Приводя дела в порядок

– И несмотря на то, что миру осталось всего два часа, мы всех призываем не скатываться до крайностей и соблюдать….- диктор не договорил, что именно надо соблюдать и разрыдался.

Семен выключил телевизор и нажал на кнопку ноутбука. Как будто отвечая на прикосновение к кнопке, на улице что-то незамедлительно грохнуло и электричество исчезло. Судя по всему, выключилось во всем районе, потому что уровень шума с улицы как-то резко понизился. Как будто на мир кто-то набросил толстое одеяло. Были по-прежнему слышны какие-то привычные уже крики и выстрелы, но, в общем и целом, стало значительно тише.

Тогда Семен попробовал дозвониться до Кузьмича. Связи толком не было последние десять дней, но иногда удавалось пробиться.

– Алло. – неприветливо сказал Кузьмич в трубку.
– Привет. Как дела? – задал идиотский вопрос Семен.

– Прекрасно. – буркнул издевательски Кузьмич. – Говори быстрее. У меня времени не так чтоб много.
– Как у всех. – сказал Семен. – Два часа. Ты, Кузьмич, у нас по кроссвордам – мастер. Скажи мне пожалуйста…

В трубке раздался громкий треск и связь пропала. Семен, как и полагается в таких случаях, два раза прокричал «Алло!», три раза попытался продуть линию связи и выругался.

Он хотел было выйти на балкон покурить, но вовремя вспомнил о безумном снайпере из дома напротив. Тогда Семен закурил прямо в комнате, подошел к книжной полке и начал гипнотизировать корешки книг.

– Электричество исчезло. – сообщила от дверей комнаты жена Семена.
– Я заметил. И связь. – кивнул не оборачиваясь Семен. – Шалят сограждане напоследок. О! Дом и Семья!
Семен достал из шкафа толстую книгу и присел на диван.

– Оооо. – протянула жена. – Вспомнил! И чего ты куришь в комнате? Провоняется же все.
– Не успеет. – ответил Семен. – За два часа не успеет. Мы, помнится, в общаге месяц курили – только потом стало заметно всем.
– Пепельницу тогда возьми. – сказала супруга. – Два часа – не повод оскотиниваться совсем.
– Да, конечно. – пробурчал Семен, не отрываясь от Дома и Семьи. – Я сейчас.

– И я хотела сказать тебе – я ухожу от тебя. – выпалила жена.
– Куда? – нейтральным тоном поинтересовался Семен. – Потерпела бы уж.
– Куда угодно. Хватит с меня.

«Сейчас заплачет» – пронеслось в голове Семена.
– Никакого внимания… Никакого интереса…Хоть два часа… – заплакала жена.

«Это у нее от страха.» – подумал Семен. – «А может и нет.»
– Это не от страха, чтоб ты знал! Я долго думала… Уйду и… Хоть два часа…

«Сейчас меня погонит.» – подумал Семен.
– А вообще нет! Какого черта?! – сорвалась на крик супруга. – Ты уходи! Там же опасно! Будь хоть раз мужиком – уйди сам!

«Сейчас вещи побежит собирать» – подумал Семен.
– Я сейчас тебе вещи… А хотя – зачем тебе вещи?!

«Бутерброд» – понял Семен.
– Я тебе бутерброды сделаю и иди! – убежала на кухню жена.

– Нет тут ничего такого… – сказал сам себе Семен и отложил книгу. – Где ж оно было-то…
Он вновь подошел к книжному шкафу и начал перебирать книги.
– С ветчиной и с сыром! – прибежала из кухни супруга со свертком. – Четыре штуки. Иди теперь!

«Сейчас опять заплачет» – подумал Семен, взял сверток и пошел в прихожую обуваться.
Под рыдания супруги, он присел над парой туфлей и запыхтел. Затем, не поднимая глаз, привычным жестом протянул руку.
– На! – подала обувную ложку жена. – Сколько раз говорить – расшнуровывай! Задников же не напасешься.
– Ну. Еще два часа протянут. – наконец обулся Семен и встал. – Ну… Пойду, наверное.

«Сейчас попросит что-то сказать и скотиной бесчувственной назовет.»
– Скажи хоть что-нибудь, бесчувственная скотина!

«А вдруг?!» – осенило Семена. – «Чем черт не шутит…»
– Кстати, да. – кивнул он. – Ты не знаешь, что такое «дебаркадер»?
– Что, прости? – не поняла жена.
– Ну, «дебаркадер». – пояснил Семен. – Слово слышал миллион раз, а что означает – понятия не имею. Подумал, вот сейчас, через два часа, все закончится, а я так и не знаю. Думал по интернету посмотреть, а оно все выключилось.

– То есть, поправь меня, если я ошибаюсь, ты в энциклопедии «Дом и Семья» «дебаркадер» искал?– еле заметно усмехнулась супруга.
– Других энциклопедий на полке не нашел. – улыбнулся Семен.
– А толковых словарей? – засмеялась жена.
– Ох, ё! – подкинуло Семена. – Можно? Я на секундочку…

– Дебаркадер – плавучая пристань. – сообщила жена. – На понтоне такая. Ну мы летом видели на море, помнишь? Там кафе еще было.

«Ни фига себе!» – подумал Семен.
– Ни фига себе! . – сказал он вслух. -Ты оказывается знаешь всякие умные слова.
– Это трюизм для всех, кроме тебя, детка. – широко улыбнулась жена. – Я понимаю, что у тебя сейчас когнитивный диссонанс, но это все вызвано только твоей многолетней, перманентной идиосинкразией ко мне, как к собеседнику. Ну и, разумеется, твоим эгоцентризмом.

– Охренеть! – подумал и прошептал одновременно Семен.
– К чему эти инвективы, милый? – победоносно поинтересовалась супруга.

– эээ… Прости, пожалуйста. – замялся Семен. – Можно тебя попросить объяснить еще кое что? У тебя есть время?
– Как у всех. – посмотрела на часы жена – Час двадцать.
– Ну… – все никак не мог сформулировать Семен.

«Сейчас простит» – подумал он.
– Разувайся, ладно. – смилостивилась жена. – Поговорим часок.

 
День гнева

Форменная одежда не красила людей, стоящих в очереди. Служители стояли через каждые десять метров и старательно всматривались в граждан и вслушивались в их разговоры.

– Какой болван придумал оранжевую униформу? – бурчал седовласый гражданин. – Почему такой идиотский цвет?

– Психологи. – вздохнула женщина, стоящая в очереди позади него. – Сейчас всем рулят психологи. Кто-то из них решил, что веселенькая расцветочка немного убавит агрессию.

– Форму покупай, в очереди стой, абонемент плати – все эти вещи как-то увеличивают мою агрессию, душечка. – пропыхтел гражданин. – Я б убивал…

И осекся. Служительсорвался с места, подбежал, внимательно оглядел гражданина и молча протянул руку. Гражданин виновато протянул купюру. Служитель укоризненно покачал головой, сложил купюру и положил ее в нагрудный карман. Зажужжало печатное устройство. Из другого нагрудного кармана выползла квитанция о штрафе. Гражданин вздохнул, принял квитанцию и начал читать ее от нечего делать.

– Согласно закону о недопущении проявления негативных эмоций в общественных местах… Административное нарушение… У вас уже третье административное нарушение за этот год. В случае превышения…. – бубнил гражданин.

– А вы шалун! – хихикнула женщина. – Кто бы мог подумать-то – такой вроде благообразный, а оно вот как. Третье нарушение за год. Карбонарий прямо какой-то.
– Нервы шалят. – улыбнулся гражданин. – Ничего, вот сейчас вот отстою, изольюсь и снова как новый.
– И не говорите. Мне самой это очень помогает. Обновленная такая выхожу. – закивала женщина.
– А вы заметили – очереди становятся все длиннее? – почему-то шепотом спросил гражданин.
– Разве? – удивилась женщина.
Она вышла из очереди и оглядела вереницу людей в оранжевой униформе.
– Ну пара тысяч человек всего. – пожала плечами она. – По-моему так было всегда.
– А прокат формы? – возразил мужчина – Всего год назад его не было.
Тележка проката подкатилась к гражданину.
– Все формы в одном месте! – торжественно загудел динамик. – Всего две единицы и вы готовы к любому проявлению! Формы для выборов, формы для танцев, формы для забастовок. Всего две единицы. Новая форма для выражения праведного гнева! Только у нас.
– Спасибо, спасибо. – отмахнулся гражданин. – У меня уже есть форма…
– В вашей форме – лимит в десять секунд! – продолжил динамик тележки. – В нашей новой форме – вы получаете почти минуту.
– Как десять секунд? – взвился гражданин. – Какого?! Всегда было сорок!!!…
– Тссс. – сказала женщина.
– Что тссс, овца?! – заорал гражданин.

К гражданину подбежал служитель и протянул руку. Гражданин положил купюру. Зажужжало печатное устройство.

– Вы можете взять у нас кляп. – радостно провозгласила тележка. – За одну единицу вы получаете превосходный кляп. Это позволяет сэкономить на штрафах! Но это еще не все! При входе с нашим кляпом вы получаете дополнительные пятнадцать секунд за сознательность и работу над собой!
Гражданин всхлипнул и положил купюру в монетоприемник. В тележке открылось окошко. Гражданин протянул руку и достал новенький оранжевый кляп. Он наспех затолкал его себе в рот и зафиксировал кляп ремешками.

– Ну вот и поговорили. – вздохнула женщина.
– Граждане! – раздалось от громкоговорителя на стене. – Сегодня у нас профилактика. В связи с этим принять сможем только тридцать человек. Остальных просим пройти в ближайших пункт праведного гнева, расположенный в десяти минутах ходьбы от нашего. Благодарим вас за понимание.

Из конца очереди раздались крики и ругательства. Туда стаей побежали служители. Крики сменились вздохами сожаления, укоризненным цоканьем служителей и жужжанием печатных устройств.

– Вы тридцатый. – сказала женщина, вздохнув. – Везунчик.
Мужчина повернулся к ней и церемонно поклонился.
– Еще и кляп. – еще раз вздохнула женщина. – Кляп на входе – это можно еще и громко излить все. Счастливый день.
Мужчина попытался улыбнуться, но из-за кляпа улыбка вышла какой-то странной.
– Пойду к соседнему. – сказала женщина. – Сегодня не обойдусь, пожалуй, без проявлений. Надо снять напряжение.
– Угу. – кивнул мужчина и отвернулся.

Он долго стоял в очереди, кипел и возмущался про себя, пока не подошла его очередь.
– Что? – спросили в окошке, расположенном на уровне пояса гражданина.
Вместо ответа мужчина протянул в окошко кляп.
– Пятнадцать. – лязгнули в окошке. – Лацкан давайте.
Мужчина наклонился и прижал лацкан формы к сенсору.
– Десять. – сказали в окошке. – Итого двадцать пять. Можем удвоить, если обещаете не упоминать конкретных людей.
– Давайте. – согласился гражданин.
– Пятьдесят секунд безадресно. – резюмировали в окошке. – проходите.

Заскрипели засовы и тяжелая дверь отворилась. Мужчина прошел в комнату, под мигающий красный свет.

– Ждите пока дверь закроется. Отсчет времени начнется когда включится дневное освещение. – механическим голосом командовал пункт праведного гнева. – Обязаны вас предупредить, что выражение вашего гнева записывается, для последующего изучения и работы над устранением его причин. Ваш гнев очень важен для нас. Присядьте на диван и ждите сигнала.

Дверь наконец захлопнулась, мигающий красный свет сменился дневным, грянула бравурная музыка.
– Валяйте! – разрешил механический голос.
Мужчина вцепился руками в специальный поручень, поднял лицо к объективу видеокамеры и заорал:
– Сууууукиииии!!! – выл он и слезы облегчения текли по его щекам.

 
Опара

Танечка, девочка лет семи рисовала что-то в своем альбоме. Рисовала увлеченно, закусив губу и изредка чему-то кивая.
— Что ты рисуешь, милая? – подошла бабушка.
— Не мешай, ба. – отмахнулась Танечка. – Просто рисую.
— Что значит просто? – продолжила бабушка. – Это же что-то определенное? Ну собачка, например, или кошка.
— Ну, есть тут и собачка, и кошка. – показала Таня в левый угол рисунка.
Бабушка поправила очки и присмотрелась.
— Они что делают? В шахматы, что ли, играют? – спросила бабушка.
— Это не шахматы, ба. Это такие фишки на тысячеклеточной доске. По восемь цветов у каждого. На каждый цвет по восемь фишек. Чьи полутона сильнее – поглощают соседнее.
— э? – не поняла бабушка.
— Ну что ты – не понимаешь-то? – всплеснула руками Танечка. – Черное сильнее красного, синего и зеленого. Но два белых делают его уже не черным. На этом игра строится. Сильные цвета поглощают более слабые. И поле красивое в игре. Переливами.
— А здесь что? – спросила бабушка.
— Ну это… Тут такое… Тут можно зайти, например, волком, а вылететь птицей. Это изменятель… фуникулерный. – объяснила Танечка.
— Молекулярный. – поправила бабушка. – Удобно это, наверное. Вошел стариком, а вышел молодым.
— Ну, наверное. Это если кто-то решит стать стариком, можно будет и изменить. – согласилась Танечка. – Только вряд ли кто-то захочет. Чего там хорошего-то?
— Ну уж прям. – обиделась бабушка. – Есть и хорошие моменты.
— Это какие, например? – не поверила Танечка.
— Спать ложись! – рявкнула бабушка. – Вот сейчас прямо.
— Утром? – удивилась Танечка.
— Уже обед! Второй час. И ты уж ела. – парировала бабушка. – Так что ложись и без разговоров. Вот я все матери расскажу.
— Хорошо. Пойду, ладно. Чуть-что — сразу ябедничать. – пожала плечами Танечка. – Завтра я нарисую мир вообще без стариков, раз ты такая. На изменятель ограничения поставлю.
— И нарисует. – удовлетворенно сказал демиург Хха своему ученику, оторвавшись от смотрового окна. – Эта — обязательно нарисует.
— Будем еще ждать? – уныло спросил ученик. – Уже и так сколько ждем. Остальные в созданное уже воду наливают, а мы все топчемся.
— Остальные логичны. – хмыкнул демиург. – Как ты и я. Или нелогичны, но тогда все еще хуже.
— Да почему? – взвыл ученик. – Я подглядывал – там взвешенные, хорошо организованные миры. У Ххы, например, есть быстрые туннели до любого места. У Ххо – мир в центре вселенной. У Ххе – расширяющееся по необходимости пространство и строго определенный дизайн. А мы все ждем, пока опара подойдет.
— Ух, до чего красивое сравнение. – восхитился Хха. – Опара – это совершенно верно.
— Я о том, что мы месим тесто, вместо того, чтоб сразу создать хлеб. – пояснил ученик. – Ну опоздаем же, правда. Будем наспех лепить.
— Опара… Как я сразу не додумался. – бормотал Хха. –Земля, конечно, тоже ничего. Но Опара все-таки ближе. Дели день на миллионы дней и в оставшиеся шесть делай все сразу. Потому что опара дошла. И как выстрелило – изменятель, деление мира… что там телепорт… Разумные фикусы – это же прелесть что такое.
— А неразбивающиеся коленки? – ехидно спросил ученик.
— Ты совсем глуп, что ли? – удивленно посмотрел на ученика Хха. – Ты правда не видишь, как это прекрасно? Это же идеальный по гармонии и красоте мир. Смотри – она просыпается.
Они оба подошли к смотровому окну…
— Ба, а Ба? – подошла Танечка к бабушке. — А рассказать тебе как все началось? Все началось сразу. Раз и случилось. Это как я только что проснулась — раз и все уже тут. И ты, и сырники, и до прихода мамы всего час…
У смотрового окна плясал ученик и счастливо улыбался Хха.
— И еще шесть свободных дней впереди. – хмыкнул Хха, показывая новый мир ученику. — И добавлять ничего не надо.
— Какой красивый. – ахнул ученик. – А со старым чего делать?
— Можешь выключать. – пожал плечами Хха.

 
Враги

Однажды на пороге гражданина Иванова возник конфликт в виде неприятного, небритого типа с папиросой в зубах. Тип жестикулировал, ругался и выдыхал неприятным запахом.
Иванов минут двадцать пытался понять в чем суть претензий, затем вдруг понял, что именно сейчас драгоценные секунды жизни пропадают впустую и просто закрыл дверь перед лицом визитера.
С утра, у двери Иванова, любой из соседей мог лицезреть надпись «в 41 квартире – казлы!». Иванов, при виде надписи вздохнул, пробурчал «Детский сад какой-то, чесслово» и пошел на работу.
Вечером тип зашел снова. Был в этот раз чисто выбрит и без папиросы. Показал Иванову на надпись и засмеялся обидно.
— Дурак вы. – сообщил Иванов типу и закрыл дверь.
— Сам дурак, казззел и шизанутый баклажан! – пропел тип торжествующе за дверью и зашагал к лифту.
— Почему баклажан-то? – не понял Иванов. – Может он баклажаны ненавидит?
Он посмотрел в зеркало – нет ли синюшности какой на лице. Синюшности не обнаружилось.
— Ну почему баклажан, а? – все не мог успокоиться Иванов, которого, как и всех, непонятное тревожило и раздражало.
Он лег спать и ему снился опухший и небритый баклажан с папиросой.
Наутро он встал пораньше и постарался замазать водоэмульсионкой оскорбительную надпись у дверей. Маляр из Иванова получился какой-то невнятный и надпись по-прежнему была различима. Хоть и поблекла немного.
— Прогрунтовал? – хриплым голосом поинтересовались за спиной.
Иванов повернулся и встретился взглядом со своим обидчиком.
— Нет. – частно признался Иванов. – А надо было?
— Интеллигентишко. – презрительно хмыкнул опухший тип с папироской. – На-ка вот.
И протянул банку грунтовки.
После грунтовки и водоэмульсионки надпись стала почти незаметной.
— Видишь. – одобрительно кивнул тип и безо всякого перехода заехал Иванову в ухо кулаком.
— Так вот тебе. – сказал он. – Будешь знать. Питекантроп ущербный.
— Почему питекантроп-то? – не понял лежащий на лестничной площадке Иванов.
И пошел в зеркало смотреть – может надбровные дуги как-то выделяются. Дуги не выделялись. Зато ухо опухло и стреляло. Иванов подержался за ухо и пошел на работу.
— Почему же питекантроп-то? – бормотал он.
Вечером он подошел к бабушкам, дежурившим у подъезда.
— Здравствуйте. – сказал он вежливо.
— Привет. – откликнулась одна из бабушек. – А ты чего вежливый такой? Может это ты ящики почтовые у нас поджигаешь?
— Не поджигаю. – ответил Иванов. – У меня и спичек-то нет никогда.
— Ну-ну. – не поверили старушки. – Чего хотел-то?
— Вы знаете, я тут живу в сорок первой квартире… — замялся Иванов. – У нас тут в подъезде есть один тип такой… Грубый такой. Небритый и с папиросой почти всегда. Я и спросить хотел – не знаете где он живет?
— Дожили. – поджали губы старушки. – Уже соседей не знают. Наплевать им друг на друга. Раньше разве было так? Да никогда не было такого.
— Да я тут недавно живу… – тщетно пытался Иванов вернуть бабушек к конструктиву.
— Нет чтоб обойти всех… — не замечали бабушки Иванова. – Познакомиться, например. Так нет. Плевать им. Не люди прям, а Ван Гоги ушастые.
— Да не был Ван Гог равнодушным! – возмутился Иванов. – Почему Ван Гоги-то?
— Поучи еще, поучи! – загалдели старушки. – Молод еще учить-то. Ты сначала с наше-то поживи. А уж потом учи. Ишь ты… Недоделок какой!
Иванов опустил голову и пошел к подъезду. «Почему недоделок-то?» — крутилось в голове Иванова.
Дома он заглянул в зеркало, но так и не придумал по какому внешнему признаку можно отличить недоделка от прочих смертных и поэтому просто удостоверился, что внешний вид его вполне обычен. За исключением уха.
На следующий день тип выломал дверь в квартиру еще спящего Иванова и окатил его холодной водой из ведра.
— Вставать пора. – казенным тоном сказал тип. – Спишь тут… Рудимент демократии.
— Почему рудимент-то? – не понял Иванов.
— Не понимаешь… – вздохнул тип. – Я у тебя на кухне покурю, ладно?
— Ладно. – согласился Иванов, которому не очень хотелось, чтоб на кухне курили, но вылезать из под одеяла при постороннем ему не хотелось еще больше.
Иванов оделся и пошел на кухню. Тип сидел на табуретке и курил, задумчиво глядя в окно.
— Послушайте, — сказал Иванов – я, конечно, понимаю, что мы враги с вами… Но почему рудимент-то?
— Да так. – пожал плечами тип. – Слово красивое. И к тебе подходит. Даже лучше баклажана.
— А козел? – спросил Иванов.
— Ну нет. – покачал головой тип. – С козлом я погорячился, наверное. Какой ж ты козел-то? Ты скорей олень. Или нет… Марал! Марал-Дегенерат! Вот так вот.
— Почему марал-то? – закричал Иванов и с размаху влепил типу в ухо.
Тип упал с табуретки, застонал, но папироску не выронил и продолжил курить лежа на полу и разглядывая потолок.
— Сам белил? – презрительно спросил тип с пола.
— Сам. – Иванову почему-то стало стыдно за побелку.
— Грунтовал? – спросил тип не поднимаясь.
— Неа. – покачал головой Иванов. – Наверное надо было. Но тогда я не знал.
— Марал и есть. – устало сказал тип и закинул руки за голову, чтоб лежать было удобнее. – Теплые полы не хочешь себе на кухню?
— Хочу. – признался Иванов. – Только не умею.
— Сделаем. – серьезно сказал тип, поднялся с пола и пошел к прихожей.
— Залежался я у тебя чего-то. – сказал он у двери. – Да и тебе уж на работу, наверное. Ты это… До вечера, что ли?
— До вечера. – кивнул Иванов и подул на разбитый кулак. – Вечером придумаем чего-то.
— Постельное белье-то высуши. – уже с лестницы посоветовал тип. – А то спать не на чем будет. И дверь почини. Как умеешь. Я уж вечером как надо сделаю.
— Обязательно. – кивнул Иванов. – А здорово я вас в ухо, да?
— Неслабо, да. – согласился тип. – Одно слово – архимандрит!
— Почему архимандрит-то? – взвыл Иванов и кинулся к зеркалу.