Print This Post

Юлия Подлубнова. В поисках эстонскости. Рец. на книгу: Андрей Хвостов «Страсти по Силламяэ»

Новые oблака
1-2/2014 (67-68) 06.06.2014, Таллинн, Эстония

В ПОИСКАХ ЭСТОНСКОСТИ

Хвостов А. Страсти по Силламяэ / пер. с эст. П. И. Филимонова. – Таллинн: Kite, 2013. – 392 с.

Доселе, читая современных эстонских авторов, я была убеждена, что ностальгия по советским временам, являющаяся трендом современной российской литературы, для них вообще-то неактуальна. Нет ее, например, в рассказах Мехиса Хейнсаара, который иногда словно нарочно помещает своих героев в советское прошлое, но тут же это прошлое теряет какие-либо определенные общественно-политические координаты, уступая частному измерению жизни, его особому времени. Этак можно прожить все свои восемьдесят или сколько там лет и не заметить распада СССР, как Набоков не заметил Второй мировой войны. Нет ярко выраженной ностальгии по советскому и в прозе Андрея Иванова, даже в его наиболее ретроспективном романе «Ночь в Сен-Клу» (2012). Но после знакомства с повестью «Страсти по Силламяэ» Андрея Хвостова стало понятно, что моя убежденность – заблуждение, и это заблуждение развеялось полностью.
Силами официальной пропаганды и близкой ей риторики в российской общественной мысли последних лет Советский Союз все более превращается в Эдем, золотой век, Атлантиду, «внезапно погрузившаяся в пучину истории», как выразилась Наталья Иванова. По крайней мере, так называемый поздний СССР: эпоха брежневского застоя и – для некоторых – горбачевской гласности. К примеру, в 2013 году вышли, как минимум, две знаковых книги, отражающих подобные настроения и построения: «Время second-hand. Конец красного человека» Светланы Алексиевич и «Хроники Раздолбая» Павла Санаева. Обе обращены к самому широкому читателю и обе осмысляют развал империи как историческую травму. Более того, ностальгия по советскому весьма характерна и для творческой молодежи, а ее отсутствие в каких-либо конкретных случаях вызывает, скорее, удивление. Так, Мартын Ганин в рецензии на роман Игоря Савельева «Терешкова летит на Марс» (2012), который несмотря на космические аллюзии в заглавии, посвящен вовсе не советскому космосу, пишет: «Неожиданностью для меня оказалось трезвое, без розовых соплей, отношение автора к советскому. А то мы за годы пребывания в пространстве социальных медиа – ну или назовите блогосферой – привыкли думать, что люди 1983 года рождения относятся к СССР не без нежности» (Colta.ru). Приведу еще один пример. Недавно довелось писать рецензию на повесть «Generation G» (2012) и роман «Французский бульвар» (2013) одесского прозаика Всеволода Непогодина, 1985 г. р. «Моя Родина – Советский Союз», – утверждает герой «Generation G», что вообще-то расшифровывается как «говнопоколение» (это про поколение «детей перестройки»), а герой вообще-то – копия бегбедеровских антигламурщиков. Делаем все те же выводы о модности «советского дискурса» на постсоветском пространстве. Завершу эту длинную преамбулу недавним высказыванием Алексея Иванова. На встрече с читателями в Екатеринбурге он четко разграничил: СССР – хорошо, совок – плохо, где совок – это всевозможное идеологическое давление со стороны государства на личность. В том-то и дело, что многие современные авторы ностальгируют по детству и юности, и такая ностальгия свойственна любому человеку вне зависимости от того, в какое время он жил – просто их детство и юность пришлись на излет Союза, и с этим ничего не поделаешь. Человеку свойственно вспоминать детство в светлых тонах (почитайте Людмилу Улицкую «Детство 45-53. А завтра будет счастье», 2013).
Повесть Андрея Хвостова несмотря на созвучие общему ностальгическому тренду демонстрирует, что Эстония (и думаю, в целом Прибалтика) в попытке отторжения советской общественной и культурной матрицы, без сомнения, ушла дальше, чем современная Россия и ряд других бывших республик. Об этом в первую очередь свидетельствует точка внеположенности автора повести, рассматривающего советское как исключительно историческое, не имеющее отношения к нынешней действительности, а потому требующее разъяснения, ибо без разъяснений оно не может быть понятно следующим поколениям, не заставшим тех или иных характерных реалий и абсурдизмов «русского времени», как сами эстонцы называют советскую эпоху. Эта точка внеположенности пока нетипична для российских авторов в силу уже озвученной государственной установки на идеализацию прошлого и реставрацию определенных его элементов, а потому в случае Хвостова заметна на общем фоне и ценна.
По сюжету, в начале повести Андрей Хвостов, принадлежащий к поколению, рожденных в 1960-е гг., пытается подготовить сына к путешествию в год этак 1980-й. Они тщательно подбирают для него одежду, но современная одежда слишком изящна и имеет мало общего с тем, что некогда носили в СССР. «Гардероб советских людей состоял из очень случайных предметов. Предположим, что какой-нибудь счастливчик мог бы похвастаться первоклассными штанами, но они не поддерживались ни такого же качества обувью, ни курткой, ни пальто. Оставшиеся предметы одежды могли быть, а по большей части и были совершенно жуткими. Или, если вещи подходили друг к другу по качеству (все “импортный товар”), то там было какое-нибудь несоответствие по цветам». Когда удается найти вещи по своему виду вполне могущие сойти за советские, идея взять сына с собой отпадает: его поведение, его взгляд – все выдает человека свободного, а стало быть, не советского. Отказавшись от риска, автор отправляется в путешествие в одиночку, предлагая сыну «путевые заметки», а по сути, этнографические очерки быта и бытия среднестатистического советского человека.
Сама эта вводная глава четко обозначает читательский адрес повести: для современников Хвостова советская действительность еще понятна и памятна, в то время как для сына и его поколения, «детей республики», как их называет автор, – это иной мир, полный загадок, «очень мистическое и необъяснимое явление», требующее объяснений и разъяснений, которые и готов им предоставить очевидец, некогда непосредственный обитатель этой загадочной страны, столь не похожей на современную Эстонию, хотя в каких-то моментах и тождественной ей.
Каждый автобиографический очерк, совокупность которых составляет тело повести, раскрывает один аспект жизни в СССР: «Советская власть», «Джинсы», «Космос», «Холодная война», «Школа», «Секс» и т.д. При этом Хвостов пытается не только изобразить быт советского человека, но и втолковать читателю, почему оно было так, а не иначе, расшифровать странную, иногда абсурдную логику тех времен. Почему ему, астматику, живущему в городе с вредным производством, советские врачи не ставили диагноз. Почему джинсы стоили больше, чем зарплата советского служащего. Почему так было важно смотреть финские телепередачи. Почему в эстонском Силламяэ эстонцы были унижаемым меньшинством.
«Если я скажу, что эстонский язык и эстонскость не играли в городе Силламяэ в советское время никакой роли, это будет и правдой, и неправдой одновременно.
Силламяэские русские были очень даже в курсе о существовании эстонцев. Эстонцам была отведена роль “нелюдей”. Так, как это порой случается с национальными меньшинствами; примерно так же, как было с евреями, жившими в тридцатые годы в Германии среди немцев. Слишком мало, чтобы постоянно мозолить глаза, но в то же время слишком много, в семантическом смысле слишком много, чтобы их не замечать.
Силламяэ все же находился на территории ЭССР, и время от времени слышавшаяся на улицах эстонская речь напоминала об этом обстоятельстве.
Как раз молодые русские парни пытались показать, что их это как-то раздражает».
Не стоит думать, что отношение автора к СССР исключительно критическое. В повести сходятся и ностальгия, и деконструкция, и даже мифологизация, а результатом становится вполне типическая картинка: узнаваемое для тех, кто сможет узнать, советское детство, узнаваемые реалии юности, просто они преломляются через личное восприятие, авторефлексию автора.
При этом повесть не просто автобиографична – да, здесь есть детство в закрытом городе, юность в Таллинне, военная служба на рубежах большой родины и другие вехи судьбы автора, – она исповедальна, хотя настоящий исповедальный дискурс формируется только ближе к финалу, когда Хвостов пытается осмыслить свои отношения с отцом. Его отец – коренной сибиряк, который женился на эстонке, переехал в Прибалтику, но так и не захотел за долгие годы пребывания на новой родине выучить эстонский язык (многие приезжие не захотели), в то время как его сын, носящий русские ФИО, однозначно выбрал «эстонскость» как свою идентичность. Конфликт между отцом и сыном чем-то напоминает конфликт, который описывал в романе «Ночь в Сен-Клу» Андрей Иванов, однако национальная подоплека выводит его из разряда фрейдистских и поколенческих.
Вся повесть и все «страсти» выстраиваются в единую систему, когда речь идет не просто о советском, но об эстонском. Другими словами, перед нами столь актуальные для постсоветского пространства поиски идентичности, даже целого набора идентичностей: идентичности современной Эстонии, не желающей быть задворками Европы; идентичности конкретного локуса Силламяэ, не сводимой к истории советского закрытого города, где перерабатывается урановая руда; идентичности самого автора, повторюсь, по крови наполовину русского, но однозначно считающего себя эстонцем. Эстония Хвостова – это те неявности, которые в советское время нужно было собрать по крупицам: близость с финнами, мир бабушки, живущей в сельской местности, исчезающие ландшафты и архитектура предыдущего века, непростая история Первой Республики и Второй мировой войны, в том числе информация о сражении на Синимяэских высотах, практически вычеркнутом из советской историографии, и т.д. В этих поисках оказывается более чем необходимо оттолкнуться от всего того, что являлось универсальной для всех народов Союза культурной матрицей, найти за советским или, что менее функционально, в советском эстонское, а затем выстроить иную картину мира, в которой эстонское будет доминирующим.
Сложно сказать, получилось ли у автора подобное построение. Наверное, все-таки нет, не так однозначно. Все-таки его мир не стал единственно сине-черно-белым, как у некоторых граждан Эстонии (которые тоже есть в книге), замкнутых в своих антирусских настроениях. Мир Хвостова – это мир человека, пережившего советское время, влюбленного в Эстонию, но смотрящего довольно широко, тем более, что есть еще симпатичный ему Берлин, с его мультикультурализмом, как бы мы не относились к этому понятию.
Книга Андрея Хвостова мне представляется как «часть речи» очень современного человека, преодолевшего свои комплексы и спокойно, без надрыва ищущего ответы на наболевшие вопросы.

Юлия Подлубнова

Также в номере:
Джерард Мэнли Хопкинс. Море и жаворонок. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Андрей Иванов. Без названия. Фрагмент романа    Андрей Иванов: Письмо – это мой способ выживать / Игорь Котюх (Беседа о романе «Горсть праха»)    Лийна Таммисте. Маленькое чёрное платье. Стихи    Трийн Соометс. Родные города. Стихи    Света Григорьева. Нет, спасибо. Стихи    1-2 2014 (06.06.2014)    Джон Эшбери. Священные и мирские танцы. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Юлия Подлубнова. В поисках эстонскости. Рец. на книгу: Андрей Хвостов «Страсти по Силламяэ»    П.И.Филимонов. Рукопись, найденная, или Три в одном. Рец. на книги: Елена Глазова «Трансферы», Семён Ханин «Вплавь», Артур Пунте «Стихотворные посвящения Артура Пунте»    Дарья Суховей (Санкт-Петербург). Обманное стекло. Стихи    Улья Нова (Москва). Человек из чемодана. Рассказы    Горан Симич (Босния). Краткая беседа о жизни. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Андрей Сен-Сеньков: Я похож на многоножку, мне всё интересно потрогать лапками / беседовал Игорь Котюх    Сергей Узун (Кишинёв). Приводя дела в порядок. Рассказы    Андрей Хвостов. Das Deutsche. Эссе    Велло Викеркаар. Виктор. Рассказ    Шамшад Абдуллаев. Одно стихотворение Витторио Серени    Небойша Васович (Сербия). Империи. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Ласло Блашкович (Сербия). Страх, лететь. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Фарид Нагим. Крик слона. Пьеса    Константинос Кавафис. Возвращение из Греции. Стихи. Перевёл Александр Вейцман    Анастасия Векшина (Москва). Скучать по северным странам. Стихи    Игорь Лапинский. Тяни, паучок, тяни. Стихи    Елена Глазова. Спонтанная левитация. Стихи    Аркадий Драгомощенко. Великое разнообразие любви. Стихи. Вступительное слово Виктора Лапицкого    Хамдам Закиров. Крымские стихи    Ниджат Мамедов. Непрерывность 11– 20. Стихи    Игорь Вишневецкий. Стихотворения, присланные из Италии    Андрей Сен-Сеньков (Москва). 22-24. Стихи