(Ниже публикуется первая глава романа, который еще не издан.)

Uno

Я живу в доме, на котором написано «Рита-сука». Обычный четырёхэтажный дом в центре, думаю, что времён первой республики ещё. Я снимаю, лень заморачиваться и покупать. Дом сам тёмно-красный, не бордовый, такого кирпичного оттенка, скорее. Но не совсем тоже. У меня плохо с цветами, я только основные знаю. Илларионова говорила, что это со всеми мужиками так, что я не уникален. Не знаю. может, она и права. С ней такая штука, что она слишком часто оказывалась права. Даже сейчас, сколько прошло? Четыре, что ли, года. А всё равно я периодически замечаю, опять права. Ладно, это сейчас неважно.
Ну и вот, и кто-то по этому самому красно-кирпичному цвету когда-то взял и краской написал «Рита-сука». Вообще не знаю, кто это такая была, я не обязан знать всех жильцов своего дома. Я с большинством даже не здороваюсь, мало пересекаюсь, разные графики. Да и с хера ли я должен. Всё, что нас связывает, это то, что мы живём в одном доме. Кто эти люди мне? Почему я должен с ними здороваться? Я Рифата только знаю с женой его, да и то потому, что с ними случай был. Потом может как-нибудь. Короче, я не знаю в нашем доме никакой Риты. А было бы интересно посмотреть, кстати. Хотя, по всей видимости, это подростки какие-нибудь написали. В нашем детстве тоже такое было. Приставал ты, например, к однокласснице, а она такая не реагировала на твои приставания. И одним из способов мести было где-нибудь на столбе написать её телефон – тогда ещё домашний. И приписать ещё внизу «Даю всем», «Люблю сперму» или что-нибудь подобное. Не знаю, звонил ли хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь по этим номерам, все более-менее знали, что это фейк, происки одноклассников и тому подобное, но сама такая возможность уже делала тебя отомщённым. Вот, видимо, с этой Ритой была того же рода история.
И к чему я, я вот к чему. Как-то, в очередной из череды своих случайных работ, я взялся за обучение иностранцев русскому. Два молодых шведских мальчика, не помню уж, кто мне их сосватал, в общем, они приехали сюда в связи с работой отца одного из них. Что-то его позвали сюда консультировать, как обычно у шведов водится. И он взял сюда с собой сына. Тот школу, кажется, вот только что закончил, такой гэп-йеар у него выдался. И чтобы ему не было скучно, он друга с собой позвал. Просто потусить год в другой стране, думаю, что в девятнадцать лет это должно казаться круто. У меня такого варианта не было, но я теоретизирую. Даже если страна недалеко. Свобода и вся фигня. И то ли папашка проявил сознательность, то ли отроки сами решили, но они пошли учить не только эстонский, но и русский. Мало ли, на будущее пригодится. И вот я их учил, стало быть. Они приходили ко мне домой, два, кажется, раза в неделю. Они делали вид, что изучают русский, а я делал вид, что учил их. Поначалу-то казалось, что это как два пальца – родной же язык, чего там, бери и учи. Все тонкости тебе известны не понаслышке, ты отчасти со словом работаешь, чего тебе ещё.
Правда, тогда я ещё со словом не работал. Так или иначе, не слишком у меня получалось их учить. Я брал какие-то учебники, что-то из них вычитывал и потом пытался им объяснять. Так-то более-менее получалось. Точнее – получалось бы, но такая методика требовала от учеников некоторой зубрёжки. А шведы, понятно, были, хоть и способные – потому что по-английски говорили свободно, как и большинство скандинавов – но ленивые. Учиться не слишком хотели, а может быть, и хотели бы, но методика моя не приносила особенных плодов. Ну, русские буквы они у меня научились читать, ну, узнали несколько ключевых выражений, при помощи которых, по их собственным словам, добивались благосклонности местных русских барышень – но это, пожалуй, и всё. Я по тем временам ещё был энтузиастом и, кажется, даже пытался прививать им какие-то очаги культуры, что ли, типа музыку какую-то русскую давал слушать или фильмы рекомендовал. Всё это, как я уже говорил, не имело особенного успеха.
Тем более я был удивлён, когда они, на одном из последних уроков – папашка платил, и мы все втроём делали вид, что отрабатываем папашкины деньги – спросили меня:
– А что такое по-русски «Рита»?
Вот примерно так у меня и бывает, видимо. Собираюсь рассказать какую-то смешную историю, прокручиваю её в голове, и ничто не предвещает подвоха, всё работает, всё логично, панчлайн сильный и крепкий, надо только что – надо только внятно изложить преамбулу и не слишком тянуть. Начинаю рассказывать – и чего-то меня уносит. Начинает казаться, что, если я не выстрою композицию, не объясню слушателям, кто есть кто в этом раскладе, кто кому кем доводится, не прочерчу какие-то предварительные взаимосвязи, то ничего, как будто бы, и не получится толком. Никто ничего не поймёт. Это я по себе сужу, конечно. Мне самому, для того, чтобы точно въехать в историю, нужно всё с самого начала чётко уяснить. Вот этот чувак жил с этой тёлкой раньше, а вот этот второй потом её от него увёл. Или она сама ушла, что неважно. Хотя нет, для данной истории важно. И вот я так же ухожу в мелкие подробности, и это никому особенно не интересно, и нить теряется, и панчлайн часто повисает в пустоте. Я, конечно, тут же теряюсь, начинаю что-то мямлить в надежде исправить ситуацию, ну и, короче, всё выходит ещё хуже.
Это, кажется, Модебадзе мне посоветовал. Ой, долго рассказывать, но я только что сказал, что я люблю долго рассказывать, так что теперь чего уж. В общем, я в молодости в театральный кружок ходил. Причём пришёл туда уже в сознательном возрасте, на предпоследнем курсе универа. Причём не сразу. Ну, там была такая Майечка, организаторша и активистка. И был какой-то конкурс студенческих театров, кажется. А она не на моём курсе училась, я с ней просто раньше пересекался по каким-то другим делам. Она, вроде бы, была девушкой моего одного одноклассника бывшего. Или друга его, там сложно вспомнить. Мы пару раз куда-то ездили бухать. Ну и нормально общались, вроде бы. Я что тогда такой был, что сейчас такой же остался. Вот мы сидим, большая компания, за большим столом, чего-то выпиваем, чего-то общаемся. И если за столом кто-то больше шутить будет, чем я, мне прямо нож это в сердце. Прямо вот не могу я, если кто-то больше душа компании, чем я. Не знаю, с чем это связано. Так-то не сказать, чтобы я там очень стремился заводить массу знакомых. И не для секса это, как у некоторых, хотя иногда получалось, что вроде бы как и для секса. А просто как-то само по себе прёт из меня, не могу я по-другому. Ну, и я вёл себя так, как вёл, и эта Майечка меня запомнила, видимо. Как остроумного и артистичного, выходит, чувака. А она была такая типа активистка, типа любила ввязываться во всякие авантюрные предприятия с целью, как это говорится, себя показать. Потом – то есть, сейчас – она сделала себе очень даже приличную карьерку, в каком-то медиа-холдинге, там несколько гламурных журналов, и она рулит, не то, чтобы редактирует, даже круче, говорит редакторам, как редактировать. Насколько я слышал. Ну вот. А тогда она, значит, захотела сколотить студенческий театр и поучаствовать в этом конкурсе. Почему-то он тогда в той среде был престижным. Не помню, сейчас кажется диким, конечно, что такие вещи могли быть престижными, но вот было, как было.
С другой стороны, то, чем я сейчас занимаюсь, тоже кому-то может показаться диким, да многим и кажется. Я иногда стыжусь рассказывать, но это смотря в каких компаниях. Ладно, не торопите меня, я туда и иду.
И короче Майечка стала смотреть по сторонам, кто типа может в этом её театре что-то показать. А у меня тогда в универе был друг Аркаша, ну, такой компанейский чувак, он со всеми общался, спортом занимался, в баскетбол прилично играл, длинный был, да. Говорят, до сборной Эстонии мог доиграться, если бы бухать не стал. Точнее, это он сам говорил. Я не проверял, я Аркаше верил. Плюс он пользовался популярностью у барышень в универе. Я тоже немножко пользовался, врать не буду, но до Аркаши мне было как до Пекина по шпалам раком. (Видите, всё время шучу, не удержаться. Можно было ведь просто сказать «до Аркаши мне было далеко». И смысл тот же, и не так беспомощно звучит. Натура такая, дурацкая. Ладно, я впредь постараюсь). И, вполне может быть, у них что-то с этой Майечкой было. Я не знаю, но я бы не удивился. У меня с ней тоже почти что было, но это неинтересно, да и «почти» нигде не считается. И, короче, она стала нас с Аркашей зазывать. Типа, давайте, вы артистичные, и шутите неплохо. Почему обязательно шутить надо было в этом театре, с её точки зрения, я не помню, но как-то это было важно. И мы с Аркашей такие посовещались и решили сходить на репетицию. Они собирались по вечерам в пустующих аудиториях, репетировали, всё серьёзно.
И мы такие пришли. А у них режиссёра как такового не было, они как-то то ли все вместе решали, как и что ставить, как там мизансцены выстраивать, как что, то вот так было, как на той репетиции, на которой мы с Аркашей очутились. А там было так, что туда пришёл один кекс. Не помню, как его звали, вообще ничего про него не помню, помню, что он был шумный и в очках. И для Майечки был авторитетом. Возможно, у Майечки и с ним тоже что-то было, у неё, насколько я помню, авторитеты примерно так и создавались. И чего-то этот тип, который сам вроде как не собирался примыкать к труппе, решил показать, что он всё понимает и в театре кое-что смыслит. И что он такой новатор. Някрошюс такой, только он, конечно, не знал тогда, кто это. Да и я не знал, и никто не знал. Очкастый чувак всё налегал на рэп, что, мол реплики нужно произносить, как рэп читают. А на дворе типа 1996 год, как-то так, Тупака только что грохнули, и все мы про рэп, конечно, слышали, и даже кто-то из нас его слушал, но всерьёз пока не воспринимали, кажется. А чувак, кроме рэпа, ещё про что-то столь же авангардное задвигал. Что все в шортах должны быть. Потом в какой-то сцене призывал бег в мешках устроить. А в сцене любовного объяснения главных персонажей предлагал им лопать пупырчатую плёнку. Вообще не помню, что они тогда пытались поставить. Вот вообще. Какую-то классику, кажется. Типа комедию.
Сейчас-то я думаю, что, если бы они послушали тогда очкастого чувака, может, толк бы как раз и вышел. Чувак дело предлагал. Но, во-первых, они были какие-то слишком традиционалисты – да и кто не был бы в двадцать лет, и не имея особенного представления о театре. А во-вторых, сам чувак был какой-то чуть-чуть излишне агрессивный, чуть-чуть ту мач быдлячий, ту мач гопник. Слишком он нажимал и унижал их, безо всяких на то оснований. И мы с Аркашей такие переглянулись и решили не участвовать во всём этом балагане. Не помню, что мы Майечке сказали, как-то цивилизованно отмазались, если я правильно помню.
Но на премьеру она нас всё равно пригласила, то есть, видимо, отмазка наша прокатила и была действительно цивилизованной. Майечка не обиделась. Там был самый первый типа тур, конкурс этот был построен прямо по олимпийской системе. Когда три, а когда и целых четыре театра показывали короткие постановки, что-то вроде сорока-сорока пяти минут, и более-менее откуда-то набранное жюри их оценивало. Типа два театра проходили дальше, два других отсеивались. Потом давался месяц времени, и за этот месяц нужно было им подготовить уже следующую постановку – и потом второй круг. И так далее, вплоть до финала. Победитель финала премировался возможностью поставить уже полновесный и полноценный спектакль, в профессиональных декорациях и костюмах, на большой сцене. Ну а дальше как пойдёт. Вдруг заметят кого-нибудь из актёров и возьмут в Русский Драм, это, наверное, был предел, о чём тогда думалось самым смелым головам. Про постановщиков как-то вообще никто не заморачивался.
Ну и короче пошли мы с Аркашей смотреть этот самый первый круг. Это, конечно, был ужас-ужас, я помню, мы всё время с Аркашей перемигивались, закатывали глаза и делали друг другу разные другие знаки. При всём этом ужасе у соперников нашего театра всё было ещё ужаснее, наших Майечка как-то вышколила, не то тот типа в очках всё-таки чего-то добился (хотя никакого этого им предлагавшегося авангардизма в постановке, вроде бы, не замечалось), они заняли второе место из трёх (четвёртый театр то ли не доехал, то ли там всё было настолько ужасно, что его вообще не допустили даже и к первому туру) и прошли дальше. Но главное не это. Главное, что я увидел там девочку Сашеньку. Её почему-то не было на той репетиции, на которой были мы с Аркашей, а то я бы и тогда поколебался, несмотря на очкастого любителя рэпа. Сашенька воплощала в себе идеал моих юношеских поллюционных снов. Невысокая, но жаркая брюнеточка с большой грудью и выдающейся попой. И как-то сразу у меня зазудело. Прямо вот я подумал, что почему это мы с Аркашей взяли и просто так отказались, всё равно мы в свободное время тупо бухаем, а ничем таким активным творческим не занимаемся. Почему бы и не попробовать, люди, кажется, хорошие, и нельзя вот так махать рукой и забивать. Вдруг мы как раз и сможем что-нибудь в этом их балагане подправить. Вселился в меня на какое-то время тот же очкастый. Я переговорил с Аркашей, осторожно попытался впарить ему всю эту тему, одновременно и желая, чтобы он меня послушал (потому что вдвоём всё-таки не так скучно будет туда идти, не так позорно, и вдвоём мы будем держать, как говорят наши английские друзья, язык в щеке и понимать друг друга без слов), и не желая того (потому что, конечно же, я чётко осознавал, что основной причиной моего проснувшегося творческого рвения было желание залезть Сашеньке в трусы, и тут я подсознательно опасался Аркашу как конкурента). Аркаша помялся, но не согласился. Я взвесил обстоятельства, и мой молодой гормонально озабоченный организм подсказал мне, что всё-таки жажда женщины простительна, и не обязательно отказываться от естественных потребностей из сомнительной солидарности с другом.
В общем, что. Я связался с Майечкой и сказал, что готов попытаться им помочь. Она как-то даже обрадовалась, что ли, и пригласила меня на следующую репетицию. И я стал их посещать, безуспешно ухлёстывая за Сашенькой и добросовестно пытаясь как-то выправлять то, что вырисовывалось у нас на сцене. Во втором круге мы – точнее, Майечка, потому что ключевые решения принимала она – решила представить на суд публики и жюри какую-то ультрасовременную постановку про роботов, любовь в эпоху хайтека и тому подобное. И там был один эпизод. Девочки, а их, насколько я помню, было трое, помимо Александры и Майечки ещё была более серьёзная Катя из магазина канцтоваров, играли роботесс, затянутых в водолазки и трико, совершающих положенные роботам движения руками и ногами, похожие на сошедший уже тогда с пика популярности брейк-данс. И была, говорю, одна сцена, когда некий мужской персонаж, в целях какой-то там проверки хайтечного либидо, прямо облапывал роботессу Сашеньку на сцене. Натурально, сзади, за сиськи. Честно говоря, я мысленно претендовал на эту роль. Мне казалось, что никто так достоверно не сможет облапать Сашеньку, как я. Мне казалось, что моё облапывание Сашеньки будет из разряда тех, в которые веришь безоговорочно, несмотря на всех Станиславских мира. Однако же я проявил скромность и не предлагал себя на эту роль. Мне казалось, что, во-первых, и так видно, кто из нас из всех сможет сыграть эту роль лучше всего, я не видел в нашей труппе другого такого хорошего актёра, как я. Точнее, нет, был ещё один, был там один со странным именем Евксентий, так вот он посещал какой-то кружок, отчего-то в то время в Таллине существовало какое-то невероятное количество детских театральных кружков, которые вели разного рода женщины. Общее между этими женщинами было то, что все они, так или иначе, были похожи на школьных учительниц кондовой советской закалки. И вот Евксентий посещал один из таких кружков, так что азам актёрского мастерства формально был обучен. И когда я откровенно вызывал себя на разговор, я не мог не признавать, что, возможно, он держится на сцене не хуже меня. Насчёт лучше ли – можно спорить, но не хуже – точно. Я-то никаких кружков не посещал, мой артистизм вытекал из какого-то природного чутья, да неожиданной наглости, которая просыпалась во мне, когда я стоял на этих грозящих провалиться в тартарары сценах народных театров, на которых проводился наш конкурс, и ощущал, что на меня направлено некоторое количество пар глаз и ушей, видимо, в ожидании от того, что я сейчас скажу и сделаю. Ну не я сам, тогда ещё. Тогда ещё – мой персонаж.
В этом потенциальном облапливании Сашеньки даже не само оно как таковое было главным призом. Главным призом в нём были репетиции, во время которых можно было тренироваться облапливать очень по-разному, и неизвестно, до чего дооблапливаться. Вот что было моим главным побуждающим мотивом не пропускать ни одной репетиции и делать вид, что я отношусь к предстоящему второму туру с огромной серьёзностью.
Но у Майечки были свои представления о прекрасном, несколько отличавшиеся от моих. Она назначила на роль облапливателя не меня, и даже не Евксентия, что я бы ещё, более-менее, понял бы. Она назначила на эту роль одного там Марка, всё преимущество которого перед нами с Евксентием заключалось в том, что у него, возможно, с Майечкой когда-то что-то было, а теперь он напропалую развлекал её шутками на репетициях. Повторюсь, у меня, может, с Майечкой тоже что-то было, но я не считал нужным этот факт афишировать и как-нибудь использовать в корыстных целях. Может быть, и зря. И короче, этот Марк лапал-лапал Сашеньку на репетициях, лапал-лапал, а потом Майечка сказала, что Сашенька как-то не так реагирует на его лапания, недостаточно смешно или недостаточно натурально, я уже не помню. И кончилось тем, что на самом представлении лапали Катю из магазина канцтоваров, что было гораздо менее художественно выразительно, потому что грудь Кати в разы уступала Сашенькиной, я даже, честно говоря, не помню, была ли она у Кати вообще. Поэтому, видимо, и реагировала она натуральнее, по мнению Майечки, у которой тоже, мягко говоря, там был не фонтан.
Но это всё лирика. Вот всегда со мной так. Я собирался достаточно кратко рассказать, как я дошёл до жизни такой. Я уже, кажется, упомянул Модебадзе? Блин, ну ладно, раз я уже залез в эти дебри, буду из них планомерно выбираться.
Как и можно было ожидать, тот второй тур конкурса мы не прошли. Хотя и честно старались. Члены жюри даже немножко хвалили нас в кулуарных комментариях, в частности, отмечали мой скромный вклад. Всё же накапливается, да, аккумулируется, если вы понимаете, о чём я. Всё равно мы устроили вечеринку, отмечали окончание репетиций, непровальное выступление и так далее. Сашенька не пила и не позволила себе ничего лишнего. Что-то такое мне намекнула на то, что специально для меня всегда будут льготы – она работала в каком-то турагентстве, что ли – но я, как часто, протупил и не попытался прояснить, как глубоко распространялся её намёк.
Потом мы стали думать, заявляться ли нам на следующий сезон, конкурс этот проводился постоянно, но у Майечки, кажется, случилась личная жизнь или что-то ещё, или вдруг она решила развивать свою карьеру, она как-то всё время принимала решения в строго назначенные ей самой сроки и следовала им неукоснительно. Остальные вроде бы были полны энтузиазма, хотя Евксентий тоже ушёл, у него тоже образовалась личная жизнь. Без него как-то было скучнее, мне казалось, что без него мне не с кем обыгрываться. Сашенька вроде тоже мялась и не желала особенно продолжать, у них у всех, как выяснилось, это было завязано на личных связях с Майечкой, и без неё их то ли некому было пинать, чтобы они проявляли свой энтузиазм и дальше, то ли просто не было никакого без неё желания. Его, может быть, и при ней не было, но Майечка как-то заставляла всех двигаться, а тут она объявила об уходе, и труппа – если это можно так назвать – распадалась на глазах. Я-то как раз только-только вошёл во вкус, я подозревал, что будет ещё масса постановок, когда надо будет кого-нибудь облапать, а то и вовсе постельных сцен. А поскольку Аркаша, при всём его сочувственном ко мне отношении, продолжал твердить, что я занимаюсь фигнёй, я не волновался насчёт конкуренции, а смотрел в этом смысле в будущее довольно уверенно.
Майечка сказала, что не хочет, чтобы её детище просто так загнулось и привела следующую барышню. Видимо, она была уже по тем далёким временам скрытой – а то и открытой – феминисткой, и считала, что руководить пусть даже очень любительским театральным коллективом может только женщина. Следующую барышню звали Оксана, и она была полной противоположностью Майечке. Практически с самого начала она дала нам понять, что главным элементом сплочения труппы она видит совместное распитие алкогольных напитков и будет смотреть сквозь пальцы на наш промискуитетный образ жизни, причём в её случае это было не идеологическим решением, в том смысле, что настоящая богема должна себя вести именно так. Это просто был её естественный образ жизни, ровно до тех пор, пока пьянство и промискуитет не привели её к естественному залёту, после которого она тоже труппу оставила. До этого она успела поставить три или четыре спектакля, с которыми мы снова прошли пару кругов, уже в следующем сезоне. Мне она доверяла не в пример больше, чем Майечка, хотя конкретно с ней у меня ничего и не было. Может быть, именно поэтому. В её правление я выбился на первые роли в этом странном мирке, имел решающее слово и при желании, вероятно, мог бы выбирать себе партнёрш по облапливанию или постельным сценам. Но с Оксаной была такая фигня, что она считала, что мы должны брать исключительно юмором и танцами. Причём юмор она приветствовала какой-то площадной, балаганный, петрушечный, а вот танцы должны были быть исключительно благородными, балет «Тодес», не меньше. Поэтому девушек она набирала в нашу труппу вовсе не симпатичных, а, наоборот, исключительно комических, и никакого желания предлагать с ними постельные сцены – при том, что со мной консультировались при выборе материала – у меня не возникало. Единственной симпатичной девушкой во времена правления Оксаны была такая Вероничка, но она сразу пришла со своим самоваром, в том смысле, что с молодым человеком Игорем, и так с ним и оставалась, пока они из труппы не ушли, уже на третьем, заключительном этапе её существования. Потом они вроде бы даже поженились, потом развелись, потом, что ли, снова поженились, короче, всё, как в турецких сериалах, которые что Оксана, что Вероничка насматривали с каким-то извращённым удовольствием.
При Оксане из первоначального состава труппы остался только я, да ещё один Генка, нелепый угловатый молодой человек с необычайным апломбом, считавший, что знает всё и обо всём. Генка мог часами проводить никем не заказанные лекции по самым разным вопросам, поражая несведущих широтой кругозора и эрудицией в самых разных областях, от вискикурения до профилактики заболеваний, передающихся половым путём. Набрала Оксана своих личных друзей, которые образом жизни вполне соответствовали пропагандируемой ею идеологии – максимальное количество алкоголя и ночёвок на чужих или, в крайнем случае, нейтральных территориях. В общем, мы весело проводили время, за содержание же наших выступлений, так получалось, стали отвечать мы с нелепым Генкой. Мы с ним даже на тот момент подружились, а потом, когда наши увлечения разошлись естественными тропинками, соответственно, раздружились. Генка, в конечном итоге, прикипел к кулинарии, закончил соответствующее училище и теперь служит шеф-поваром в одном из престижных ресторанов столицы. Я у него был, правда, не врут, вкусно и достаточно стильно. Я же вот как-то продолжил и закончил в итоге вот прямо здесь, в гримёрке перед выходом на сцену, где буду что-то исполнять для особенной публики.
Я – стенд-апер, если вы ещё не поняли. Ну, стенд-ап комик. Не слишком успешный, и даже, кажется, не слишком смешной, хотя это как раз не мне решать. А всё потому, что у меня беда с таймингом. Ну, вы это уже и сами поняли. Ладно, до этого я рано или поздно дойду. С таймингом у меня, может быть, и беда, но упорства мне не занимать. Это уж свойство характера, а он с годами не меняется, только усугубляется, если можно так сказать.
Короче, мы с Генкой что-то выдумывали, как-то крутились, нам было это интересно, не знаю, из каких соображений барахтался Генка, а я даже перестал надеяться на эпидемиологическое увеличение половой жизни, а занимался этим театром из любви к искусству даже уже. Да и азартным я оказался, хотелось хоть чего-нибудь да выиграть. Там помимо главного приза за сезон существовала маленькая куча второстепенных, но не менее престижных призов – за лучшую мужскую и женскую роль, за лучшую работу декоратора, всё, как у взрослых.
Когда Оксана залетела и перестала заниматься труппой, мы, как положено, провели общее собрание и предсказуемо новым Карабасом Барабасом выбрали меня. Я, со своей стороны, снова перетряхнул состав труппы, и мы с Генкой двинулись к новым завоеваниям. Точнее, хоть к каким-то завоеваниям. Благодаря опыту в нашем третьем – и последнем – сезоне мы прошли целых два, а то и три круга, дошли, если мне не изменяет память, аж до полуфинала и выбыли по стечению смешных обстоятельств. Кто-то забыл слова в самый решающий момент, у Генки случилась беда с костюмом, в котором он запутался – мы снова ставили что-то футуристическое про роботов, он должен был быть облачён в раскрашенную картонную коробку с мигающими кнопками, но что-то пошло не так, он влез в неё какой-то не той стороной, и не мог выглянуть наружу, в общем, вместо того, чтобы думать о том, как выгоднее подать роль, он больше думал о том, как бы ему оттуда выбраться. Что касается меня, со мной тоже случился неприятный казус. Я перед самым спектаклем сорвал голос, не помню, то ли простудился, то ли где-то чего-то орал в предыдущий вечер. В общем, говорил я хрипло, и говорить мне было сложно. Роль у меня была там не самая большая, но компактная, надо было выйти во второй части пьесы и произнести довольно длинный монолог. Это был какой-то ключевой персонаж пьесы, вроде бога из машины, который всё решал и переворачивал с ног на голову. После этого монолога он больше не появлялся, но именно этот монолог драматическим образом менял весь ход действия. И я, конечно, волновался, как я буду хрипеть, и как меня вообще никто не услышит. И кто-то из труппы, девушка Диана, кажется, посоветовала мне лечиться коньяком. Мол, она читала, что оперные певцы таким образом готовят свои связки к выступлениям. Но девушка Диана не сказала мне, сколько именно коньяка расходуют оперные певцы на поддержание связок в рабочем состоянии. И я решил подойти к вопросу серьёзно и купил себе маленький графинчик на двести пятьдесят граммов. И, пока ждал своего судьбоносного для хода спектакля выхода, вылакал его весь. И вроде, пока я сидел в гримёрке и прибухивал эту коньячину, ничего страшного со мной не происходило, но, когда я вышел на сцену, я переврал почти весь текст, меня ощутимо шатало, и ещё одно. Я, разумеется, всего этого не помню, но какая-то добрая душа сняла это на видео и потом мне показала. Мне, видимо, понравилась в зале какая-то зрительница. Сидевшая, очевидно, в первых рядах. И я, как я потом наблюдал на видео, обращал свой монолог исключительно к этой зрительнице, подмигивая ей, бросаясь перед ней на колени и проделывая разнообразные в её адрес жесты руками. Кто это была, сейчас не вспомнить ни за что, видео было снято так, что адресата моих стараний не запечатлело, так что имели ли все эти пассы какой-либо эффект, тоже сказать не могу. Знаю только, что после моего монолога вся труппа сбежалась за кулисы поздравлять меня с тем, что я устоял на ногах во время исполнения монолога, хотя смысл его для широкой публики остался туманен и спектакль тот мы безоговорочно провалили. Собственно, кажется, это было самое последнее наше выступление в качестве труппы, участвующей в ежегодном конкурсе любительских театральных коллективов.
Тем не менее, за тот сезон, когда руководителем этого дела был я, мы умудрились выиграть один незначительный подконкурс, в категории музыкального спектакля, притом что из труппы у нас никто не занимался музыкой либо пением профессионально. Как-то там всё совпало, удачно выбрали отрывок – там нужно было ставить не всю пьесу, а кусочек, удачно порепетировали, удачно спели. Повезло, в общем.
Что касается целей, с которыми я приходил в труппу, они так и остались невоплощёнными, хотя не сказать, что было совсем без вариантов. То есть, отчасти всё-таки многочисленные слухи не врут, средний градус совокупления в такого рода замкнутых на определённом хобби общинах фриков действительно выше, чем в целом по стране, но всё-таки не настолько, что перепадает прямо всем. В случае со мной это сработало два раза, но оба раза я что-то как-то сам стушевался. Первый случай я помню смутно, мы что-то прибухивали после какого-то выступления, как обычно. И откуда-то нарисовалась какая-то девушка, которая делала какие-то знаки. Видите, насколько смутно помню, даже толком изложить не могу. И, кажется, нас оставалось двое, я и Генка, и мы с Генкой всё спорили, кому конкретно из нас она эти знаки делает, и потом, уже прибухнув, подошли и прямо откровенно её об этом спросили. И девушка тогда сказала:
– Я сделала свой выбор, – и пришла, и водрузилась ко мне на коленки. И мы, очевидно, целовались и обжимались весь остаток вечера к неудовольствию обделённого Генки, но это не кончилось никаким продолжением, потому что, из ложно понимаемого чувства долга я посчитал, что утешить Генку мне важнее, чем довести дело до триумфального финала с девушкой, и что её-то я ещё встречу, и мы с Генкой куда-то двинулись дальше. А на следующий день я уже вообще не вспомнил, как девушка выглядела, откуда она нарисовалась и так далее.
Второй случай был отчётливее. У меня уже тогда, под конец всей этой истории с конкурсом, стала как-то наклёвываться какая-то личная жизнь, прям вот полноценная, кажется, Модебадзе нас познакомил с Эмилией, и уже мы с Эмилией периодически куда-то выбирались вместе, наверное, даже пару раз уже переспали и находились в постоянном каком-то диком созвоне. Мобильных телефонов ещё толком не было, то ли у нас не было, то ли у неё уже был, а у меня не было, в общем, мы часто созванивались ещё по настольному телефону. И разговаривали часами. Ну, знаете, как это бывает на первом этапе отношений. Особенно когда тебе двадцать пять. А жил я уже тогда один. Родители на двадцатиоднолетие типа подарили мне квартиру. Родители у меня достаточно богатые люди были по тем временам, бизнес-шмизнес, я точно не вникал, чем конкретно они занимались, но там была какая-то семейная фирма. Так что они мне подарили квартиру, а через пару лет и брату подарили квартиру. Брат-то их ожиданий, понятно, не обманул, тоже двинулся по бизнес-стезе, в общем чего-то там они мутили с продуктами питания, брат даже одно время думал открывать свою сыроварню, кажется, загорелся идеей эстонского сыра с плесенью, но потом что-то то ли остыл, то ли наехал кто, словом, не выгорела идея. Я, честно говоря, никогда сильно этим не интересовался, не лез в их дела, вообще не моё.
Но квартиру, конечно, принял и в ней поселился. Кто бы не принял, на моём месте? Разве что какой-нибудь сильно идейный гражданин. Ну а я что, у меня этой идейности что тогда не было, что сейчас не прибавилось.
Приличная, нормальная трёшка почти в центре, на Роопа, это недалеко от «Кристийне-кескуса», вполне себе. Я до сих пор тут живу, если что. Рита-сука, вот это всё. Тогда вообще был предел мечтаний. Ну и короче вторая история связана с этой квартирой. Сейчас расскажу. Кажется, на это самое наше музыкальное представление нам нужны были голоса. Я говорю, никто из нас петь не слишком умел, хотя Генка утверждал, что когда-то пел в хоре. Не знаю, может быть, рот он там открывал в каком-нибудь заднем ряду. Фольклор он, правда, знал, этого оспорить не могу. Хор, по его словам, специализировался на народных песнях, и их он действительно знал невероятное, как тогда казалось, множество. Ну, то есть не вот этот общепринятый набор про калинку, Катюшу, коробейников и мой костёр, но и что-то более сложное, что-то там бурлацкое страдательное, какие-то песни каторжан, ну и что-то ещё со сложной гармонией. Но петь он не умел. Ну, умел ничуть не лучше меня, скажем так, притом, что я пою отвратительно. У меня есть слух, кажется, я внутри головы теоретически понимаю, как нужно петь ту или иную композицию, но вывести это внутреннее ощущение наружу, на публику, отчего-то никак у меня не получалось.
И в общем мы решили, что как-то основные партии мы вытянем, это был какой-то музыкальный водевиль с не очень сложной музыкой, но для благозвучия нам нужна умелая подпевка. И там у нас был ещё один такой Маркуша, молодой мальчик, моложе всех, кажется, ещё на первом курсе учился. Не тот Марк, что был у Майечки в первом составе, другой уже, адекватнее. Он там поспрашивал среди своих одногруппниц, у кого есть какие-нибудь певческие таланты, и привёл аж трёх. На одной из этих трёх якобы поющих девушек сам Маркуша впоследствии женился. Потом развёлся, но это не главное. Вторая была какая-то не слишком примечательная, а с третьей, с такой Женечкой, собственно, и произошёл этот случай. Она, в отличие от двух остальных, действительно умела петь. Понятно, свою будущую жену Маркуша привёл потому, что у них уже намечались отношения, вторая, видимо, нарисовалась просто за компанию, а у Женечки был и голос, и слух. И внешность, если на то пошло. На правах главного в труппе я сколько-то невинно с ней пофлиртовал, потёрся возле, поуказывал. Потом она как-то вжилась, ну и что я буду дальше продолжать, тем более, я уже говорил, у меня как раз тогда начала складываться первая, кажется, из моих личных жизней, к каждой из которых я подходил – или пытался подойти – очень серьёзно, так что отвлекаться на других женщин не было решительно никакого времени. Утром я работал в бюро переводов, вечером мы репетировали наш тупейший водевиль, совсем в позднее время суток я общался с Эмилией по телефону. А эта Женечка она, да, она жила не в Таллинне. В Кейла, если мне память не изменяет. И каждый вечер после репетиций мы всем кагалом сажали её на электричку, и она возвращалась домой.
И вот как-то, уже, наверное, после этого водевиля, после этого нашего единственного успеха в смысле труппы, выдался у меня свободный вечер. А Эмилия уехала, что ли, куда-то, в общем, мы опять были на созвоне. И как раз, уже в районе десяти часов вечера, что ли, мы как раз поговорили, и я в благостном настроении готовился не спать, я спать рано никогда ложиться не мог, вот не вставляло вообще никогда, до сих пор не вставляет, всё время нахожу себе хоть какое-нибудь занятие, чтобы оттянуть это еженощное выпадение из мира живых, иногда до того наоттягиваю, что уже что-то вроде часа три, и тогда уже наступает паника, что спать осталось часов пять, например, или четыре. Короче, не помню, что я тогда делал, возможно, кино какое-то собирался смотреть. Удивительно, было-то это, с исторической точки зрения, совсем недавно, а понятия «смотреть кино» тогда и «смотреть кино» сейчас различаются как лёд и пламень или прочие эти пары антагонистов. Тогда для этого нужно было открыть бумажную программу телепередач, прошерстить её и выбрать из всего изобилия каналов что-нибудь приемлемое, что-нибудь могущее представлять интерес и что-нибудь такое, что бы ты ещё не смотрел до этого раньше. А потом включить на нужный канал – и никаких тебе пауз, возможностей отойти поссать или ещё за чем – если только это не был канал с рекламой.
И короче, часов в десять звонок. От Женечки.
– Я, – говорит, – опоздала на последнюю электричку и теперь мне негде ночевать.
– Так, – говорю.
– Ты, – говорит, – не мог бы меня пустить переночевать?
– А почему, – говорю, – я?
– А потому, – говорит, – что ты руководитель моей труппы, и в каком-то смысле несёшь ответственность за тех, кого приручил.
– А я, – говорю, – что, тебя приручил?
– Естественно, – говорит.
– Ну ладно, – говорю, – приезжай.
И стал я думать, не то, чтобы прямо очень активно, но на какое-то время этот вопрос завладел моим вниманием, что она хочет этим сказать. Тогда я себя успокоил тем, что это всё так и есть, что ей правда только нужно переночевать, и она не нашла никакой другой альтернативы. Сейчас-то мне почему-то понятно (хотя почему, как раз непонятно), что так быть не могло. Что у девушки из Кейла не могло не быть хоть каких-нибудь подруженек в Таллинне, а то и родственников, и что она явно приезжала – а она приехала – и ночевала – а она переночевала – с тем расчётом, что я буду к ней приставать, а она мне даст, и у нас что-то завяжется. И я думаю, что завязаться оно вряд ли могло бы, потому что несмотря на всю её звонкость и тонкоструйность, мы были довольно разными и существовали в только частично пересекающемся мире, но в сексуальном смысле я мог бы себя и побаловать, тем самым закрепив пройденный материал, закольцевав свои представления о реальности и выполнив, в конце концов, то, за чем я туда шёл. А так получилось искусство ради искусства. Если это можно так назвать. О чём жалею ли я? Да пожалуй, что и нет.