Тимур Гузаиров. Прохождение истории. Рец на книгу: Андрей Иванов «Обитатели потешного кладбища» (Авенариус, 2018)

Казалось бы, сочинение Андрея Иванова – это еще один исторический роман о русской эмиграции. Мы попадаем в Париж весной 1968 года, аккуратно к началу студенческих волнений, знакомимся с героями и с проступающей через их судьбы историей – от первой русской революции до упоминаемого в финале ввода советских танков в Прагу. Читая роман, мы постоянно путешествуем между настоящим и прошлым, и чем дальше продвигаемся, тем реже мы оказываемся в 1968 году и все больше погружаемся в послевоенную историю, в перипетии и споры русских эмигрантов о репатриации в СССР.
В произведении есть и любовная линия, и элементы шпионского детектива, и философствования героев об истории, революции, политике, России, СССР и т.п. Помимо авторского текста в книге мы откроем записки Альфреда Моргенштерна, дневник Александра Крушевского, пишущийся роман Виктора. Три текста героев – это три попытки осмыслить, преодолеть время и обстоятельства, в которых по воле Истории герои оказались. История выражена в разных формах восприятия мира и себя. Отсюда в романе и игра с курсивом, шрифтом, примечаниями, нередко размыта граница между голосом автора и героев. Время, обстоятельства меняются, но остается вопрос – о сопряжении личного и исторического. В зависимости от ответа складывается в итоге судьба обитателей потешного кладбища – завершится ли жизнь разрушением семьи, исчезновением, предательством, убийством, самоубийством или простой смертью.
«История…великий парад скелетов». «И еще. История мне представляется женщиной, властной, деспотичной. История – это война, революция, эпидемия…у нее много ипостасий…она огромна, как птица Феникс, пожирающая своих птенцов…многорука, как богиня Кали…иногда она харкает кровью, как чахоточная…а иногда, тихо напевая, полуприкрытыми глазами душит своих детей…Нет, это не любовь, не поэзия, не красота…». Чем больше, сильнее История сжимает и отягощает героев, тем меньше у них остается свободы, а затем и жизни.
Симпатичный, несчастный Арсений Богомолов так и не устроился в Париже за восемнадцать лет, и мечтает вернуться с семьей на родину, теперь уже в СССР. Соблазненный советской идей о репатриации, он не только изменил свою жизнь, взгляды, круг общения, порвал французский паспорт, собрал чемоданы, «слушает советское радио». Любимый сын Николай отправляется в СССР, где и исчезает (видимо, погибает в лагере). Поликарпыч, как его называют, невольно, желая лучшего, разрушил семью, единственное, что у него было. Потеряв все, он, никуда так и не уехавший, доживает в доме на кладбище.
В разгар борьбы 1946 года из машины таинственно исчезает Тредубов, противник репатриации в СССР. Разгадку читателям предстоит самим придумать, хотя тень НКВД наведена. Но и советская разведка теряет. Александр Крушевский находит список агентов, работавших на Четвергова. Среди них оказывается и разыскиваемый отец Крушевского. При неожиданной встречи сын убивает Чертвергова. Но Александр не вырвется из тисков открывшейся истории, он «жил как в тюрьме» и в 1968 году совершит самоубийство.
Серьезный, сложный, трагический разговор об истории подчеркивает ограниченность, зависимость, несвободу, ничтожность человека. «Я прожил мою жизнь на потешенье века…я ползу по плитам истории, из меня сыплются кофетти, серпантин, мелко нарезанная серебряная бумага, стеклышки, осколки игрушек…мусор времени», – так судит главный герой романа Альфред Моргенштерн. В предсмертном письме обобщено уже о всем поколении: «…мы всю жизнь прожили во лжи. Нас окружали фантомы и галлюцинации». Тяжелый, однозначный приговор, и все же не безапелляционный.
Все выглядит как сюжет из истории русских эмигрантов с новой страницей (о послевоенной репатриации в СССР). Но не все так просто. На первой странице мы встречаем героев в Люксембургском саду:

«От досады Мари выругалась, по-французски. Старик что-то пробормотал и отвернулся. В полной растерянности, я стоял в стороне, чувствуя, как вокруг меня нарастает волнение. Ветви шуршали, змеилась пыль, старые сухие листья танцевали. Что-то происходит, понимал я, что-то таинственное. Я ощутил мягкий толчок в спину. Подумал, кто-то шутит, хотел оглянуться, но мгновенно догадался, что в этом нет никакого смысла. Теплая волна воздуха мурашками пробежала по спине, клубок переживаний, которые мне еще предстоит разобрать на строки и нити, кровью прилил к шее, ударил в голову и с отчетливым хрустом в позвонках сдвинул во мне давно застывшие части. С той самой минуты <...> я совпал с движением, которым был охвачен Париж, я ожил».

Перед тем, как погрузиться в перипетии событий, нам вместе с героем дано ощутить нечто, одновременно создающееся, таинственное и невыразимое, но от этого не менее действительное и значительное. История не исчерпывает, полностью не охватывает Жизнь. Если историю можно рассказать (сюжет, факты, биографии и т.д.), то настоящее предстоит еще заметить, почувствовать, увидеть, а затем – разгадать, впитать, познать и «разобрать на строки». И совсем не всегда, и совсем не каждый это сможет. В том числе, потому что «мы живем в хаосе», а «человек – заложник прошлого и будущего». История лишает свободы и уносит, отдаляет, заслоняет от прикосновения к красоте, совершенству, гармонии. Не поэтому ли Крушевский застреливается в церкви? История всего лишь часть Жизни, существенная, определяющая, но не лучшая и все же не самая главная.
Закончив записки, встретившись с другом в Брюсселе, рассказав в письме о судьбе Крушевского, Альфред Моргенштерн освободился от истории, оказался «в пустоте», «абсолютно свободен» и на границе в поезде умер. В финале романа Виктор, гуляя по городу, в воображении увидел, как перед ним возникает фигура Моргенштерна – но его попытка подойти ближе к Альфреду оказывается тщетной, героя «уносит прочь в безбрежную неизвестность». Читатель, казалось, все узнал о том, что автор хотел и мог сказать о событиях, времени и людских судьбах. Но заключительные слова – о возникшем, прежде всего, у автора ощущении недосказанности, незаконченности: что-то существенное ускользнуло, осталось тайной и оказалось неузнанным. Жизнеописание закончено, в рассказе о событиях поставлена точка, но История не постигнута, до конца не осознана – целиком, в мельчайших деталях и изгибах. Вслед за героем романа мы все обречены в минуту мнимой ясности снова выпасть в «безбрежную неизвестность». Но это не возвращение назад, а другое начало (для писателя, вероятно, нового текста), начало, которое есть продолжение создания, чтения, изучения Книги об Истории. Автор проговаривается и неслучайно вкладывает свое признание в уста Виктора, самого молодого и единственного оставшегося в живых из «пишуших» героев романа:

«Я не умею прощаться, не умею отпускать прошлое, лента времени порвалась, бобина крутится вхолостую, я напрасно склеиваю концы – все равно не сойдется…Начинается другой виток, подходящее время для того, чтобы шагнуть в новые обстоятельства, выйти к новым персонажам, которые еще не подозревают о нашем существовании: они там где-то ходят, а нас к ним несет потихоньку…».

Толстый, сложно устроенный, трудный для чтения, но не отпускающий, тщательно написанный и выверенный до деталей исторический роман Андрея Иванова – дочитав его до конца, совсем не хочется, однако, говорить об отражении и интерпретации в книге исторических событий, об их влиянии на судьбы людей. То, что осталось после прочтения романа, не перескажешь – необходимо цитировать. Отрывок о счастии раскрывает все:

«Меня словно пронзила молния, мне показалось, что она сверкнула, и я несколько мгновений ждал грома, но его не последовало, а потом она сверкнула еще раз, и я догадался: это мой внутренний блеск, что-то во мне проворачивается, какое-то сияющее существо ворочается в складках моей души и мечет искры от радости и неги. О, как я был поражен! Молнией – в самое сердце! <...> Все складывалось в живой узор,обретало неопределенное выражение. Мир говорил со мной, он изливал на меня свою любовь, и я отдавался этой любви с каждым таким случаем больше и больше, и радовался всему – вещам и людям, которые меня окружали, все казалось значительным, неповторимым: пение птиц, рычание машин, поезд, что стучал вдалеке, скрип половиц, хруст раскаленной на солнце черепицы, перелив солнечных лучей в реке, детские крики, доносящиеся с футбольного поля, и даже боль, которая все чаще рвет мое сердце <...> Счастье любило разные места. Оно приходило внезапно».

Герой развертывает свое впечатление, распутывая клубок эмоциональных откликов, прикасается к вневременному, расширяет область души до выствеляющего прорыва в сознании. Этот и другие подобные фрагменты указывают как об интересе Андрея Иванова к философии мышления, так и на влияние Владимира Набокова – здесь и характерное плетение узоров, сцепление мотивов, образов в ассоциативные и тематические ряды, представление о гармонии как эстетической связанности мира. Читатель может проследить, кто из обитателей потешного кладбища видит, а кто не замечает красоту – и подумать: почему одним дано зрение, а другим – нет. Чем сильнее персонаж захвачен разными спорами, идеями, перипетиями, тем больше сужается в нем пространство Жизни.
Тонкий стилист, наблюдательный, думающий писатель, Андрей Иванов назвал сочинение – «Обитатели потешного кладбища». Это не только отсылка к парижскому топониму и месту действия в романе. Эта весьма грустная оценка и нас самих, и всего происходящего. Однако книга не соскальзывает в исторический пессимизм и беспросветное экзистенциональное отчаяние. Неслучайно сцены волнения в Париже, разгона протестующих сопряжены с рождением страстного, нежного, подлинного чувства между Виктором и Мари. И неслучайно писатель Андрей Иванов делает Виктора также писателем. Хотя вырваться навсегда из тисков Истории не удастся, но можно пройти ее насквозь, написав роман, и тем самым попытаться освободиться, увидеть большее: красоту, совершенство, гармонию жизни – и на миг прикоснуться к счастью, тайна которого – во вспышке сознания, во всеобъемлющей любви.