Print This Post

Фарид Нагим. Крик слона. Пьеса

Новые oблака
1-2/2014 (67-68) 06.06.2014, Таллинн, Эстония

Сцены дневные, сцены ночные и кажущиеся

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

А н в а р, молодой человек без определенных занятий и места жительства
А л е к с е й    С е р а ф и м о в и ч    С у х о д о л, писатель
И л ь я, молодой человек, знакомый Анвара
Ю р а, молодой мужчина, студент Литературного института
П а ш а, его друг
Георгий Аббакумович С ы ч, советский писатель, заслуженный пенсионер
Андрей, сын Г.А. Сыча

Д р у г и е   л и ц а:
Муж и Жена, пожилые люди неопределенной национальности
Женщина – торговка
Женщина – контролер
Швейцар
Официантка
Девушка в кафе
Имеют право быть:
Пассажиры в электричке, посетители в кафе и другие люди.
Действие происходит в Москве, Переделкино и в электричке.

Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я
Зима. Темно и тихо. Издалека слышен топот ног бегущего человека. Вбежал на станцию и замер. Тяжело дышит. Смотрит, прислушивается, вспоминает… Это Анвар.
А н в а р (с тихим отчаянием). Что такое память? Ведь этого нет, а я это вижу. (Увидев станционные часы). Боже мой, боже мой, уже семь часов! Сумасшествие какое-то! Куда летит время?
Оглушительно ревет сирена электрички, ворвавшейся на станцию.

С ц е н а  п е р в а я.   Д а ч а.
В комнате, освещенной небольшим абажуром – мужчина с бокалом в руке. На столе бутылка вина и магнитофон. За окном бледным пятном лицо Сыча, который подглядывает за мужчиной.
С у х о д о л. Что время. Время живет только внутри нас. Для Вселенной что семь часов, что семьсот лет все лишь – мгновенье.
Сирена электрички.

С ц е н а    в т о р а я.    В а г о н.
На скамье сидят двое: с краю примостился Муж – маленький щуплый мужчина. Меж колен он сжимает коричневую больничную клюшку. Обе руки устало лежат на её ручке. Рядом, расставив колени, сидит Жена. Она такая толстая, что ее голова, укутанная пуховой шалью, кажется маленькой, просто приставленной к огромному телу. На женщине черная болоньевая куртка, которая не сходится на её огромной груди и массивном животе. Под курткой яркий халат и множество других одежд. В руке она держит деревянную палку с круглым набалдашником. На другой скамье, у окна, дремлет Анвар.
Г о л о с (машинист). Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Очаковская.
Шум отходящей электрички.
Г о л о с (контролер). Приготовьте билеты!
По проходу движется Контролер.
К о н т р о л е р. Билетики, проездные документы на контроль!
Муж суетливо и раздраженно ищет билеты. Жена сидит как ни в чем не бывало. Анвар отрешенно смотрит вперед.
Та-ак, ваши билетики, товарищи.
М у ж (толкая жену в бок). Билеттын майда!?
Ж е н а (хлопая себя по карманам). А! О! Ий раппым! Билеттын!? Ий раппым!
М у ж. Ох-пох! (Роется в нагрудном кармане). Ох-пох! (Протягивает билетики контролерше и заглядывает ей в глаза).
Анвар отрешенно смотрит вперед.
К о н т р о л е р. Ва-аши билетики, молодой человек.
Анвар сидит в том же положении.
Я к вам, кажется, обращаюсь, молодой человек.
Анвар будто не видит ее.
Би-иле-ты.
Она трогает Анвара за плечо. Тот непонимающе смотрит на нее.
Предъявите билеты, молодой человек!
А н в а р. Ды-ых! Дыы! Ды…
Он крутит рукой возле уха, другой показывает на свои губы и шевелит пальцами. Контролер некоторое время озадаченно смотрит на него.
К о н т р о л ё р /громче обычного/. Тогда документы давай показывай!
Анвар что-то «рассказывает» ей руками.
Документы, говорю, есть?! /Кричит и стучит пальцем по своему удостоверению/. Да-ку-мен-ты!
А н в а р /вскрикивая и кивая головой/ Ды-ых!
К о н т р о л ё р /громко/. Или документы показывайте, или штраф оплачивайте. Я тоже так могу: Дыдыды /передразнивает/. Штраф! Штраф, говорю!
Анвар что-то “говорит” ей руками.
Я тоже, тоже так могу /передразнивает/.
Ж е н а. Он же не слышит, ягодка моя, он же глухой, и немой, к тому же.
Анвар радостно кивает головой.
К о н т р о л ё р. А-а!… Глухой чёрт! (Кричит). Так бы и сказал!
Она уходит. Анвар отрешенно смотрит вперед.
М у ж. Джай раззар!
Ж е н а. Джай.
М у ж. Менты.
Ж е н а. Шулай-шул.
М у ж. Мармчи жерим рая култубан?
Ж е н а. Айра.
М у ж /иронически/. Пох-пох-пох… Да-асе.
Ж е н а. Мек занда диляк анда.
М у ж /вскрикивает/. Хача мараля хвинчи-хвинчи! Глухой ведь!
Ж е н а /величавое спокойствие/. Сек сапарик капота, мек дендора.
М у ж /ирония и обида/. Ха-ча ма-ра-ля хвинчи-хвинчи.
Ж е н а. Хатакай! /Всовывает руки в карманы куртки/. Хатакай!
М у ж /разводит руками и качает головой/. Хача мараля-ля хвинчи-хвинчи. /Сдвигает шапку на затылок/.
Лязгают сцепки.
Г о л о с (машинист). Осторожно, двери закрываются! Следующая
станция Солнечная.
Г о л о с (Суходол). Ослепительная, как солнце ночь!
Звук удаляющейся электрички долго замирает вдали.

Сцена третья. Дача.
Комната на втором этаже. У окна Суходол. На кровати лежит Анвар.
С у х о д о л. Ослепительная, как солнце ночь! Я так жалею, что
поздно встретил тебя. Я бы хотел жить с тобою тысячу лет. Я бы хотел
иметь от тебя детей… Мы встретимся с тобой на том свете, знаю, и там я буду
тем, кем надо! Ты не бросишь меня!? (Тянется к Анвару). Я бы…
Слышен топот ног на крыльце.
А н в а р (прислушиваясь). Ничего себе! Кто бы это?
С у х о д о л. Это он – старый окорок! Ты не бойся, я поговорю с ним и
вернусь, я быстро…
Входит Сыч. На цыпочках подкрадывается к окну. Палкой отодвигает
занавеску на окне, краем глаза смотрит на что-то во дворе.
Отскакивает. Смотрит вверх.
С ы ч (тихо). Алексей!.. Алексей! (Громче). Алексей, Вы спите?
С у х о д о л (зевая и сонно потягиваясь спускается по лестнице).
Да вот что-то не спится, Георгий Аббакумович… тоже.
С ы ч. Анвар спит?
Анвар поднимается с кровати и на цыпочках подкрадывается к двери.
С у х о д о л (рассеянно). Спи-ит, набегался по Москве. Да и я устал, такие
проблемы на работе, что куда там, у-у. А холод-то какой! Говорят, что…
С ы ч хлюпает носом и вытирает глаза уголком платка.
С у х о д о л. Что такое с Вами? Что-то случилось?
С ы ч. Да-а… Сказал Андрею разжечь камин…
С у х о д о л. И что?
С ы ч. А он сжег все мои газетные вырезки с 48-го года по сей день, другой
бумаги не нашел… идиот.
С у х о д о л (зевая). Да не переживайте, у меня один знакомый
вырезал-вырезал, собирал-собирал подшивку, а потом умер…
Анвар усмехается.
С ы ч (искоса глядя на окно). Вам вон та дача не кажется
странной?
С у х о д о л (зевая подходит к окну и отодвигает занавеску). Ох,
устал я сегодня… вон та, Георгий Аббакум…
С ы ч (толкает Суходола от окна и задергивает занавеску). Вы с
ума сошли!? Все не верите мне… Вас могли бы убить, если б не я!
С у х о д о л (растерянно). Спасибо, конечно, я уж испугался… а сколько
время-то уже?
С ы ч (глянув на часы). Вы у кого на семинаре учились, Алексей?
С у х о д о л. У Яшина. Ох, замерз я что-то! Холодно как!
С ы ч. Хороший прозаик, хороший… поднимусь-ка я на второй этаж – там Алексей Мокеич обычно газеты хранил.
С у х о д о л (глянув на окно). Вот! По-моему мелькнуло что-то там, Георгий Аббакумович!
С ы ч (недоверчиво). Может, показалось?
С у х о д о л. Точно. Вот опять.
С ы ч. В том самом окне? Свечение серебристое?
С у х о д о л. И с некоторым синеватым оттенком таким…
С ы ч. Я же вам говорил, я же говорил…
С у х о д о л. А я ведь действительно не верил. Потрясающе!
С ы ч. Гляньте во двор, нет ли там кого?
С у х о д о л (выглядывает за дверь). Нет! Пусто, вроде.
С ы ч (иронично). Так нет или вроде?
С у х о д о л. Да! Нет!
С ы ч. Может, проводите меня, Алексей?
С у х о д о л. Ох! Да я бы с удовольствием. Да вот что-то не очень
важно чувствую себя, что такое, не знаю…
С ы ч. Ну я тогда здесь останусь. Погасим свет и будем вести наблюдение.
С у х о д о л. А вообще можно и проводить – чего бы и не проводить.
С ы ч. Стоп! И оставаться нельзя, и провожать тоже. Они догадаются, что я
их раскрыл. Надо действовать так, будто ничего не произошло.(Крадучись уходит).
Суходол быстро поднимается на второй этаж.
С у х о д о л. О боже… Анварик, солнце мое! Как мне хорошо…
А н в а р. Да-а… Уже электрички пошли. /С досадой/. Уже семь часов!
С у х о д о л о в /с тревогой/. Ты куда-то спешишь? Ты куда-то уходишь сегодня?!
А н в а р. Да нет. Просто так.
С у х о д о л о в. А-а.
А н в а р. Уже семь часов! Как жутко летит время! Скоро рассвет. И опять не будет солнца! Уже которую неделю нет солнца. Ведь оно есть! Есть! Яркое, сладкое солнце и синее небо. Но скрыто облаками, мерзкими облаками, тяжелыми и сырыми, как насморк! Просвета нет. /После паузы/. Как будто мы в чем-то провинились.
Шум электрички.

С ц е н а    ч е т в е р т а я.    В а г о н.
Лязг и вой усиливаются – в вагон входит женщина-торговка. В руках у нее большая сумка.
Т о р г о в к а (кричит). Уважаемые товарищи пассажиры! Еще раз желаю вам счастливого пути! Разрешите предложить вашему вниманию великолепный молочный шоколад московской фабрики «Красный Октябрь». /Она причмокивает и как-то особенно шевелит губами. Говорит автоматически, глаза ее, устремленные поверх голов, отвлеченно блестят/. Также разрешите предложить вашему вниманию леденцы с ароматом банана, апельсина, эвкалипта, лимона, клубники и ананаса. Всего за тыщячу рублей. /Голос ее звучит глухо – она, склонившись и что-то перебирая в сумке, продолжает говорить/. А так же леденцы против кашля – две тыщячи рублей. Пожалуйста, кто желает? Вкус натуральный.
Ж е н а. А ы ляуку хазум. /У нее густой, утробный бас. Поначалу непонятно откуда исходит голос/.
М у ж. Тихору ким? /У него тонкий, будто простуженный голос/.
Жена цыкает и кивает головой. Муж откуда-то из глубины, из-за пазухи бережно достает тонкую пачку мелких купюр, перетя¬нутую резинкой.
М у ж. Э! Дай. Дай против кашля. /Бережно отсчитывает деньги/.
Т о р г о в к а. Так вам, значит, против кашля? /Радостно, как ребенок, который играет в магазин/. Вот, пожалуйста, возьмите. /Смотрит, как мужчина пересчитывает деньги/. Кто еще желает? Никто больше не желает?.. У-у-ух! Холод-то какой. Бр-рр! Терпите люди, скоро лето!.. Ле-ето, ах ле-ето, лето звездное будь… / Уходит тихо напевая /.
Ж е н а /вертит в толстых пальцах упаковку, сопит, пытаясь открыть/. Сагардак, а. /Передает мужу упаковку/.
Муж подцепляет ногтем облатку, вскрывает и подает женщине на ладонь леденец. Некоторое время они сосредоточенно сосут.
М у ж. Буган керим – валидол?
Ж е н а /сосет с внимательным видом/. Дэг валидол!
М у ж /вздыхает/. Мек сег валидол!
Сосут, тихо причмокивая и глядя вперед.
М у ж /задумчиво/. О-о… Ча. Пиджай-пиджай. Саум бол вэхир у.
Ж е н а /гулко кашлянув/. Ык саум каландак. Ил сэм баздан гугу. /Она будто сама с собой разговаривает, сама с собой спорит, и сама на себя раздражается/.
Мужчина вынимает конфетку изо рта, заворачивает в бумажку и прячет ее в карман.
М у ж. Езэт?
Ж е н а /кивая головой/. М-м-м.
М у ж (улыбается своим мыслям, потом быстро/. Сек махан беркясан га мыхык?
Ж е н a. Me? /Косится на мужа/. Уй калампет сапарик! /Хмурится/. Мек сек бирян!
М у ж. Тугур-бугур.
Женщина вынимает руку из кармана и кладет на свое большое колено.
Ж е н а /тихо/. Шаюлим марко балакай. /Поднимает руку и осторожно опускает ладонь на плечо мужчины/.
Мужчина дергается и сбрасывает движением плеча руку женщины.
М у ж. Сармак хиюли! (Сдвигает шапку на затылок).
Анвар отрешенно смотрит вперед.
М у ж. Тугур бугур.
Ж е н а /грустно/. Мыхык-мыхык .Сапарик геным. Калякай геным сапарик. /Нежно/. Аюлим ил сэм зыян.
М у ж /озабоченно/. Жандарма кула бя. Жарма, тырма, согус.
Жандарма. Харма тугун сара будун. /Поправляет волосы, надвигает шапку на лоб/.
Жена косится на него, шмыгает носом, по-девчоночьи двигает носками тряпочных сапог. Вздыхает, желая что-то сказать. Молчит. Анвар отрешенно смотрит вперед.
Ж е н а /презрительно/. Мармчи жерим рая-рая.
М у ж. Мармчи!? Обн мат сэн, такайя
Ожесточенная тишина. Женщина кашляет и вытирает губы ладонью. Тишина. Мужчина резко поворачивается к ней. Молчит и смотрит. Отворачивается. Снова поворачивается.
М у ж. Сашкан уляку, Гришка уляку, Сауле-де ульды! (Смотрит на жену некоторое время и отворачивается). Пси батагы!
Ж е н а /гулко/.Узин батагы!
М у ж /тонкоголосой скороговоркой/. Ах тик-тика батика титира! /Притопывает ногой/.
Ж е н а /гулко/. Хандарма-а, ох хандарма-у.
М у ж /кричит/. Тугырдан аузга мияс! /Оглядывается и говорит тише/. Мыхыган мамарию забардан каска /ожесточенно жестикулирует, едва не тыкая жену в бок/. Хача мараля-ля, илдуган булдан.
Ж е н а /гулко/. Нишук гулды. Кардай бдай-бдай.
М у ж. Кумак че! Сумак че! /Резко рубит ладонью по ладони/. Тика-тика батика, забардан жарданга.
Ж е н а /гулко, утробно/. Ык уляуку. Уляуку маран жауру. Уляуку саран жауру. Уляку маскара…
Пухлые короткопалые ладони женщины покоятся на набал¬дашнике палки. Массивная грудь высоко поднимается. Плечи нервно вздрагивают. По темным, пористым щекам женщины текут слёзы. Она крепко зажмуривает их, открывает, смаргивает, но слёзы текут. Она жмурится, шмыгает носом. Пробует сосать леденец и вдруг испускает тонкий, тихий, жалобный и совсем не свойственный ей крик. Сосет леденец и плачет.
А н в а р (схватив мужчину за шиворот). Ты че, бля, женщину обижаешь! Хача мараля, сука!
М у ж (в ужасе). Харма тугун!.. Вэх тюр!.. Немой!
А н в а р. Да не твой, не твой!
Г о л о с (машинист). Станция Москва-Киевская. Конечная. Просьба не забывать в вагонах свои вещи. О вещах, оставленных другими пассажирами…

Шум электрички стихает. Темно. Слышна дробная трель.

С ц е н а    п я т а я.   Д а ч а.
Слышен одинокий звонкий стук.
С у х о д о л. Ты слышал? Что это?
А н в а р. Это? Это же дятел. Это он во сне.
С у х о д о л. Как странно. Сидит морозной ночью и стучит.
А н в а р. Вот судьба родиться – всю жизнь биться носом об дерево.
Чиркает спичка, освещая лицо с сигаретой.
Даже закуривать не умеешь. Надо воздух тянуть через сигарету в себя, тогда подкурится.
С у х о д о л. А-а. Подымлю просто. И выпью еще чуть-чуть. Я же вчера не пил… (Пьет). Вчера какое число было? Когда мне было примерно столько же лет, сколько и тебе, мне в голову пришла идея великого романа. От волнения меня била нервная дрожь, и я тихо счастливо смеялся, будто кто-то изнутри говорил мне что-то хорошее. Когда я думал о нем – мурашки бежали по рукам. Ко мне приходило вдохновение, но я все откладывал – я испытывал особого рода удовольствие: вот сегодня я никому не известен, а через какое-то время буду знаменит. «Ладно, – думал я. – Еще один день побуду никому не известным. » Я даже боялся, что меня убьют, или я стану калекой и ничего не напишу. А потом все что-то мешало, но чтобы я ни делал, с кем бы я ни тратил свое время, мой роман жил во мне, грел меня, мучил и радовал. Я не стал калекой, не умер. И много чего было, было КГБ. Потом все как-то теряло смысл, ускользало из рук, рассыпалось, о чем бы ни подумал… (Тянется к Анвару).
Слышен звонкий одинокий стук дятла.
Да-а… они крепко поломали меня, я только сейчас понимаю это.
А н в а р (тянется к Суходолу и вдруг отстраняется). Это знаешь,
как в театре, когда пьяным смотришь спектакль, то кажется, что и артисты
все пьяные в умат.
С у х о д о л (радостно). Да, да. Точно! Хочется крикнуть, что все не
так! Вы не так играете! Что там, где надо кричать – вы молчите, а там, где
молчать, вы – вопите! (Печально вздохнул)… Но тебе скажут: позвольте,
молодой человек, вы же вообще не из этой пьесы. Вы не знаете чего-то
там, каких-нибудь рычагов влияния, тайной роли ЦРУ, МОССАД. Вы не…
Опять одинокий стук дятла.
Но несмотря ни на что мой роман жив. Он не умер во мне, и он уже почти готов, и не важно, что его не увидят люди, читатели. Мою раскрытую книгу читает Бог, и я чувствую, что она ему нравится… А я, знаешь, всего лишь маленькая звездочка в каком-то огромном информационном пространстве.
Звонкий одинокий стук дятла. Потом еще.
…Благодаря тебе я поверил в Бога. (Тянется к Анвару).
А н в а р. Ты когда уехал, а я остался в Ялте, мне неожиданно стало страшно, как женщине, что ли… Я пошел на набережную и вдруг услышал французскую песню, в которой часто повторялось слово въенн. Въенн-въенн, приходи-приходи – пела женщина. Очень страстно и так трогательно! Я за-ды-хал-ся. Смотрел на грудь – в душе такое творилось, что, казалось, увижу шевеление на груди, настолько сильно… (напевает).
С у х о д о л о в. Я слышал эту песню. Когда-то, ты еще тогда не родился, наверное.
А н в а р /разочаровано/. Слышал?
С у х о д о л о в. Семидесятые годы, по-моему…
А н в а р. Неужели слышал?
С у х о д о л о в. Да-а. Но она, по-моему, пела бъян-бъян, что значит “хорошо-хорошо”.
А н в а р. Нет, по-моему – вьенн.
С у х о д о л о в. Вьенн – это приходи, а она пела бьян-бьян…
А н в а р. Странно, я слышал вьенн
С ух о д о л о в. Почему же вьенн. Бьян, я же французский учил.
Слышен далекий шум электрички.
А н в а р. Уже утро.
С у х о д о л о в. Ты что, идешь куда-то?.. Возьми мою куртку, она теплее.
А н в а р. Да нет.
С у х о д о л о в. Как я боюсь, что кто-то разрушит наш мир… Зачем-то вспо-минается оранжевый абажур, что он значит… Что-то значит. Мне даже хочется говорить на каком-то неземном языке. /Тихо смеется/. Может быть, я помешался? Что? Не уходи… Если пойдешь, возьми деньги.
А н в а р. Не знаю.
С у х о д о л. Побудь дома, пусть в нем горит свет. Анварик-фонарик.
А н в а р. А, может, и схожу куда-нибудь. Хоть на молодых людей посмотреть.
Слышна сирена электрички. Замирает. Звук телефонных гудков.

С ц е н а    ш е с т а я.    В о к з а л.
Подперев спиной стену, стоит Анвар. Звонит с таксофона. Слегка кричит.
А н в а р. Алло, Маринка, привет, это я. Я приехал /смеется/. Привет, привет ободранная кошка! Как? Помоечная? Нет, ободранная лучше /смеется/. А-а, вот как… Это хорошо, что он тебя любит. Это невероятно, блин! Маринка, а если… Что, по сотовому? Ни-че-го себе, это сколько же мы уже наго¬ворили? Ну, все. То есть не-ет! /Смеется/. Какой смех? Сумасшед¬шего. А-а, ну не важно. Я же хочу подарить тебе песню. Да-а! По радио Ностальжи, в двадцать один сорок семь, в воскресенье. Да, в это воскресенье. Въенн-въенн. Да не-ет же! /Смеется/. Въенн ! Въенн-ны-ны! Я не стал называть имен, от кого для кого, это было бы пошло… а-а, ну давай запишу. Это домашний телефон? Записываю. Как? Девятьсот шестьдесят во¬семь / проговаривает номер, но не записывает/. Записал, все, пока… Кошка, драная кошка!

С ц е н а    с е д ь м а я.    К а ф е.
У дверей кафе стоит мужчина в годах, охранник, по совместительству -швейцар. Официантка стоит у стойки бара, ждет. Анвар сидит за столиком. Возле его ноги наполовину пустая бутылка вина. Входит Илья. Анвар идет к нему, и они здороваются как-то по-особенному, одним им известным приемом. Смеются. Анвар скрытным движением изображает удар под дых. Илья артистически охает, смеется.
А н в а р. Как я рад тебе, Илья!
Илья кивает и с напряженным вниманием всматривается в Анвара.
И л ь я. Да, да… Да, да. Здравствуй. Как я соскучился по тебе, Анвар! А ты даже телефона мне не оставил! Я звонил всем твоим друзьям. Они мне не давали твоего телефона. Потом я звонил твоей сестре… Она мне…
А н в а р /раздраженно/. Ну хватит. /Более мягко/. Илья?… Да, спасибо, что ты тогда пришел проводить меня… и вот я уже приехал.
И л ь я. А я-то бежал, как угорелый. Думал не успею.
А н в а р. А мы там уже выпили все шампанское. Суходол стал страшно нервничать. /Смотрит на Илью. Закуривает/. Ты видел, как он дёрнул меня за руку, когда поезд тронулся?
И л ь я. Да-а… Что ты куришь, Анвар?! Фу! Не кури эту гадость, пожалуйста. Я куплю тебе приличные сигареты.
А н в а р. Купи. /Наклоняется и отпивает глоток вина/.
И л ь я /испуганно и растерянно оглядываясь/. Нас же выгонят, Анвар. Давай закажем чего-нибудь?
А н в а р. Закажи, я вообще без денег. Потом на метро мне дашь, не забудь.
И л ь я /радостно/. Ничего, не переживай. Ты ел чего-нибудь? Сейчас закажем.
Подзывает официантку и заказывает.
А н в а р. В-от, вот такие вот пироги…
И л ь я. Что?
А н в а р. Такие дела, говорю…
И л ь я. А-а… Ну, расскажи, как там? Я ведь ни разу не был в Крыму.
А н в а р /лениво/. В Ялте хорошо. Такое жуткое одиночество! С одной сторо-ны горы, с другой стороны море. Шумит и шумит. А между ними я, совсем маленький. И эти горы, и это море, и набережная с пустыми аттракционами, как какие-то огромные декорации к моему одиночеству. Где-то мои бедные родители, где-то мои несчастные сестры…
И л ь я. Где-то я, несчастный…
А н в а р. … где-то ты, где-то я сам? И Ялта уже будто не Ялта, и я будто уже не я, а кто другой в моём теле, со своей судьбой. Идёт куда-то, а я и не знаю, куда он идёт.
И л ь я. Говорят, что Ялта раньше, в советское время, была центром гомосексуализма?
Официантка приносит кофе, булочки, сигареты. Анвар
смотрит на часы.
А н в а р. Бли-ин, уже пять часов!
И л ь я. Ты спешишь куда-то что ли?
А н в а р /задумчиво/. Да-а… (смотрит на сигареты). Ничего себе – «Парламент»!
И л ь я. Специально для тебя!
А н в а р Давай допивай кофе, и я разолью вина.
И л ь я /сквозь зубы/. Выгонят. И потом, ты же знаешь, что я не пью. Нельзя мне!
А н в а р. Пей, сказал.
И л ь я. К тому же и на урок еще идти. /Смотрит на часы/.
А н в а р. Такого вина ты не пил. Это Массандровская Ливадия, любимое вино Черчилля и Маргарет Тетчер. /Скрытно наливает вина/.
И л ь я /с опаской поглядывая на вино/. Ну, с возвращением, Анвар. Анвар! /Радостно/. Это же ты?! /Мотает головой/. А-а, выпью – у меня ж сегодня праздник. /Пьет. Морщится/. Послушай, Анвар, а ты где остановился, вообще-то?
А н в а р. Да в Переделкино…
И л ь я. Что? Так ты что и сейчас с Суходолом?!
А н в а р. Да, я же говорил тебе. В Переделкино, на даче одного его друга. Друг уехал на зиму. Суходол тоже беженец, только украинский. Он так ругал правительство… и российское, и украинское и всякое. Неприятно. Писатели – мерзкие люди. О! К нам на дачу ходит один. Сыч. Советский писатель. Георгий Аббакумович Сыч. Следит-проверяет… Что ты все вздыхаешь, Илья, как я не знаю кто?
И л ь я. Да-а? Охо-хо…
А н в а р. Слушай, Илья, я давно хотел спросить: гомосексуалисты что легче прощают, когда им изменяешь с женщиной или когда с мужчиной?
И л ь я. С женщиной еще так сяк, а с мужчиной уже проблемы… И что?
А н в а р. Что – «что»!?
И л ь я. Писатель, который следит, проверяет.
А н в а р. А-а! Ничего… У этого советского писателя есть рассказ.
И л ь я. Представляю себе…
А н в а р. В город Челябинск, с зоопарком привезли слона… ты будешь слушать?
И л ь я. А что мне остается?
А н в а р. И вот один мальчик пробрался вечером и долго стоял возле него. Слон тихо протянул сквозь прутья хобот и утащил у мальчика сумку. Мальчик испугался и заплакал. А слон перекинул сумку назад. Он играл с ним. Мальчику так понравился слон, что он воровал у родителей деньги, покупал булки и вечером кормил слона. Им было хорошо, они нашли друг друга. Два одиноких существа… И вот пришла пора перевозить зоопарк в другой город. Слон отказался идти. Слон взбунтовался. Ты представляешь себе – слон взбунтовался. Даже не слушал своего прямого начальника. И тот вызвал мальчика. Через весь город мальчик вел слона на вокзал. Советское еще время, прикинь? Их посадили в товарный вагон, а на другой станции отец мальчика, якобы желая дать сыну матрас, выхватил его из вагона. Мальчик плакал и слышал, как трещали доски, как раскачивался вагон. А потом они узнали, что по дороге слон умер. Вот такой /показывает/, нет – такой мальчик, и во-от такое сердце слона /разводит руки/, и оно не выдержало. Такое тяжелое сердце.
И л ь я. Да-а уж. (Смотрит на часы).
В кафе входит девушка и садится за столик. Оба друга смотрят на нее.
А н в а р. Но у этой истории есть продолжение. Хороший рассказ, говорю я, значит, этому писателю. “Да-а, Андрейка очень сильно переживал”, – вздыхает писатель. Да, говорю я – это тот мальчик. “Андрей – мой сын, – говорит писатель. – Это его полюбил слон”. Ничего себе, думаю я! Так значит ты – убийца слона. Понял! И что самое странное, я видел этого Андрея – он большой и неуклю¬жий, как слон, как сын слона, как любовник слона! Вот и всё.
И л ь я. Охо-хо, любовник слона… А Суходолу сколько лет?
А н в а р. Лет пятьдесят. А что он тебя волнует? Я ему про это, а он мне про это!
И л ь я. Но ведь ваши отношения, Анвар, согласись, это немно¬го странно, все-таки?
А н в а р. Давай закажи выпить. Выпьем еще.
Илья подзывает официантку. Анвар смотрит на девушку.
Знаешь, Илья, почти каждую ночь мне снится война… в моей крови, в моей голове идет какая-то война. Каждую ночь я кого-то убиваю – немцев, басмачей, предателей родины каких-то, каких-то безвинных, ничего от меня не ожидающих людей…
Официантка приносит две полных рюмки.
И л ь я /брезгливо нюхая водку/. Ну и…
А н в а р. Суходол любит меня … как женщина.
И л ь я /восклицает/. Я так и предполагал! (Пьет). Кстати, я уже напиваюсь!
А н в а р /щуря глаза/. Но он то, что называется советский человек, он не может перешагнуть последнюю черту, хотя ему, видимо, очень хочется. Понял.
И л ь я. Не продолжай, я знаю, знаю такой тип…
А н в а р /удивленно/. Я думал, что уже никогда не встречусь с ним. Так бывает. Его любовь пересилила все! Он, оказывается, все два года, пока я был женат, думал обо мне, ждал меня, разговаривал со мной. Меня… Никто и никогда не любил меня так, как маленький самоотверженный Суходол… Он любит меня так, как будто Бога нет! /Закуривает/. Он отдал мне все, что имел. Он даже завещал мне свою квартиру в Ялте.
И л ь я. Я бы не стал с ним, даже из-за квартиры… Но если бы у вас было э т о, тебе было бы легче – ты хоть как-то отплатил бы ему, я думаю.
А н в а р. Ты как пьяный в театре… Слушай, я уже устал говорить. У тебя то хоть, что нового?
И л ь я /грустно/. Ты знаешь, я и не знаю – что. Хожу по новым русским, преподаю язык. Съездил домой. Копил денег, чтобы поехать в Марсель, а пришлось все деньги за маму заплатить.
А н в а р. Ого, а что с ней?
И л ь я. Я же говорил тебе, она сошла с ума.
А н в а р. Ах да! Да-а.
И л ь я. Все свихнулись: дед от репрессий, бабушка от страха, мать просто спилась, отец… (машет рукой). А помнишь, как прилежно я учился, как упорно долбил немецкий? Я стремился к чему-то, я жил, я держал себя в руках.
А н в а р. … и стал “голубым”.
И л ь я /высокомерно/. Да. Только мне больше нравится слово “гомосексуалист”, голубой – не точное слово. Я так прямо и говорю – я гомосексуалист.
А н в а р. Таки вот пироги…
И л ь я. Давай еще выпьем. Я куплю жвачку и перебью запах.
Допили остатки водки. Илья спешит.
Знаешь, до чего я дожил? Я даже ходил на Фрунзенскую. Там, в парке возле туалета, собираются солдаты. Однажды меня там раздели /со слезами на глазах/, ужасно бесцеремонно! Могли ведь и убить… Анвар, ты все-таки жестоко тогда поступил со мной, как сука…
А н в а р /усмехаясь/. Извини, я тогда слишком быстро протрезвел. Я был пьян, а ты не отдавал себе отчета.
И л ь я. Прости, но мне кажется, что МЫ не можем ошибаться. Мы своих видим сразу… Скажи, ты ведь знаешь, как ты меня оцениваешь? /Мучаясь/. Я могу кому-то понравиться в таком плане? Я тебе хоть немножко нравлюсь?
А н в а р /встряхиваясь/. Хача мараля хвинчи-хвинчи! Илья?! Ты хоть послушай сам-то, что ты говоришь. До какого мрака ты дошел?! Ты, мой друг! Ты хоть немного уважай самого себя!.. Ты знаешь, Суходол – писатель.
И л ь я. Опять Суходол!…
А н в а р.И ради творчества он отказался от всего в своей жизни. Всю свою жизнь он хотел написать настоящий роман, который его мучает, страшит. И этот Суходол каждый день пьет, чтобы унять боль, чтобы не бояться, что не пишет. Он страдает, но не пишет. Парадокс! Он пьёт, и ему кажется, что он еще ничего, что он еще… Творчество – это ведь вообще нечеловеческое занятие. И вот я подумал… Знаешь, как зверь боится и ленится встать на задние лапы? Это ведь им не свойственно, это не их занятие. Но я заметил, что когда животное встает на задние лапы – оно испытывает восторг и священный ужас… и красивые такие. Ну если не восторг, то испытывают вообще необыкновенный подъем чувств, потому что они поднялись выше самих себя, выше привычного и пытаются заглянуть ТУДА, а что ТАМ!? Это страшно, блять, лень, конечно, но человек рожден для того, чтобы встать на задние лапы. Илья, давай встанем на задние лапы. Нахуй туалет на Фрунзенской! А!?
И л ь я. А может быть, ты бисексуал, Анвар?
Анвар усмехается и пожимает плечами.
Ты смеешься так, как будто кричишь!
А н в а р (усмехается и пожимает плечами). Я кричу?
С двух сторон к ним подходят официантка и швейцар. Стоят. Анвар недоуменно смотрит на них. Они возвращаются на свои места.
И л ь я. Боже мой. Боже мой. Вот ты что-то говоришь мне, херню какую-то… Что-то объясняешь. Боже, я так и знал, бежал сюда, как… Ты видел, ты видел когда-ни¬будь счастливого гомосексуалиста?!
Анвар пожимает плечами. Смотрит на девушку. Дает ей подкурить.
Да у нее своя зажигалка есть! …Я знаю, как всё кончится, Анвар. Рано или поздно я заболею СПИДом. И все… Тебе не надоело здесь? /Оглядывается/.
Подходят официантка и швейцар. Стоят.
А н в а р (глядя на швейцара/. Надоело.
Швейцар и официантка возвращаются на свои места.
И л ь я (громко икает). Прости. (Икает). Есть хороший бар Винстон. Недалеко.
А н в а р /смотрит на девушку/. А он какой?
И л ь я. Тематический. (Икает).
А н в а р. А этот какой?
И л ь я. Этот натуральный.
Громче заиграла музыка. Звучит песня из к/ф “Сны Аризоны”.
А н в а р. О! Классная песня! Останемся?
И л ь я /вздыхает и ёрзает на стуле/. Ты знаешь, (икает) я не знаю.
Закрыв глаза, Анвар плавно поднимает вверх руки и поводит ими, как в восточном танце.
А н в а р. Как хорошо, что я не люблю – это Бог хранит меня. От любви я сгорел бы, разорвался на тысячи кусков, и каждый кусок вопил бы от счастья, но меня бы уже не было. Как хорошо, что я не люблю!… Ну что, Илья, я могу у тебя сегодня переночевать? /В упор смотрит на Илью/.
И л ь я /вздыхает, икает/. Ты знаешь, я не знаю. У меня же хозяй¬ка. Как она это воспримет?
А н в а р. А если мне просто негде переночевать.
И л ь я. Ты знаешь, у меня ведь уроки завтра… (Икает, вздыхает).
А н в а р /удивленно/. Да-а?
И л ь я. Лучше бы мы в Винстон пошли.
А н в а р. И что дальше?
И л ь я (достает бумажник). Ты бы ушел, а я остался.
А н в а р. И что дальше?
И л ь я. Ко мне бы кто-нибудь подошел, и мы бы с ним познакомились.
А н в а р. А как же твоя хозяйка?
И л ь я. Я бы пошел бы к нему.
А н в а р. А как же твои уроки?
И л ь я. А разве это имеет значение, Анвар? (Икает).
А н в а р. Ты… Знаешь, как называется эта мелодия?
И л ь я. Не знаю… (икает) как-нибудь называется, меня это не ебёт, честно говоря!
А н в а р. Она называется «В машине смерти»…
Они встают изображают свое особенное, только им знакомое рукопожатие.
… и она мне нравится, блять!
Анвар изображает свой удар под дых, но бьет со всей силы. Илья, икнув, сгибается и падает на колени. Анвар достает акварельную кисточку и сосредоточенно чистит ботинок.
И л ь я /поднявшись/. Извини, я отлучусь на минутку. /Уходит/.
А н в а р. Уже семь часов! А только было пять, и уже снова семь!
Из туалета раздается утробный крик. Швейцар побежал в туалет.
Г о л о с (Илья). Я бы не стал с ним даже из-за квартиры!..
Анвар приподнялся. Ухмыляется. Снова крик. Анвар направился к туалету, но навстречу Швейцар.
Ш в е й ц а р/подойдя к Анвару/. Он ваш друг? Он просил передать Вам (протягивает деньги/. Сказал, чтобы Вы его не ждали. Просил Вас уйти.
Анвар направляется к двери. Остановился.
А н в а р (Швейцару). Я хотел посвятить ему песню. Вьенн или бъян? Так и не узнал. Хотел узнать у него. (Берет у Швейцара деньги).
Анвар направляется к девушке, будто желая пригласить на танец, она приподнимается.

С ц е н а   в о с ь м а я.    В о к з а л.
Анвар звонит с таксофона.
А н в а р. Алло, Сашка, привет это я. Я приехал /смеется/. У тебя есть время поговорить со мной? Помнишь, год назад? Какой я был? Одинокий несчастный беженец с двумя коробками на перроне Казанского вокзала. А помнишь, ты купил проститутку? Я хочу хоть немножко вернуть тебе долг. Не-ет, не совсем так, как ты думаешь. Но я знаю, что э т а женщина тебе понравится. /Смеется/. Я хочу подарить тебе песню. Да! В воскресенье, на радио Ностальжи, в двадцать один сорок семь. Не-ет, я не стал называть имени. Это было бы пошло. Ну да, что мы? Это такая страсть… это… Ты уезжаешь? Уезжаешь… ну хоть в машине послушай, там же радио… в двадцать один сорок семь. /Достает из кармана кисточку и чистит ботинок/. Я из общаги. Да, мне весело. Нам тут весело. Юрок из Литературного. Передам. Тебе тоже от них привет. /Смеется/. Какой смех? Боль¬ной? Нет, я не болею, тьфу-тьфу. Ну все, смотри не забудь. Называется вьенн-вьенн. Давай, Саш.
Г о л о с (Юра)

Чернеет ворон на снегу,
И на душе тоска такая,
Как будто выбрит и покаян,
И застрелиться не могу…

С ц е н а    д е в я т а я.   О б щ е ж и т и е.
Комната в общежитии. Кровать. Столик. За стеной стучит пишущая машинка. На кровати сидит Паша. Курит и читает газету. Рядом с ним большая черная сумка. Юра что-то пишет на обоях. Отойдет, полюбуется, словно художник, и снова пишет, бормоча что-то себе под нос. Раздается стук в дверь. Юра резко, тихо отскакивает от стены. Паша замер, вытянув шею смотрит на Юру. Молчат. Стук в дверь. Юра на цыпочках подходит к двери и прикладывает ухо. Тишина. Звук удаляющихся шагов. Юра пережидает, затем тихо отодвигает защелку и рывком распахивает дверь. Перед ним стоит Анвар, направив на него палец, словно пистолет.
А н в а р. Всем на пол! Спокойно! Это ограбление. А! (Хохочет).
Ю р а. А! (Хохочет). Ба-бай!
Смеются. Обнимаются. Анвар идет к нему, и они здороваются как-то по-особенному, одним им известным приемом. Смеются. Анвар скрытным движением изображает удар под дых.
Давай проходи, не стесняйся, будь как дома. Обувь можешь не снимать. (Обращается к Паше). Ну, ты что сидишь, как будто человека съел?! Поздоровайся с дядей.
Паша протягивает Анвару руку. У него на мизинце большой перстень.
П а ш а. Паша.
А н в а р. Анвар.
П а ш а. Как?
А н в а р. Ан-вар. Помнишь, был Анвар Саадат?
П а ш а. А-а… не-ет…
Ю р а. Ты глянь-ка, бабай? У него печатка на мизинце. Мол, крутняк, Аль Пачино, нахрен. Откуда вы такие беретесь?! Лучше бы ногти почистил.
П а ш а. Достал уже, блин! (Прячет руку в карман). А сам говорил: подари, подари…
Ю р а (обнимает Анвара за плечо, обращаясь к Паше). Это мой друг! Вот. Кровный, без булды. Друзья закадык, братья!
А н в а р. Ну ладно тебе, Юр.
Ю р а. О! Хорошо, что ты пришел! Вот я тебе стих почитаю. Ночью написал. Вот глянь. Сядь, или нет, прислонись к стене, а то упадешь!
Анвар, усмехаясь, прислоняется к стене. Юра, глядя на запись на обоях, декламирует:

Вершат унылую работу
Метаморфозы естества.
Как будто с фресок позолота,
С дерев осыпалась листва.

А?! Скажи клас-с!
А н в а р. Да-а.
Ю р а. Или вот (ищет другую запись на обоях): как золото на дне лотка – дни, озаренные тобой. Не то. Вот:

Чернеет ворон на снегу,
И на душе тоска такая,
Как будто выбрит и покаян,
И застрелиться не могу…

Нет, лучше – а застрелиться не могу. (Исправляет букву на стене). Как будто выбрит и покаян, а… а застрелиться не могу. Так лучше! (Отходит и любуется).
П а ш а. А романы свои тут тоже на обоях пишут? Войну и мир, нафиг!
Ю р а (показывая на Пашу). Он тоже поэт.
П а ш а. Угу.
Ю р а. Хреновый поэт!
А н в а р. Тоже учишься здесь?
П а ш а. Не-ет, я проездом. В Африку еду.
Ю р а. Серьезно.
А н в а р. В Африку? Ничего себе! А как это? Ничего себе!
П а ш а (закуривает). Прикидай, но? К жене еду. Насовсем, нафиг!
А н в а р. К жене? Она что негритянка что ли?
П а ш а. Да, нет. Она там на фирме работает. Юрок, а где моя барсетка?
Ю р а (кидая со шкафа сумочку). И откуда вы такие беретесь!? Ба-арсетка. Драная шоферская сумка. Ба-арсетка!
П а ш а (подает Анвару визитку). Вот, визитка ее.
А н в а р. Гвинея Биссау. Ничего себе. (Смотрит). Она еврейка, да?
П а ш а. Отец еврей, мать хохлушка. Русская, можно сказать. Но.
А н в а р. А-африка. Удивительно. Я так тебе завидую!
П а ш а. Да я сам себе завидую, нафиг! Даже не верю до сих пор. (Закуривает).
Ю р а (вытягивая у него изо рта сигарету). Дай докурю. Фу, свинья! Весь фильтр обслюнявил. (Обжигает фильтр зажигалкой, брезгливо осматривает).
П а ш а. Анвар, ты в “Барби” разбираешься?
А н в а р. В чем?
П а ш а. В куклах “Барби”. Я тут дочке куклу купил. (Роется в черной сумке).
А н в а р. У тебя дочка есть?
П а ш а. Оксанка, три года уже.
А н в а р. Здо-рово.
П а ш а (протягивая куклу). Вот, в ГУМе купил, сказали, что не китайская.
Юра ухмыляется у окна.
А н в а р. Кла-ассная кукла!
П а ш а. Она при всех делах, прикидай? Даже в животе дырка для ребенка. Я офигел, когда увидел!
А н в а р. Придумают-же.
П а ш а. Жене духи купил (достает коробочку). Ничего?
Ю р а. Ду-ухи, блять! Что у нее там своего парфюма нет что ли? И вообще, что ты мне здесь свой сидор потрошишь?! А?!
А н в а р (нюхая). Кла-ассный запах – горький, он очень идет женщинам.
Ю р а (ласково обнимает Анвара за плечи). Давай, как раньше. Сейчас чайку запаганим. Не крепкий, не-ет, но чтоб “купец”, чтобы ложка стояла! А? О жизни покракаем… (Искоса смотрит на Пашу).
А н в а р. Да что-то не хочется сейчас, Юр.
Ю р а. Да мне тоже.
На улице пищит сигнализация машины.
Как же он меня достал своей пищалкой! (Берет бутылку и бросает ее в форточку). Угомонишься ты или нет?
П а ш а. А если там человек? Заберут нахрен!
Ю р а (приобняв его). Ну все. Пора. Пора идти за чеком, Пашок-мешок. Давай деньжат, я быстро обернусь, здесь пять минут всего-то…
П а ш а. Юрок, не обижайся, я не буду.
Ю р а. А теперь подумай хорошенько, и попробуй еще раз.
П а ш а. Юрок, я завязал.
А н в а р. Куда ты, Юр? Что случилось?
Ю р а (изображает ломаное движение кистью, будто делая укол). Забвения надо купить. Мы с ним вместе начинали. Боже мой! Рисовались, каждому лишнему кубу радовались, в ладоши хлопали, дурачились… эх, помнишь, Павлушка? Ну все, кончай ебать мурочку, давай деньги и я пошел, здесь пять минут всего-то идти…
П а ш а. Юрок, я уже полгода не ширялся. Слез я, Юрок.
Ю р а. Ты че, козленок, горя что ли не видел?!
Анвар достает кисточку и чистит ботинки.
Объясняю еще раз. Смотри сюда. Надо полсотни лавэ. Всего полсотни. Для тебя! Не для меня! Ведь я приду, и ты попросишь у меня. Да-ай, Юрок ширнуться. Юрок, дай ширнуться.
Анвар чистит ботинки и смеется.
Во-во. Так и будет, бабай! Вот увидишь.
П а ш а. Я не попрошу, Юрок. Точно тебе говорю!
Ю р а. Фу, чушок! Не ожидал я от тебя такого.
Анвар начищает ботинки. Вздыхает, желая что-то сказать. Молчит.
П а ш а. Юр, извини, я не буду.
Ю р а. Паша, я беру дешево. Задарма. Еще раз говорю тебе – чек стоит семьдесят. Я у тебя прошу полста.
П а ш а. Юрок, однозначно.
Юра идет к двери. Поворачивает голову и поднимает вверх указательный палец.
Ю р а. Поцелуйте меня в спину! Ниже… ниже… ниже… О! (Вытягивает палец, замирает). О-о! (Уходит).
Анвар и Паша молчат. Паша хрустит газетой, шмыгает носом. Анвар автоматически трогает кисточкой ботинок.
П а ш а. Классные ботинки, как лакированные.
А н в а р. Да-а… (Смотрит на часы). Бли-ин, уже пять часов! С ума сойти. Куда время летит?
П а ш а. А хочешь пива, Анвар? Не уходи, а?
А н в а р. Давай.
Пьют пиво. Паша вздыхает. За стеной стучит пишущая машинка.
П а ш а. Она такая хорошая! Знаешь, как я ее люблю?! Я ее так люблю, что хочу, чтобы все вокруг были счастливы, чтобы у всех все было хорошо, чтобы был мир во всем мире!
А н в а р. Да-а, кгм. Ты молодец, что ширяться не стал. Тебе в Африке будет хорошо – у тебя челюсть такая. Массивная. Тебя там все за англичанина принимать будут.
П а ш а. Ага, классно. А хочешь мое пиво, я чет уже не хочу. Не уходи только, пока…
А н в а р. Давай.
За стеной стучит пишущая машинка.

С ц е н а    д е с я т а я.    Д а ч а.
Стучит пишущая машинка. Это работает Суходол. Темно. На стене крестообразная тень окна, освещенного лунным светом. Слышен длинный лопающийся звук. Потом еще.
С у х о д о л. Ты слышал? Что это?
А н в а р. Я тоже думал: что это? Стреляют что ли? А потом по¬нял. Это лопаются стволы сосен. Не выдерживают такого мороза.
С у х о д о л. Какой жуткий звук. Ты знаешь, меня всегда кто-то хранил. Какая-то сила меня оберегала!… Вот вспомни, когда был Андропов… В Москве тогда на каждом углу стоял милиционер и как сейчас мог запросто остановить любого, не только кавказца, потребовать документы и прочее… А я ходил с самиздатом, в портфеле лежали «Другие берега» Набокова…
А н в а р. А у Серого тоже был самиздат?
С у х о д о л. Серый?… Да он просто хулиган был… Или вот. Я тогда работал в музее Чехова в Ялте. Меня вызвали в КГБ. Удивительно – обычное здание, обычная комната, обычный стол. Мужчина в сером костюме, как бухгалтер какой-то. «Вы знаете, где Вы находитесь?» – спросил он. «В КГБ» – говорю я… нет, я тогда уважительно сказал – в Комитете Государственной Безопасности!… «Вот именно, – сказал он. – Безопасности! А знаете почему?» Нет. «Скажите, – говорит он, – почему вокруг Вас, русского, так много людей еврейской национальности? Вы писали в Израиль?» «Да», – говорю я. «А что Вы там писали?» – спрашивает он. «Да Вы, наверное, знаете», – говорю я… И ты знаешь, он достает толстую папку, раскрывает, и я вижу все свои письма…
А н в а р. А Ролла еврейка?
С ух о д о л. Ролла? Не думаю. Ведь Горяиновы – это старинная русская фамилия. Ролла. Лариса Горяинова, а я ошибался и всегда писал – «Гореиновой», от слова «горе».
А н в а р. А почему ее звали Ролла?
С у х о д о л. В детстве она не могла выговорить Лора, вместо этого получалось Ролла. Так ее и стали называть.
А н в а р. Ролла. Расскажи еще. Ты так хорошо говоришь о ней.
С у х о д о л. Удивительно. Она ездила на мотоцикле и прыгала с парашютом.
А н в а р. С парашютом? Удивительно!
С у х о д о л. Да-а… У нее было так много поклонников из военно-строительного училища.
А н в а р. В Симферополе?
С у х о д о л. Да. А она выбрала меня. Маленького и несуразного студента культпросветучилища. Она первая сказала мне: “Ты не урод! Никакой ты не урод. Это к тебе совсем не относится”!
А н в а р. Молодец.
С у х о д о л. Я пришел на вокзал. Долго ждал, рассматривал все троллейбусы и дрожал. И смеялся тихо, и смех был как дрожание.Я помню как мы шли по Киевской и какой-то пьяный парень пошел прямо на нее, и она так хорошо обошла его. Она умела себя так повести, что ее не нужно было ни от кого защищать. У меня дома она легла на кровать, а я лег на полу. У нее было так много легких, ярких платьев! Мама и все наши были удивлены, что ко мне пришла такая девушка. Все смущались ее и уважали.
Тихо смеется. Щелкает зажигалкой. Пляшет красный огонек.
Утром мы пошли на водопад Учан-Су. Серый пошел с нами, ему лет шестнадцать тогда было… Ролла шла босиком. Она любила ходить босиком. У нее были такие загорелые ноги, красивые, как дар божий. И Серый все время плелся сзади, чтобы смотреть на нее… Помню, как мы пили вино в Симферополе. Рвали черешню прямо из окна и закусывали сочными ягодами. Когда выпивка кончилась, она побежала за портвейном на вокзал. Шел дождь, и она бежала босая по желтым листьям…
Нарастает звук самолета. Громче, громче. Дрожат стекла. Пролетает.
Были показательные выступления или парад, не помню…
А н в а р. ОСОВИАХИМА?
С у х о д о л. Нет, ДОСААФа. Я еще не такой старый, Анвар.
А н в а р. И что?
С у х о д о л. И у нее не раскрылся парашют.
А н в а р. Эхе-хе…
С у х о д о л. Я ездил на ее похороны в Керчь. Так странно.
А н в а р. А кто она по гороскопу?
С у х о д о л. Второе июня.
А н в а р. “Близнецы”. Хороший знак.
С у х о д о л. Да-а. Она была какое-то редкое сочетание всего лучшего женского. Она научила меня любви. «Хорошие люди в этой жизни должны встречаться!» – говорила она. Тридцать лет прошло, а я помню… Симферопольский вокзал, я стою на подножке вагона, а она на платформе… Хорошие люди в этой жизни должны встречаться. Она прощалась. Она как будто передала меня тебе. И я ехал к тебе целых тридцать лет.
Тихо. Звук лопнувшей от мороза сосны. Застучала пишущая машинка.

С ц е н а    о д и н н а д ц а т а я.   О б щ е ж и т и е.
А н в а р (задумчиво). Хорошие люди в этой жизни должны встречаться.
П а ш а . Она такая хорошая, честная, блин!
А н в а р. Ты молодец, что Юрке не поддался.
П а ш а. Ага, классно. А ведь это она меня с иглы сняла. А Юрок вообще намного раньше меня ширяться начал.
А н в а р. А вы как с ним познакомились?
П а ш а. На стройке, вокзал вместе в Оренбурге строили. Он мне поддержку давал, защищал меня. Он же сидел, ты знаешь? Не-ет, он так-то хороший. Потом уехал сюда, в Литературный институт поступать. А меня там вообще чуть не посадили, прикидай. Алинка ко мне ходила. Это только благодаря ей я с иглы слез. Серьезно. Так бы никогда не слез. Она такая хорошая! Честная такая, нафиг! (Берет ладонями коробочку с туалетной водой). Алинка, Алиночка моя, как я по тебе соскучился!
А н в а р. А документы там, визы всякие?
П а ш а. Нормально. Все сделали с матерью. Нормально, хлопотно только. Хорошо, что так. Дома работы нет – все сидят бухают друзья. А ты на гитаре как? Сыграй что-нибудь, Цоя можешь?
Анвар берет гитару. Трогает струны. Подкручивает колки. Замер, опустив голову. Вздыхает и изящно заносит над струнами руку.
А н в а р. Нет! (Смеется). Если бы я еще мог и играть! Я бы такую песню спел!
П а ш а. Прикол.
А н в а р. Я всегда так делаю, когда просят сыграть. Все почему-то думают, что я умею играть.
Паша берет гитару. Поют песню: “Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве….” Анвар, сминая песню, машет руками.
А н в а р. Подожди-подожди. Во! А ты знаешь, что я к Юрке пришел? Я же ему песню посвятил. По радио Ностальжи будут передавать. Я попросил. Французская песня. Вообще атас! Я никогда не слышал, чтобы женщина так пела. Давай лучше твоей жене?
П а ш а. Давай.
А н в а р. Запиши, короче. В это воскресенье, в двадцать один сорок семь. Скажи, мол, Алина это тебе от Анвара. Мол, он в холодной Москве.
П а ш а. Подожди, я ж в Африку еду! В Африку.
А н в а р. А, да! А я и забыл.
Смеются. В коридоре слышно пение: “Таганка, все ночи полные огня. Тага-анка”… Входит Юра.
Ю р а. … за-ачем сгубила ты меня. У-ух! Ну и чичер на улице! Дай погрею (сует расстопыренные пятерни в волосы Паши, ерошит их). У-у, якши. У-у, якши. Бабай, ты че сидишь, как будто человека съел?
А н в а р. Да так.
Ю р а. Уши у тебя теплые, Паш. Значит, ты дурак! Как еврейка могла такого дурака полюбить? Все уши мне своей Алиночкой прожужжал. А-алиночка, А-алиночка моя… Ты, эмигрант, дверь закрой!
Паша закрывает дверь на защелку. Юра расстегивает брюки, сует руку в пах. Достает пузырек из-под пенницилина и маленький темно-коричневый квадратик чека.
Вот оно – забвение. Забвеньице мое. (Вычищает ножом содержимое чека в закопченный ковш и ставит его на плитку). Та-аганка… (достает из-под книг одноразовый шприц). Так, из чайника из носика никто не пил? Смотрите мне! (Наматывает на конец иглы ватку и, всунув шприц в чайник, набирает воды). Та-аганка, все ночи… (снимает ковш с плитки и, затаив дыхание, покачивает его в руке). Все ночи полные огня (с силой выпускает струю из шприца в ковш и, поставив его на плитку, становится на колени). За-ачем сгубила ты меня. (Приподнимет ковш, покачает в руке, снова поставит). Опиечек мой, мой опиек, мой опиечечек, радость моя, солнышко. (Снимает ковш с плитки и ставит на стол. Достает из шкафа бутылку, принюхивается и вскрикивает). Фу, чушок! Что он мне продал?! И это чистый ацетон?! Это уксус, а не ацетон! Он же мне все запаганил! Что же мне теперь? Они всегда мне все паганят!
П а ш а (понюхав). Это ацетон, Юрок.
А н в а р (понюхав). По-моему, тоже. Да и зачем уксус-то?
Ю р а. Да, а мне что-то показалось. Опиечек мой, мой опиек. (Наклоняет ковш и вбирает шприцом коричневую жидкость. Садится на стул, обматывает руку повыше локтя полотенцем и закручивает его. Прижимает руку к колену. Громко сопя, вводит иглу. Вынимает. Вводит. Вынимает. Вытирает рукавом пот). Анвар, ты бы не мог мне помочь?
А н в а р. Давай.
Ю р а. Закручивай полотенце сильнее. Все вены попрятались. Боятся. Понимаешь, срабатывают защитные функции организма – и ни одной вены, так глубоко уходят. У тебя вон, видишь какие вены. (Показывает иглой шприца). Ах, какие у тебя вены, Анвар!
А н в а р. Ты давай смотри мне не вколи по ошибке!
Ю р а. У меня тоже такие были (вводит иглу). Видишь, не попал. Крови нет. Кровь должна появиться. (Вводит).
А н в а р. Ничего?
Ю р а. Не-а… подожди, ослабь немного (жмет кулак). Закручивай. (Вводит иглу). Ни хрена! (Роняет руку со шприцем бессильно). Закручивай сильнее! (Вводит). У-у-у, б-б-б! (Задрав кулак со шприцем, в ярости потрясает им). Я ебу в рот такую жизнь! Анвар, уйди, пожалуйста, уйди!
Анвар отходит от него. Юра сам закручивает полотенце и, страшно скорчившись, вводит иглу.
Поймал. Все, Анвар. Молодец. Ма-ла-дец, Анварка!
Глубоко вздыхает. Дыхание его срывается. Он будто проглотил что-то необычно большое и невероятно приятное. Паша нервически смеется. Анвар внимательно смотрит на Юру. Юра почесывает горло. Движения замедленные. Почесывает щеку. Смотрит на шприц.
Еще и на утро хватит (почесывает ноздрю).
А н в а р. Нормально?
Ю р а. Угум. (Почесывает скулу. Медленно достает сигареты и закуривает. Смотрит прищурившись за спину Анвара. Ухмыляется). Да на, Паша, на. Что же ты ебал мурочку? (Передает шприц Паше). Я же знаю. Знал. На, возьми.
П а ш а (выхватывая из рук Юры шприц). Спасибо, Юрок! Спасибо тебе! (Оголяет руку и закручивает рукав).
Анвар с удивлением воззрился на Пашу.
Спасибо, Юрок. Спасибо тебе. (Быстро вводит дозу, прижимает пальцами место укола и, согнувшись, покачивается).
Все сидят молча. Юра покашливает. Иногда вздрагивает и обводит всех добрым взглядом. Анвар сидит склонив голову и сцепив пальцы.
А н в а р. Юр, ты знаешь, я потерял смысл жизни.
Ю р а. А-а. Угум. (Закуривает). А правду говорят, что Чубайс цветами на вокзале торговал? (Затягивается, выпускает дым). Теплее станет, опять пойду на Киевский лотереей торговать. Постою, зубы вставлю. А потом поеду в Киргизию лечиться. У доктора этого…н-некролога. Потом книгу стихов выпущу. Это будет гениальная… (вскрикивает – сигарета обожгла пальцы) книга! Ты заметил?
А н в а р. Что заметил?
Ю р а. А-а! Я тоже заметил, 3аметил, что ты заметал, что я это. Что я с опием, как с женщиной. Это я все из-за этого негра. А-а-алиночка моя, моя Алиночка. Но я одно дело понял. Бог дает мужчине женщину, и больше ничего. Больше в этом мире нет ничего! И даже если у мужчины нет женщины – ты ищи, где он ее прячет. Когда зайдешь к мужчине, сразу ищи, где он прячет женщину – в шкафу, в ящике стола, под кроватью – и ты ее найдешь! Она может маскироваться под рукопись, под мольберт, под оружие, она может тихо сидеть в скрипке, где угодно. Другого не дано! Просто не дано. Моя женщина прячется здесь (показывает на шприц). Видишь, какая маленькая? После нее у меня даже не стоит. Коварная проститутка! Погубила ты меня! Его женщина (показывает на Пашу), думаю, в Африке, а может, и еще где, я пока не знаю, где он ее прячет.
П а ш а (слабым голосом). Юрок, че та нет прихода.
Ю р а (обращаясь к Анвару). Ты гля, гля на него! Нет прихода! Да ты в зеркало на себя посмотри. Смотри, какая у тебя морда красная. А? Скажи, Анвар? Ты гля, гля – че та нет прихода. Скажи ему, Анвар.
А н в а р. Да, класная, то есть красная.
П а ш а. Да? (Ощупывает лицо).
Ю р а (Анвару). А твоя женщина прячется внутри Суходолова. Шучу-шучу. Ты цени ее… Шучу-шучу. Ей, негр, ты что там потерял? (Смеясь).
Паша склонился под стол. Юра подходит и рассматривает его.
Э-эй, эмигра… (вдруг что есть силы пинает стол).
Паша падает и вытягивается на полу.
Анвар! Быстро ложку! Он уже язык проглотил!
А н в а р (мечется по комнате). Что ты сказал?!
Ю р а. Ложку давай! Передоза у него! Павлушка, Павлик, не спи! (Хлопает его по щекам).
Анвар обтирает ложку и подает ее. Забежит то с одной стороны, то с другой.
Че стоишь?! Булавку, булавку давай!
А н в а р. Где я ее тебе возьму?! Не ори на меня!
Ю р а. Там, там, в столе у меня, большая!
Анвар подает булавку. Юра обжигает ее зажигалкой и сует в рот Паше.
А н в а р. Ты че делаешь?!
Ю р а. Язык надо к губе пристегнуть. Он же задохнется!. Тупая, не прокалывает!
А н в ар. Скорую, скорую же надо!
Ю р а. Какую скорую, блять?! Меня же за притон посадят! И тебя тоже, и его тоже! Ты не с-сы, Анвар, знаешь скольких я вот так с того света, с передозы вытащил?! Снимай ботинки с него! (Выламывает, выкручивает пальцы Паши). Павлик, не спи. Слышишь? Ты не заснешь у меня!
Что-то бормоча, Анвар снимает ботинки вместе с носками. Нюхает носки.
Павлик, не спи! (Юра крутит уши Паши). Хуй ты у меня заснешь! Хуй ты у меня заснешь!
А н в а р. Снял!
Ю р а. Выламывай у него пальцы на ногах. Можешь даже слегка зажигалкой. Он не должен заснуть. Если он заснет, он умрет! (Садится Паше на живот и хлещет его по щекам).
А н в а р. Да мы убьем его так!
Ю р а. Ага! Ага! (Вытирает рукавом пот). Ни фига! Ну и задал ты нам работу! Все, бабай, теперь до утра не уснем – потащили его в туалет, отливать будем. (Вскакивает и выглядывает в коридор). Никого. Давай быстро! Берись!
Выносят Пашу в коридор. Доносится стук дверей в туалете. Слышны шум и плеск воды из крана. Истеричный смех Анвара: «Юра, ты совсем уже что ли?» Заносят Пашу в комнату. Анвар от смеха еле волочит ноги.
А н в а р. Блять, а хули я смеюсь, сука!
Юра бьет Анвара по лицу ладонью.
Ну-ка кончай!
А н в а р (бьет его под дых). Сам кончай, сволочь!
Юра падает. Пнув его, Анвар подползает к Паше. Прижав ухо к груди, слушает его сердце. Потом прижимает ладонь к своему сердцу, потом к сердцу Паши. Потом одну ладонь к своему сердцу, другую к сердцу Паши.
Юра! Юра! Он уходит! Уходит!
Ю р а (очухавшись). Павлушка, родной мой! (Хлещет его по щекам). Не уходи! Что же ты наделал, Паша?! Ведь я же говорил тебе! (Вытирает рукавом пот, хлещет по щекам). Ведь у меня никого, никого нет роднее тебя! Что же я наделал, сука?! (Трясет Пашу за грудки). Павлушка, не спи, не спи, малыш, тебя Африка ждет. Сто лет она тебе была нужна?! Пропади она пропадом! Я ведь не знал, что тебе и этого хватит. Я же как себе, Паша. Скажи что-нибудь. Не-ет уж, Паша, я тебя никому не отдам! (Хлещет его по щекам). Прости меня, Паша. До свадьбы заживет. Мы с тобой вместе в Киргизию поедем. Паша, не уходи. Паша, не уходи. Паша! Не уходи!
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Ч А С Т Ь    В Т О Р А Я.

С ц е н а    д в е н а д ц а т а я.
Комната Юры в общежитии. На кровати, рядом с грудой тряпья и коробок сидит Юра. Справа, на стуле сидит Анвар. Слева от стола стоит туго набитая, большая черная сумка Паши. Анвар чистит ботинки. Юра наблюдает за ним.
Ю р а. У тебя регистрация есть, бабай?
А н в а р. Нет.
Ю р а. Если нас с этой сумкой остановят, то посадят. Сразу. Ты скажи, что я тебя попросил помочь донести до вокзала. И все! Понял?
А н в а р. Да. На какой понесем?
Ю р а. Он же на Казанский приехал? На Казанский понесем. Ты документы все его сложил?
А н в а р. Да, а…
Ю р а. Ну что?
А н в а р. А деньги его?
Ю р а. Деньги потом матери его перешлю. На Казанском ты один будешь. У меня морда уголовная. Поставим его (показывая на сумку) возле людей. Я уйду сразу, а ты пройдись туда-сюда, а потом скажи: извините, вы не могли бы за сумкой присмотреть, я сейчас. И все! Уходи. А они ее увезут, радоваться еще будут, барыги…
А н в а р (глядя на часы). Сколько время? Бли-ин, уже семь часов! Боже мой, боже мой, куда летит время?!
Ю р а. Бабай?
А н в а р. Да.
Ю р а. Умоляю тебя! Ты то ботинки чистишь, то каждые пять минут смотришь на часы. Такое, нахрен, чувство, что у тебя куча дел, что тебе постоянно нужно куда-то спешить! А какие у тебя дела? Куда тебе спешить? Менты поймают – вообще будет у нас времени, как у дурака махорки.
А н в а р. Ты серьезно про часы? Стра-анно.
Юра достает из кучи тряпья куклу Барби,
затем книжицу в мягкой обложке, рассматривает ее.
Ю р а. Прикинь, бабай, он на моих стихах своей жене сам посвящение написал от моего имени, будто я, то есть Я, восхищен его женой, и дарю ей эту книгу на долгую память… (Закуривает). Я когда в Германии был, по одному городу ходил. То ли Майнц, то ли Дармштадт, сейчас не помню. Короче! Старинный такой город. Захожу в один двор, вернее, спускаюсь с улицы по ступенькам. Весь зеленый такой, и зелень старинная какая-то, стены старинные, замшелые. И на меня вдруг такое чувство нахлынуло, я аж заторчал! Я вдруг почувствовал, что нахожусь в Советском Союзе.
А н в а р. Где?
Ю р а. В Советском союзе. Атас! Все так же: женщина с современной коляской сидит. А муж ее на заводе, наверное. Придет, пивка из холодильника попьет, программу “Время” посмотрит, то есть, что там у них вместо этого. Аж захолонуло все у меня, мурашки побежали, я даже оглядываться начал, думал, что сейчас увижу что-то советское – памятник какой-нибудь из кустов выглянет, или еще что-то. Хорошая такая, спокойная такая грусть, что проживешь спокойно свой век под руководством Бундестага… У нас, нахрен, Союз развалили, а у них везде – в Германии, в Америке, везде – СССР! И я вот так вот встал, прямо вот и… Атас! Не-ет, я лучше здесь от пули сдохну, как мужчина! А то, глядишь, революция случится, все интереснее. (Встает, отходит к окну и, потрясая кулаком, кричит в форточку). Мы ваши шкуры натянем на барабаны!
А н в а р. Юр, тебе страшно?
Ю р а. А тебе?
А н в а р. Песню я тебе одну посвятил, на Ностальжи… (Резко выдыхает, сопит, как глухонемой и, показывая на сумку, делает руками движение, будто забрасывая ее на спину). Ды!
Ю р а (соглашаясь). Ды-ды. (Жестикулирует и громко сопит). Ды-ды-ды.
Они берут сумку за ручки с обеих сторон и волокут к двери. Выходят.
Г о л о с (машинист). Следующая станция – “Переделкино”.
Стучат колеса электрички.

С ц е н а    т р и н а д ц а т а я.    В а г о н.
Анвар сидит у заиндевелого окна. Вокруг и рядом пассажиры. Стучат колеса.
Г о л о с (Суходол). Анварик, солнце мое, приехал!… Я не должен был тебе этого рассказывать, но я хочу…
А н в а р. Что? Неужели тебе не нравится обнаженная женская грудь? Женское тело? Ты с таким ужасом рассказывал, как Спиридонова везла тебя на машине, а ты подумал, что она везет тебя к себе, чтобы ты там что-то делал с нею. И сбежал.
Г о л о с (Илья кричит). Я бы не стал с ним даже за квартиру.
А н в а р. Да? Сильные слова.
Г о л о с (Швейцар). Он ваш друг?
А н в а р. Он просто завидует. Жалко его…
Г о л о с (Илья). Ты видел когда-нибудь счастливого гомосексуалиста?!
Г о л о с (Суходол). Я хотел бы жить с Тобою тысячу лет…
А н в а р…. его маме сейчас восемьдесят лет, так. 0н похож на маму, значит, точно проживет за восемьдесят. Та-ак. Ему сейчас пятьдесят с чем-то, значит, когда ему будет за восемьдесят, мне будет за пятьдесят. Ого! А если он проживет до ста лет? Убить его что ли… биссмилля рахман и рахим, спаси и сохрани. Биссмилля, господи помилуй, какие только мысли не лезут в голову?! Удивительно! Убить тебя?!
Г о л о с (Суходол). Да! Да! Как говорит один мой знакомый доктор, у женщин десять пальцев и все они указательные…
Г о л о с (Юра). Твоя женщина прячется … Шучу-шучу.
Г о л о с (Суходол). Я только очень хочу, чтобы у тебя все было по любви. Я буду нянчить маленьких Анвариков. Буду им дедушкой…
А н в а р. Ну и вот как мне реагировать на эти его слова?
Г о л о с (Юра) Ты цени ее… Шучу-шучу.
А н в а р. Иной раз думаю, что он силой своей любви, своей аурой отшиб от меня всех. Я в его силовом поле. Ну, допустим, я приведу девушку. Ведь он же все равно будет ревновать. Он будет ревновать к ней, а она к нему? Атас! Или же у него к тому времени кончится вся сексуальная энергия? Как это называется… тампакс? Херампакс! Климакс! Убить тебя, а?!
Г о л о с (Суходол). Тебя напугал мой рассказ?
А н в а р. Да не-ет, о своем думаю.
Г о л о с (Паша). Группа крови на рукаве, мой порядковый номер…
Г о л о с (Суходол). А что это за песня?
А н в а р. Та-ак, знакомый один пел. Вернее, знакомый моего знакомого. Он уехал в Африку.
Г о л о с (Суходол). Как?
А н в а р. Просто. К жене и дочке.
Г о л о с (Суходол). А-а… А-а…
А н в а р. А тебе какой фильм больше всего нравится?
Г о л о с (Суходол). «Пепел и Алмаз», моего, можно сказать, земляка – Анджея Вайды… Ты не переживай, все у нас бу…
Г о л о с (машинист). Станция – Переделкино. Далеее без остановок…

С ц е н а    ч е т ы р н а д ц а т а я.    Д а ч а.
Кухня на даче в Переделкино. Полумрак. На столе лежит пачка “Беломора”. Анвар включает радио на магнитофоне. Достает из кармана пакетик с анашей, вытряхивает табак из папиросы и, черпая гильзой, набирает травки. Набрав немного и, всунув мундштук в рот, он всасывает в папиросу остатки травы. Закручивает кончик папиросы и облизывает языком гильзу. Закуривает. Затянувшись, надолго задерживает дым в груди. Сидит напряженный, распираемый изнутри воздухом. Голову отвернул в сторону. Выпускает дым из ноздрей, потом изо рта. Все операции проделывает ритмично, пританцовывая. Общается сам с собой жестами, и даже дым выпускает прерывисто, под музыку. Докурив до половины, он аккуратно, не сминая, тушит папиросу. Берет два стула и ставит их рядом. Садится на один из них лицом в зал, по-детски положив ладони на колени.
Анвар. Всегда, когда мне плохо я пишу тебе письма. (Смотрит на пустой стул). Здравствуй, моя самая любимая девушка на земле! Нет, не так. Здравствуй, моя самая любимая девушка на земле, которой еще нет у меня! У меня все хорошо. Однажды… Там, на юге Советского Союза, в разбомбленном доме я увидел паучка на паутинке. Он спокойно ткал свою паутинку, будто мог склеить ею разваливающиеся глыбы дома, в котором он живет. (Смотрит на пустой стул). Какие у тебя длинные, золотистые волосы, пушистые, как борода у бога. Сегодня, в двадцать один сорок семь, будут передавать песню. Она ужасно нравится мне самому. Я посвящаю ее тебе. (Смотрит на стул). Хорошо, что у тебя такие темные и короткие волосы, ты похожа на мальчика.
Звук самолета.
О-о! Слышишь?! Это мои друзья. Юра с Пашей летят в Киргизию на лечение. А Илья летит в Африку, он полюбил девушку, представляешь?! (Кладет руку на спинку пустого стула и закидывает ногу на ногу). Он, оказывается, придурялся, проверял меня. (Анвар встрепенулся и быстро прикрыл пустой стул руками, как крыльями). Испугалась? (Смотрит на окно). Я тоже испугался. А это всего лишь тень. Тень слона. Там, во дворе, Андрей кормит сеном своего слона. А скоро придет Суходол. Он назло КГБ все-таки написал свой роман… а к нему с неба спустилась на парашюте Ролла. Они придут вдвоем. Мы все вместе будем жить в Крыму. И я все-все расскажу тебе про себя. Если бы ты знала, через что мне случалось проходить по пути к тебе. Зато теперь я знаю, каким мне нужно быть. Я теперь не буду во время этого шептать тебе на ухо. Знаешь, как это раздражает, или смешит?! И невозможно сосредоточиться! И потом, в этом шептании есть что-то лицемерное. Если бы ты иногда открывала глаза – ты бы заметила, как много масок у мужского лица. Он обещает тебе золотые горы, будто это его обязанность – осыпать тебя золотом, но сразу после этого он кончается и, частенько жалеет о сказанном. А ты же чувствуешь себя использованной, хотя ты тоже пользовалась. Ты чувствуешь, что с тобой сделали что-то нехорошее, хотя ты сама в этом участвовала, и даже если тебе было хорошо, и ты обнимаешь своего мужчину, любя и жалея его – маленького, уставшего, беззащитно всхлипывающего, наговорившего тебе кучу чепухи. Все равно… Представляешь, я чувствовал иногда, что на мне маска, гримаса женщины – жалеющей самое себя, слегка презирающей мужчин и восхищенной своим великим терпением… Неплохая маска, правда? (Вспоминает что-то). Мы с тобой будем гулять по Москве. (Сглатывает слюну, оглядывается). Знаешь, как я люблю гулять по Москве и пить вино на жестяных крышах. Ты не боишься высоты (Оглядывается). Пить хочу. Не обращай внимания, это сушняк. (Встает, берет чайник и долго пьет из горлышка. Когда перестает пить – он трезвеет, и с холодной насмешкой смотрит на стул). Весной, после Пасхи, мы с женой любили бродить по Москве. Садились на развалистые скамьи, пили вино, смотрели на людей и шли дальше, смотрели на дома и их крыши, освещенные красными лучами. Я ее целовал. Шутил, был такой остроумный, что она восхищалась мною. Мы сели на скамью в парке. В этом парке вырубили все деревья, торчали одни пеньки. Вдруг она что-то сказала, я посмотрел на ее лицо сбоку, и мне стало странно, что я с нею. Будто со мною рядом незнакомая женщина. Она меня знает, а я ее нет, и я ей что-то должен. Мне захотелось встать и уйти. Странно, думал я, это лицо – лицо какой-то женщины – лицо моей жены. Я испугался пройти с чужой женщиной мимо себя настоящего – бредущего куда-то или одиноко стоящего на углу и наблюдающего за человеком с женщиной. Я часто не узнавал так свою жену. Она, наверное, что-то читала в моих глазах. Потом я сидел на этой самой скамье с другими женщинами, и видел, что место рядом со мною все таки пусто. И мучился потом: где то бродит в этом огромном мире та душа, с которой моей душе не было бы так… Да и есть ли она?!
Встает, отходит к окну и смотрит на небо.
Небо пустое. Уже которую неделю нет солнца. Солнца нет. Пустое небо и вечные снега.
Подходит к стульям. Смотрит на тот, с которым разговаривал. Отклоняет и роняет его на пол.
Анвар? (Оглядывается). Где ты? (Оглядывается). Нет его, блять.
Роняет стул, на котором сидел.
Нет меня.
Тихо звучит музыка. Стук в дверь. Голос…

С ц е н а    п я т н а д ц а т а я.   Д а ч а.
Кухня. Направо вход в дом и деревянная лестница на второй этаж. Слева дверь в другую комнату. Слышен шум электрички. Тихо говорит радиоприемник.
Г о л о с (С ы ч). Анвар, Вы дома?
А н в а р (очнулся). Да, Гербакумыч, здравствуйте.
С ы ч (входит). Привет.
Ставит у двери массивную палку. Переставляет на кухне все стулья по своему.
Как Ваше самочувствие? Запах какой-то жирный… (Принюхивается. Осматривает все углы).
А н в а р (быстро прячет пакетик с анашей). Да ниче так.
С ы ч. А я вот плохо себя чувствую. Не спал всю ночь. Сегодня против меня действовали убийцы особого рода: психотронные. Применили лептонные излучения. (Осторожно отодвигает занавеску и, прижавшись к стене, смотрит во двор).
А н в а р. М-м-м. Какие-какие? (Подбирает окурок с анашей).
С ы ч. Леп-тон-ные!
А н в а р. Ничего себе!
С ы ч (сдвигает занавески на окне). Грязные. Постирать бы их уже пора. Грязные они.
А н в а р. А… Надо бы.
С ы ч. Предупреждение моего знакомого, полковника Сомова, подтвердилось: торсионное преследование против меня усилилось. Они, все таки, решили меня доконать!
А н в а р. Ты смотри. М-м-м.
С ы ч. Чувствую, откуда оно ведется. Минувшей ночью, в безлюдной даче, в расшторенном окне возникло белое свечение – так пылает магний, и лучится возбужденная в колбе ртуть. Я ходил к даче и кричал о подлости того, кто там таится. А с другой стороны, вероятно из спецмашины, шарахнули по окнам спальни лазерным пучком. (Протягивает Анвару кусок стекла). Оплавилось. В сына моего целились! Доконать решили, поддонки!
А н в а р. Да-а… Ничего себе! А для чего они это делают, Гербакумыч?
С ы ч. Причины и цели этих воздействий разные. Одна из них такая: местные воротилы стремятся выжить нас, чтобы сдавать наши дачи и земельные участки магнатам со стороны, которых даже Закон не способен обуздать. Мафия!
А н в а р (искоса, внимательно глядя под ноги Сыча). Да-а, м-м.
С ы ч. Значит, ничего не заметили ночью?
А н в а р. Гербакумыч, возле Вашей ноги таракан, хлопните его, пожалуйста. Я его предупреждал, что если еще раз увижу – убью, он не понял.
С ы ч. Я не убиваю тараканов. Вот он мечется под моей ногой, а я его р-раз – и раздавил, а он и не понял ничего, и другие тараканы не поняли ничего. Так-же и человек: бегает, суетится, а потом умирает и все мы думаем, что он умер от инфаркта, от повышенного давления, от рака, а в действительности кто-то приподнял над ним ногу и опустил, и не стало человека. Все просто. (Садится на стул). Поднял и опустил.
А н в а р. Охо-хо.
Анвар идет в прихожую и выбрасывает окурок. Сыч следит за тараканом и давит его.
С ы ч (искоса глядя на Анвара). Моя жена умерла от рака. Год, как я один.
А н в а р. Да Вы что?!
С ы ч (сквозь слезы). Второй такой уже не будет. Жена, друг, секретарь, милая и хорошая женщина. Мне без нее тяжело. А ведь мне тяжело без нее!… Значит, ничего не заметили ночью?
Анвар вздыхает. Сыч думает, и показывает бровями и глазами вверх.
Как вам там, с Алексеем Серафимовичем? Не тяжело, не тесно? Ведь одна кровать.
А н в а р. Да нет, Гербакумыч. Я же на полу сплю.
С ы ч. А то смотрите. Вячеслав Мокеич, уезжая, оставил мне ключ от кладовой – там есть кровать со сломанной ножкой.
А н в а р. Спасибо, Гербакумыч. Вы уже говорили об этом Суходолу. Но он боится клопов.
С ы ч. Ну что же, хозяин-барин. Выключу-ка я эту шарманку. (Выключает радиоприемник).
А н в а р. Он же тихо, Гербакумыч?
С ы ч. Это, знаете ли, Анвар, мое барачное детство. Фанерные перегородки, у всех гремящие радиотрансляторы, клопы. Я писал об этом в своем романе «Молодость Сталелитейного», который Твардовский, на свой страх и риск, опубликовал в «Новом мире».
А н в а р. Гербакумыч, а у вас есть радиоприемник?
С ы ч. Да. Грюндиг.
А н в а р. Знаете что? В воскресенье, по радио Ностальжи, в двадцать один сорок семь будут передавать песню. Она очень хорошая! Она Вам понравится!
С ы ч. В воскресенье у меня в гостях будет женщина. Молодая интересная поэтесса. Так во сколько Вы говорите?
А н в а р. Двадцать один сорок семь. А она красивая?
С ы ч. Отменный морозец сегодня.
А н в а р. А в Париже цветут розы. По радио передавали.
С ы ч. Холодновато у вас. Пойду-ка я горелку подкручу.
А н в а р. Да Вы что, Гербакумыч?! Даже душно здесь, не то что холодно!
С ы ч. Я все же подкручу. (Уходит).
А н в а р. Хм? (Включает радиприемник, настраивает).
Входит Сыч.
С ы ч. Вы там ничего не подкручивали, Анвар?
А н в а р. Да нет.
С ы ч. А Суходол?
А н в а р. Суходол? Да он вообще всякой техники боится, не то что горелки!
С ы ч. Боится, говорите? (Выключает радиоприемник). А ведь я бывал в Париже, с делегацией. Довелось в свое время.
А н в а р. Клас-с.
С ы ч. Да-а… В один из дней, по расписанию, посетили кладбище Пер-Лашез. Я хотел возложить цветок на могилу Оскара Уайльда, Вам, должно быть, знакомо это имя? Стою возле могилы, а ко мне подходит Малько Пет Семеныч, руководитель делегации. Все знали, что он из КГБ. Подходит и улыбается. «Что вы улыбаетесь, Пет Семеныч?» – спрашиваю я у него. «Я вижу, Вы хотите почтить этого человека?» – задает он вопрос. «Да, а что?» «А то! – переходит он на официальный тон. – Вместо того чтобы возложить цветы к стене расстрелянных коммунаров, Вы пришли сюда. Надеюсь, Вам известно, что он был гомосексуалистом?!» Представляете, Анвар!?
А н в а р. И что?
С ы ч. Я воспротивился его воле. «В первую очередь он был хорошим поэтом» – сказал я.
А н в а р. Все знали, суки!
С ы ч. На этой даче жил Исаак Бабель…
А н в а р. Ну, знаю я, и что?
С ы ч. Расстрелян… После него здесь жил поэт Бурлак. Петя. Я знал его.
А н в а р. И что?
С ы ч. Я предупреждал его, а он…
А н в а р. И что?
С ы ч. Сослан на Магадан.
А н в а р. Хорошо ж вы его, видно, предупреждали.
С ы ч. Да!… Не-е-ет… А Вячеславу Мокеичу досталась эта дача от… ну да ладно… А Вы уже нашли себе работу, Анвар?
А н в а р. Нет еще. (Смотрит на часы, лежащие на столе). Ого, уже пять часов! Куда время летит?! Так и жизнь пройдет!
С ы ч. На моих без пяти. Я по программе «Время» сверяю.
А н в а р. Да? Охо-хо… охо-хо.
С ы ч. А как Ваша тетя, товарищ Охо-хо?
А н в а р. Какая тетя? Ах, Вы про тетю спрашиваете что ли? Мою? Она нормально, нормально.
С ы ч. Ясно. Вы знаете, Вам не надо появляться на улице. Не надо чистить здесь снег, не надо ходить в магазин. Вас слишком часто видят.
А н в а р. А что в этом такого? Как же мне жить, Гербакумыч, если не выходить?
С ы ч. Пойду еще подкручу, холодновато, все-таки у вас.
А н в а р. Да Вы что, Гербакумыч?! К батареям прикоснуться невозможно! Вы дом спалите…
С ы ч. Все же подкручу. Боюсь, как бы система не разморозилась. (Уходит).
А н в а р. Не пойму? Не пойму?
Входит Сыч.
С ы ч. Над дачей сгущаются тучи.
А н в а р. Что такое, Гербакумыч?
С ы ч. Да ничего. Вы, я вижу, не понимаете ничего?
А н в а р. Что не понимаете?
С ы ч. Я и так с Вами, и эдак. Намеками, иносказаниями, чтоб не произносить вслух.
А н в а р (улыбаясь). Ну что такое?
С ы ч. Да ничего. Что я в самом-то деле… миндальничаю! Сегодня в бухгалтерии, когда я платил за свет, Вами интересовались. Вами и Суходолом тоже! Циркулируют нехорошие слухи. Возникают обоснованные подозрения. Мало того, даже спрашивали мужские у вас отношения или… Я сказал, что не знаю, да и не интересовался. Я стушевался и, может быть, мой вид дал понять им многое. Они опустили глаза. Но эта женщина – жена одного из руководителей Литфонда. Они отслеживают дачи, чтобы затем передать их своим друзьям. Как, например, дачу…
А н в а р. Так, короче, что ты этим хочешь сказать?! Вы мне прямо скажите!
С ы ч. А то, что Вы слишком рано почувствовали себя хозяином!
А н в а р. Да это ты… Вы почувствовали себя хозяином!
С ы ч. Да! Да! Потому, что мы с сыном два года следим и за дачей, и за Вячеславом Мокеичем! Он доверяет нам!
А н в а р. Так, короче!
С ы ч. Да как…
А н в а р. Все, нахер, я не желаю больше с Вами разговаривать!
С ы ч. Ты не имеешь права так со мной разговаривать! Видел я таких…
А н в а р. Все, нахер! (Поднимается по лестнице на второй этаж). Поцелуйте меня в спину!
С ы ч. Зачем… Я чувствую. Вы и Алексея Серафимовича настраиваете против меня. У нас никогда не было с ним столкновений, до Вашего появления!
А н в а р. Ниже, ниже…
С ы ч. А ведь я, Анвар, так хорошо отзывался о Вас своему сыну, даже хотел познакомить Вас!
А н в а р. Ниже… О!
С ы ч. Я вынужден буду писать Вячеславу Мокеичу. Над дачей сгущаются тучи. Далее невозможно подавать пищу для подозрений. Я этого не могу позволить. Это чревато последствиями. Я пойду к участковому, в конце концов! (Берет со стола часы и подводит стрелки). Над дачей сгущаются тучи. Анвар, я поправил Ваши часы, они отставали на пять минут. Анвар, Вы также обещали мне журнал. Мужской иллюстрированный журнал “Плейбой”… А вот вижу.
Берет со шкафа журнал, рассматривает. Присвистывает. Листает. Ошеломленно присвистывает. Всматривается.
Тут Иванов редактором, сын моего товарища, знаю его. (Сует журнал в карман). Даже ТУТ наши есть! … Андрей, все нормально, пошли!
Уходит.

С ц е н а    ш е с т н а д ц а т а я.    Д А Ч А.
Сверху спускается Анвар. Ставит друг против друга два стула, смотрит. Отталкивает стулья и, обхватив руками голову, садится на корточки.
Слышен топот ног бегущего человека. Топот на крыльце. Щелканье замка. На пороге Суходол, раскрасневшийся, глаза его весело блестят. Одной рукой поправляет съезжающую шапку, другой еле держит пакеты, один из которых уже валится. Он приседает, пакет падает на пол, из него выкатываются груши.
Суходол. Все-таки донес! Я так спешил, думаю, будет гореть свет на даче или нет? Даже побежал под конец.
Анвар. Ну, вот видишь, я дома.
Суходол(прижимаясь к Анвару). Анварик, солнце мое, как хорошо, что ты дома!
На лице Анвара беспомощное удивление.
Суходол (собирая груши). Я шел мимо церкви, тускло золотятся купола, из-за кладбищенской ограды смотрят фотографии умерших людей… Шел и вдруг подумал, что ты ведь мог обидеться на меня! Думаю, ведь он же горячий восточный человек. Я представил, что ты ушел, что тебя остановила милиция… было так морозно, у меня замерзли руки, я даже заплакал. В руках пакеты, и текут слезы. А потом я увидел свет на даче. И в лесу запели птицы. Я думаю: как это? В застывшем сосновом лесу могут петь птицы? А потом оказалось, что это в моем простуженном носу так свистит! Не злись на меня? Ведь я наполовину поляк, дурак восторженный!
Они проходят на кухню. Анвар садится и читает газету. Суходол достает продукты из пакетов.
Ой, стул чего-то валяется? (Поднимает). Ты что полы мыл?
Анвар. Cлушай, “Пепел и Алмаз” – хороший фильм?
Суходол. Очень! Я же говорил… а что?
Анвар. Сегодня по телевизору…
Суходол (идет к нему). А?! О! У, это же мой самый любимый фильм! Во сколько?! Наконец-то я его тебе покажу!…
Анвар. Успокойся, паренек. Я тебя обманул! (Хохочет)
Суходол (прижимая к себе его голову). Ну ты шутник, ну ты!
Анвар (освобождая голову). Все? Ну, иди к столу. (Смеется).
Суходол. Я минеральной воды купил (достает двухлитровый баллон). Как твои дела? Что малыш делал сегодня?
Анвар. Чехова читал.
Суходол. Ветчины вот еще купил… Ну и чего?
Анвар. Я понял, что Чехов – женоненавистник.
Суходол (озадаченно). А что ты читал?
Анвар. “Три сестры”.
Суходол. Ну почему Анвар?
Анвар. Что почему?
Суходол. Из чего ты сделал такой вывод?
Анвар. Ни из чего. Он сам страдал, разрывался между женщиной и литературой. А все эти помещики не страдают, они работают, любят женщин и живут себе нормальной семейной жизнью. И он мстил им за это, все мужики у него несчастные из-за женщин…
Суходол. Чехов не был таким, как ты его здесь представляешь! Мало кто любил семью так, как он. Он один кормил ее, когда его отец, прекрасный семьянин, разорился вчистую.
Анвар (встает и ходит по кухне). Ага.
Суходол. Чехов не был против любви к женщине, против семьи.
Анвар. Ага.
Суходол. Он был против пошлости, глупости, от чего и страдали все эти помещики!
Анвар. Ага.
Суходол. Мало кто так жалел человека, как Чехов.
Анвар.Мрачный женоненавистник. Больной человек. (Смотрит на часы). Боже, боже мой. Уже семь часов. Семь часов! Сумасшествие какое-то.
Суходол (доставая продукты). Что время? Время живет только внутри нас. Для вселенной, что семь часов, что семьсот лет – все лишь мгновение.
Анвар. Ну-ну.
Суходол. Сегодня, когда ждал электричку, в буфете на вокзале съел рыбу. Уже тогда мне показалось, будто она с душком. Приехав на станцию, я понял, что слегка отравился… Решил купить вина, чтобы нейтрализовать все спиртом. (Достает бутылку красного вина). Выпьем?
Анвар смотрит на Суходолова и смеется. Суходолов смеется вместе с ним.
Я, крымчанин, обманулся на рыбе. (Показывая на вино). Массандровская Ливадия – любимое вино Николая второго. Не обижайся на меня, Анварик, видишь, я с тобой во всем соглашаюсь. Чехов страдал в Ялте от одиночества. Пил кагор и купил мышеловку. (Режет ветчину, достает из шкафа бокалы). Дусик в письмах спрашивала, что он делает. А он отвечал: мышей ловлю…
Анвар (морщась). Вот сейчас, если я скажу, что не буду пить, ты обидишься. И, чтобы, ты не обижался, я пью с тобой.
Суходол (дразня). Ну чуть-чуть, по десять грамм, мы же не какие-нибудь алкоголики. (Жует кусочек ветчины).
Анвар (смотрит на часы, вздыхает). Хотя я и так уже пьяный.
Суходол Ты пил сегодня?
Анвар. Да, в баре Дома творчества. Дурдома творчества! Сидят одни старики! Хемингуеи! Такие тяжелые, завистливые лица, что я буду жить еще после них!
Суходол. Так это они тебе испортили настроение? Ну не будем пить (теребит горлышко бутылки). Разве что чуть-чуть.
Анвар (берет бутылку). Давай я открою. Все равно уже пьяный.
Суходол радостно суетится возле стола.
А н в а р (садится за стол). Так, значит любимое вино Николая второго, говоришь?
С у х о д о л. Да, и Маргарет Тэтчер. Она каждый год выписывает для себя сто пятьдесят бутылок.
Анвар скрытно под столом толкает от себя ящичек со столовыми приборами.
Это значит, что она в день выпивает полбутылки. А ты переживаешь, что мы пьем. Разве мы пь…
Ящичек выдвигается со стороны Суходола и упирается ему в пах. Суходол вздрагивает и отскакивает. Анвар хохочет.
А н в а р. Ножик подай, паренек. Хватит болтать.
С у х о д о л (осматривая стол). Ты переставил стол? Я замучил тебя просьбами подать ложки, подать вилки, ножи, и ты переставил стол так, чтобы ящик выезжал ко мне?
Анвар, смеясь, кивает головой, разливает вино.
Как ты меня напугал, я тебя, наверное, побью сегодня.
А н в а р. Ну все, все. Давай пить.
С у х о д о л (садясь). Ф-ух.
А н в а р. Так, значит, полбутылки, говоришь? (Скрытно толкает ящичек).
С у х о д о л. Да-а. (Ящичек упирается ему в руки). Анвар?!
Анвар смеется и топает ногами.
Ну сколько можно?
А н в а р. Ножик с вилкой подай, паренек.
Слышен гул самолета.
Летают и летают… хоть бы бомбу сбросили что ли?
С у х о д о л. За тебя!
Анвар пожимает плечами. Щелкают дверные замки.
Чч-черт! Это он, вонючий окорок!
Входят Сыч с сыном. Сын, опустив голову, высоко поднимая колени, неотступно следует за отцом, наталкивается на него, если тот резко останавливается. Сыч открывает ключом дверь слева. Входят в комнату. Что-то передвигают, гремят, шепчутся, затем молча уходят.
А н в а р. Удивительно! Такое чувство, что он хочет тысячу лет прожить, сволочь!
С у х о д о л. Он что-то задумал. Я знаю… теперь начнется.
А н в а р. Сволочь! Убийца слона.
С у х о д о л. Какого слона.
А н в а р. Которого перевозили…
Возвращается Сыч. Ищет что-то и молчит с неким укором.
С у х о д о л. Вы что-то потеряли, Георгий Аббакумович?
С ы ч (с вызовом). Нет!… Нет! (Уходит).
С у х о д о л. Нужно быть предельно осторожным. Ты не представляешь себе, какой это интриган!
А н в а р. Сволочь.
Сыч, будто что-то забыл, возвращается.
С у х о д о л. Может, я могу чем-то помочь, Георгий Аббакумович?
С ы ч. Помочь!? Мне? Нет. Нет!… А у Вас ведь нет регистрации, Анвар?
Сыч уходит.
С у х о д о л. Ты с ним повздорил? Опасно… Ведь он прекрасно осведомлен, что я гражданин Украины. Ялта, ведь, Украина. Он уже знает, что у тебя нет регистрации…
А н в а р. Мне отсюда надо уходить.
С у х о д о л. Как?! Анвар?! Почему ты так плохо думаешь обо мне? Я никогда не брошу тебя, я уйду с тобой! Я пойду за тобой куда угодно, хоть на Казанский вокзал!
А н в а р (замерев). Что – Казанский вокзал!?
С у х о д о л. Буду просить милостыню и все-все отдавать тебе!
Анвар наливает вина и выпивает.
А н в а р. Мне надо уходить.
С у х о д о л. Но как мне доказать тебе?! Скажи, что мне сделать? Хочешь я сейчас пошлю Сыча… к такой-то матери!
Анвар разливает вино.
А н в а р. Выпьем.
С у х о д о л. Что случилось, Анварик? Неужели ты из-за этого старого окорока? Я все улажу. Не пугай меня.
А н в а р. Мне надо уходить. Я должен сказать тебе.
С у х о д о л. Ничего ты не должен…
А н в а р. Я могу врать кому угодно. Я не могу врать тебе. Я не могу тебя использовать – я тебя не люблю!… А иногда, особенно когда ты жалуешься на жизнь, ты просто омерзителен!
С у х о д о л. Я?
А н в а р. Ты!
С у х о д о л. Я!?
А н в а р. А кто, я что ли?! На что ты жалуешься?!… Стукач! Это ты погубил своего Серого, сдал его, и он сдох в психушке КАГЭБЭ!
С у х о д о л (задыхаясь). Кто… кто сказал тебе… такое… (Трогает ладонью сердце).
А н в а р. Ой, блять, еще заплачь здесь!.
С у х о д о л. Ну и… ну и дуй по ветерку, как говорили у нас на стройке.
А н в а р. Ну, вот и все.
С у х о д о л. Ну вот и дуй.
Анвар идет в коридор, садится на корточки и начищает ботинки. Суходол всовывает пятерни в волосы. Стискивает голову. Глаза широко раскрыты.
С у х о д о л. Да ведь ты погиб, Леша! Ты хоть отдаешь себе отчет, что ты погиб? Господи, какая страшная сила! Пусть уходит! Пусть! (Прижимает ладонь к сердцу. Бросается к Анвару). Анвар! Не уходи! Куда я гоню тебя? Что же я делаю? В самом-то деле? Это же ужас какой-то! Куда ты пойдешь? Только не мучайся, пусть ты не любишь меня. А как ты можешь любить меня? Моей любви хватит на нас двоих. Моей. Мне ничего от тебя не надо. Неужели ты думаешь, что я как эти гомосексуалисты, да? Я душу твою люблю! Я полюбил ее с самого начала. Не бросай меня, я сдохну без тебя, как собака! Без тебя у меня останавливается сердце. Давай выпьем…
Тянет Анвара за собой на кухню. Анвар садится на краешек стула, обводит мутным взглядом пространство. Суходол наливает вино.
С у х о д о л. За тебя. (Пьет).
А н в а р. Ну почему?!
С у х о д о л. Потому что я люблю тебя.
А н в а р. Ну почему, почему ты не молоденькая девчонка, а старый мужик?!
С у х о д о л. Не знаю, не знаю я! Прости ты меня!
А н в а р. Как же хреново мне! Все, все, на что бы я не посмотрел, рассыпается в прах, все теряет смысл. Вот веришь, хочется упасть на пол и сжаться в комок, чтобы затрещали жилы, чтобы захрустели кости, и биться об пол башкою. (Вытирает пот со лба). Даже вспотел! Холодный пот что ли?
С у х о д о л. Ну что с тобой, Анвар? Ну хочешь я уйду?
А н в а р. Ну куда ты к черту пойдешь?!
С у х о д о л (плеснув в бокалы вина). За тебя. За твое будущее. Ты не бойся, я тебя не очень-то обременю.
А н в а р. Ничего у нас не получится. Ничего.
С у х о д о л. Тебе не идет так, когда ты так смотришь.
А н в а р. Я вот смотрю на все это какими-то новыми глазами – и тебя мне жалко,
и себя мне жалко, и… У-у-у. Хача мараля хвинчи-хвинчи. Вот что мучит меня, вот интересно (с трезвым любопытством)? Ха-ча ма-ра-ля. Вот интересно, а?!
С у х о д о л. У меня было такое, Анвар. Это просто надо пережить. Ведь не кончать же самоубийством. Это как-то неумно, мы не можем до этого опуститься… я не знаю, что тебе сказать.
А н в а р. У-у-у-х!
Звучит песня Joe Dassin “Salut”. Анвар прибавляет звук.
С у х о д о л. Что такое память?! Ведь этого нет, а я это вижу. Вижу картины из плоти и крови. Где и зачем они там могут храниться!? Память!? Вот! Абажур! Вот под эту песню танцевала Марина Вакуленко, моя однокурсница, дочь генерала КГБ, танцевала, обняв Серого. Я впервые тогда увидел иностранную пластинку. Они танцевали, а я пьяненький сидел в антикварном кресле ее папаши и смотрел на огромный оранжевый абажур. Память – это оранжевый абажур. За оранжевый абажур (пьет). Что с ним теперь? А какая, хрен, разница… И вот теперь даже ты считаешь меня старым!.. А я ведь понял твои слова про пьяного в театре. Я их тогда не понял, вернее, понял по своему. А теперь понял. Ты посмеялся надо мною. Но ты жестоко прав, мальчик. (Прижимает к груди холодный баллон с минеральной водой). Есть такая шутка. Хм, шутка! Силач в цирке, атлет, поднимает щтанги-гири. Страшно напрягаясь, рвет железные цепи. И под конец, обливаясь потом, поднимает такой страшный груз, что даже публике тяжело смотреть на него. А потом приходит мальчик, рабочий арены, и одной рукой… одной, потому что в другой у него швабра – одной рукой собирает все эти тяжести, взваливает на плечо и уносит за кулисы. Вот так и мы… Вели тайные беседы на кухнях, писали в Израиль, носились, как угорелые с самиздатом, и чего мы только ни делали! Но эсэсэсэр лопнул, как воздушная гиря, цепи кагэбэ оказались бумажными. Самиздат теперь лежит на всех лотках и его никто не читает. Пришел мальчик и посмеялся над нами. И не нужен я теперь ни Америке, ни Израилю, ни черту лысому… а работаю на сраной фирме под названием «Перспектива», которую возглавляют бывшие кагэбэшники. Но между двумя этими кагэбэбами вся моя жизнь. Как я мог так спустить свою, Богом мне данную жизнь?! Кто же так посмеялся надо мною? Какую странную ты пишешь книгу, Господи! Выпьем, Анвар! Смейся надо мною, а мне хочется плакать и кричать.
А н в а р. Как же ты меня достал со своим КГБ!
С у х о д о л. Но и вы, мальчики, не лучше. Так пошло продаться за гамбургер и вриглессперминт без сахара. Мелкие смешные клерки… Для вас все – только секс. Все секс, даже любовь!
А н в а р (машет рукой). А-а.
С у х о д о л. И сказать нечего…
А н в а р. Да это же ты… и вы тоже виноваты… Да я в Бога с детства не верю! Мне сказали, что его нет. Все детство я боялся умереть. Дети играли, а я лежал на кровати, уткнувшись в стену, и плакал. «Вот они играют, – думал я. – А ведь я умру. Умру!» А всего-то надо было сказать: «Анвар, не плачь – ведь есть боженька, Аллах, который думает о тебе, охраняет тебя, он не даст тебе умереть!» И вот я – и в Бога я не могу верить, я не умею, мне стыдно перед самим собой, что я должен верить. И в человечество Земли я не верю. Я не верю в двадцатый век! Все, киллером хочу быть!
Наливает, пьет. Звучит песня Мари Лафорэ «Въенн».
С у х о д о л. А как же любовь, Анвар? Ты веришь в мою любовь? (Тянется к нему).
А н в а р. Любовь?! Любовь придумали Голливуд, Мосфильм и несчастные неудавшиеся писатели вроде тебя! (Толкает его).
С у х о д о л. А-а… Пойду… схожу.
Он тяжело дышит, поднимается и идет на второй этаж, медленно, руки на стене. Анвар встает, сжимает кулаки, они трясутся от напряжения. Раскидывает руки и начинает танцевать. Он танцует с болезненной страстью. Лицо его искривлено в сухом плаче. Он воздевает руки и иступленно молит о чем-то. Он падает на колени и продолжает молить. На лестнице, зажав уши, стоит Суходол и смотрит на него. Музыка заканчивается. Суходол робко подходит к Анвару.
С у х о д о л. Анвар? Анвар?
А н в а р (смущенно). Чего?
С ух о д о л . Анвар, прости меня.
А н в а р. Это ты прости меня. Я тебя не брошу, и не дам в обиду никому! Такая нелепая и такая беззащитная твоя любовь!
С у х о д о л. Ведь ты для меня – смысл жизни. Все в моей жизни было бессмысленно, кроме тебя. Ты дал всему смысл, понимаешь?
А н в а р. Значит, то, что ты нашел во мне смысл своей жизни, дает смысл и моей жизни? Твой смысл – мой смысл.
С у х о д о л. Пойдем, мальчик мой. Ты меня не бросишь. Во мне зреет проза, которая прозрачным ручьем польется на бумагу. Мы будем жить, мы будем жить! (Пытается подняться, но, охнув, хватается за сердце).
А н в а р. Что? Опять сердце?
С у х о д о л (морщась, машет рукой). Пройдет, бывает, ты знаешь…
А н в а р (испуганно). Дурачишься, небось, от радости, польский притворщик?
С у х о д о л (пытается усмехнуться). Пройдет, бывает, было…
Слышен далекий гул тяжелого товарного поезда, а затем мощный, тревожный звук сирены. Он повторяется, приближаясь.
А н в а р. Ты слышишь? (Тормошит Суходола).
Суходол пытается кивнуть головой.
Как будто кричит слон. Одинокий, замерзающий в снегу слон. Кричит и кричит, задрав в небо хобот. Большой, беззащитный и несчастный.
С у х о д о л (задыхаясь). И сч-астливый. Сч-астливый!
А н в а р. Думаешь.
И он «кричит» молча под звук сирены. Слышен стук колес удаляющегося поезда. В ночи светится окно дачи, крестообразная рама. Видны две тени, поднимающиеся наверх.

1997-98 г.

Также в номере:
Джерард Мэнли Хопкинс. Море и жаворонок. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Андрей Иванов. Без названия. Фрагмент романа    Андрей Иванов: Письмо – это мой способ выживать / Игорь Котюх (Беседа о романе «Горсть праха»)    Лийна Таммисте. Маленькое чёрное платье. Стихи    Трийн Соометс. Родные города. Стихи    Света Григорьева. Нет, спасибо. Стихи    1-2 2014 (06.06.2014)    Джон Эшбери. Священные и мирские танцы. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Юлия Подлубнова. В поисках эстонскости. Рец. на книгу: Андрей Хвостов «Страсти по Силламяэ»    П.И.Филимонов. Рукопись, найденная, или Три в одном. Рец. на книги: Елена Глазова «Трансферы», Семён Ханин «Вплавь», Артур Пунте «Стихотворные посвящения Артура Пунте»    Дарья Суховей (Санкт-Петербург). Обманное стекло. Стихи    Улья Нова (Москва). Человек из чемодана. Рассказы    Горан Симич (Босния). Краткая беседа о жизни. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Андрей Сен-Сеньков: Я похож на многоножку, мне всё интересно потрогать лапками / беседовал Игорь Котюх    Сергей Узун (Кишинёв). Приводя дела в порядок. Рассказы    Андрей Хвостов. Das Deutsche. Эссе    Велло Викеркаар. Виктор. Рассказ    Шамшад Абдуллаев. Одно стихотворение Витторио Серени    Небойша Васович (Сербия). Империи. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Ласло Блашкович (Сербия). Страх, лететь. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Фарид Нагим. Крик слона. Пьеса    Константинос Кавафис. Возвращение из Греции. Стихи. Перевёл Александр Вейцман    Анастасия Векшина (Москва). Скучать по северным странам. Стихи    Игорь Лапинский. Тяни, паучок, тяни. Стихи    Елена Глазова. Спонтанная левитация. Стихи    Аркадий Драгомощенко. Великое разнообразие любви. Стихи. Вступительное слово Виктора Лапицкого    Хамдам Закиров. Крымские стихи    Ниджат Мамедов. Непрерывность 11– 20. Стихи    Игорь Вишневецкий. Стихотворения, присланные из Италии    Андрей Сен-Сеньков (Москва). 22-24. Стихи