Елена Скульская. Предисловие к книге переводов «Я — твое стихотворение» (Kite 2020)

Весной 2020 года в издательстве Kite (Таллинн-Пайде) вышел коллективный сборник трех поэтов «Я — твое стихотворение» ( Юку-Калле Райд, Маарья Кангро, Ян Каус). Книгу перевела Елена Скульская. Интервью с переводчиком опубликовано в этом же выпуске «Новых облаков» (ссылка), а ниже воспоизводится вступительное слово к книге. – И. К.

От переводчика:

Время от времени я слышу по телевидению или радио, что погода в Ха-апсалу остается теплой, и холодею, потому что нет никакого Ха-апсалу, а есть в этом слове, как и во всех эстонских словах с удвоенными гласными особая удлиненность, которая является не абсолютной, но относительной, как в музыке; сравнение её с длительностями других звуков является основанием сложных музыкально-логических связей.

Нераздельное протяжение звука чем-то сходно с припевами или повторами одних и тех же слов в русском стихосложении, где повтор не просто эхо, но дополнение, расширение смысла, цветение целого куста.

А еще в эстонском языке есть расширение латиницы за счет умлаутов – Ö, Ä, Ü – эти загадочные клейкие, ласкающие звуки, воспроизвести их почти невозможно, это – почти как предложить Гильденстерну сыграть на флейте.

И эти сплошные игры, переливы ассонансов, предлагаемые самим языком, без всяких поэтических усилий создают структуру речи, словно заведомо предназначенную для стиха.

Нуждается ли этот язык в прокрустовом ложе размера и рифмы? Что ж, порой и на полотне абстракциониста вдруг появляется вполне узнаваемый профиль, но он капризен, как форма облака, и может в любой момент обмануть, превратившись в непознаваемое цветовое пятно.

В эстонской поэзии позволено всё — она совершенно свободна от каких-либо обязательств, даже графических. У нее есть любовные, эротические, почти физиологические отношения с бумагой, на которой она существует, и только одно требование – предельная, до достоевских откровений — исповедальность.

Переводные стихи редко волнуют читателя (если речь не идет о драматургии), ядовитый привкус чуждости, чужеродности мешает откликнуться на них, предвещая обман.

Сделать их при переводе совершенно русскими – бессмысленно – это как бы паразитировать на чужой любви, не имея собственной: быть всего лишь дуэньей, конфиденткой, подсматривающей в замочную скважину истинного чувства…

Оставить их при переводе совершенно эстонскими – отрицать законы собственного языка, собственной поэтической речи, фактически, перелицовывать пиджак: изначальные прорези для пуговиц будут выдавать нищенские усилия.

Думаю, нужно браться за переводы только тех стихов, чья тайнопись тебе понятна, чей шифр тобой разгадан: ты возьмешь эти стихи, как детей, за руку и переведешь сквозь поток машин на другую сторону улицы – в свой язык.

В этом сборнике представлено поколение сорокалетних – три разных поэта, во многом определяющие общие тенденции эстонской поэзии.

Юку-Калле Райд – поэт, можно сказать, совершенно чужд Юку-Калле – человеку.

Мы дружим четверть века. Таким, каким знаю его я, его знают далеко не все, полагаю, всего несколько человек. Для большинства он – грубоватый циник с непременной бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой. С выступлениями на грани фола как в политике, так и в других областях. Но, на самом деле, он единственный из моих знакомых свято чтит заповедь: Не судите да не судимы будете. Он свято чтит еще одну максиму: Нельзя простить зло, но можно простить человека, его совершившего.

Юку-Калле – преданнейший друг. По нему я могу судить о силе и степени своих неприятностей. Он – своеобразный барометр: Юку-Калле появляется на пороге, чтобы меня спасти и помочь. Если всё в порядке – он может исчезнуть даже на год.

Какое это имеет отношение к стихам? – Самое прямое. Я выбрала для перевода стихи, которые предательски выдают то, что Юку-Калле всеми силами скрывает от окружающих. Только некоторые его стихи – а в данной книге их тридцать – проникнуты той нежностью и лиричностью, что близки к безудержным слезам, к рыданиям, которые не может себе позволить мужчина. Но позволяет рояль, распахнувшись, обнажив струны.

Стихи его (в силу тоски и нежности) напевны и ритмичны. В них очень много серого цвета, бессонницы, одиночества, есть какая-то особенная приязнь к смерти, интерес к ней, как к единственному неизведанному.

Конечно, я взяла и несколько стихов другой тональности – публицистической или иронической, но в целом гнула свою линию: я знаю, что садясь к письменному столу, Юку-Калле сдирает с себя кожу, а потом надевает ее вновь как бронежилет. Он не очень надежный, этот бронежилет, но все-таки позволяет немного похулиганить в реальной жизни, а кого-то и напугать.

Маарья Кангро – поэт мучительной, почти трагической, невероятной сложности и уникального бесстрашия. Она пытается тебе объяснить необъяснимое через необъяснимое, небывалое через небывалое, то есть это – вовсе и не объяснение, а погружение без акваланга на огромную расплющивающую глубину языка, когда не хватает воздуха, когда задыхаешься и почти теряешь сознание и уже в забытьи видишь красочные картины агонии…

Я знаю Маарью почти со дня ее рождения, поскольку еще с университетских времен дружу с ее мамой – поэтом и прозаиком Леэло Тунгал и дружила с ее отцом — композитором Раймо Кангро. Сравнивая стихи Леэло со стихами Маарьи, я вижу, как меняется время, как одна эпоха сменяет и сминает другую, как страхи нашего поколения выцветают и рассыпаются в прах, а то, что нельзя рассказать никому и никогда и ни при каких обстоятельствах (и даже под пытками) Маарья говорит легко и свободно.

Говорит свободно, но строение стихов подобно бункеру, укрепленному на случай ядерной катастрофы: ты, как переводчик, ничего не можешь ни изменить, ни добавить от себя; ты вынужден двигаться к финалу по узким коридорам, до миллиметра выверенным для каждого стихотворения. Переводить ее невозможно, и оттого так заманчиво.

Она и сама переводит сложнейшие произведения – с итальянского, английского, немецкого, русского; привитая с детства музыкальная культура сделала ее востребованным либретистом, сборники ее прозы, снискавшие признание широкого читателя, отталкиваются от поэзии, как от берега, но не рвут с нею окончательно связи.

Маарья Кангро–прозаик меняется от книги к книге, набираясь опыта, мудрости, добираясь до самой болезненной сути того, о чем хочет рассказать, никогда не жалея себя и читателя-собеседника.

Но прозаик ведь нередко меняется от книги к книге, а вот то, что Маарья Кангро-поэт всякий раз удивляет переменами в новых сборниках стихов – редкость; ей, в отличие от многих стихотворцев, не хочется говорить с той же пусть и неповторимой интонацией, она не успокаивается, не издает новую книгу стихов, пока не добьется открытия чего-то нового в устройстве своего поэтического мира.

Поэтому почти все стихи, вошедшие в этот сборник, выбраны из последний книги Маарьи Кангро «Ветер». Сейчас она такая.

Ветер, надувающий парус, ветер перемен, ветер, сбивающий путника с ног, ветер, поднимающий песчаную бурю, ветер, колышущий знамя, ветер, которому поэт подставляет свое лицо.

Я много лет перевожу стихи Яна Кауса. В этом сборнике вы найдете тексты, написанные лет десять назад, и те, что еще и не выходили на эстонском языке. Строго говоря, на русском языке они назывались бы странным термином: стихи в прозе. Или точнее – лирическими эссе. Или — джазовыми композициями. Последнее – отсылка к тому, что Ян Каус становится всё более популярным музыкантом.

Его скромность и деликатность не знает меры: он даже не считает себя поэтом, а всего лишь прозаиком, изредка обращающимся к стихам. Да, он написал десять романов, выпустил три сборника новелл, но что бы он сам ни говорил о себе, остров его поэзии в море прозы — совершенно самостоятельное, важное художественное пространство, населенное метафорами, сравнениями, образами и той особой недосказанностью, которая возможна только в стихах.

Ян Каус начинал с иронии, обращенной к окружающему миру, а пришел к самоиронии. Это самый достойный, стойкий и мужественный путь. Далеко не каждому он по плечу.

Ян Каус ведет поэтический дневник: нет в его жизни события, которое нельзя было бы обратить в текст. Жизнь и смерть, детская игрушка и альбом со старыми фотографиями, прогулка и встречное дерево, любовь и прощание. Ирония в стихах бессмысленна без нежности и трепетных признаний, и Ян Каус всегда об этом помнит, вызывая улыбку, смех, но и приглашая к трогательному сочувствию.

Собственно, всё, что происходит в его жизни, происходит для того, чтобы стать стихотворением, миниатюрой, маленьким эскизом вечности.