем консенсус в казарме
    моего бога не схватишь за бороду / ei tohi mu jumalal habemest kinni võtta
    ta kaob alati silmist / он вечно исчезает из глаз
    и вечно идет рядом / ja käib alati kõrval

     

    Ксеноязычие

    В мире, крепчающем с каждым токсичным спичем,
    я поневоле делаюсь кошмарно ксеноязычен.
    Мне говорят:
    «Вы с нами – или хотите гореть в аду?»
    Я отвечаю:
    «Бамбарбия. Кергуду».

    Третий закон Эйнштейна: в прицеле невидимого стрелка
    каждый из нас обнаруживает в себе чужака.
    Ему говорят:
    «Как хорошо молиться на гимн, герб, стяг!»
    А он откликается:
    «Фхтагн ю, речекряк».

    Складываешь жизненный пазл, уверяешься: я – такой,
    и Будда тебя прикладывает иллюзорной башкой.
    Тебе говорят:
    «Распишись под нашим вердиктом!»
    А ты им вдруг:
    «Клаату барада никто».

    Я враг народа. Вижу людей, а народа совсем не вижу;
    люди с факелами в мозгах подходят ко мне всё ближе.
    Слышу крик:
    «Ты не наш – а ну отсюда пошел!»
    Я остаюсь на месте и говорю:
    «Хорроршоу».

    В мире массового добровольного самогипноза
    инакоречие – это шанс выйти из-под наркоза.
    Кто-то скажет:
    «Кто не с нами, тому бы надо к врачу.
    Ну-с, повторяйте: мы…»
    Промолчу.

    2018–2019