В декабре 2003 года Ян Каплинский (р. 1941) опубликовал на эстонском языке биографическую книгу «Отцу» (Isale, изд-во «Varrak»). Отец писателя пропал без вести, когда Каплинскому было полгода, – это драматический подтекст книги. Саму книгу эстонское издательство снабжает следующей аннотацией: «В новой эссеистической книге Яна Каплинского два полюса. С одной стороны, он пытается исследовать жизнь своего отца польского происхождения и его потомков и по воспоминания знакомых отца в прошлом восстановить жизнь отца в Тарту до ссылки в тюремный лагерь в России. С другой стороны, книга является обращением к отцу, которого он особо и не помнит. Каплинский описывает отцу свою собственную жизнь, взгляды на мир и отношения с близкими». В настоящее время готовится полный перевод книги на русский язык, которая ждет своего издателя. – И.К.

***
Завтра Рождество, и большая часть семьи соберется здесь, в Мутику. Обычно мы всегда проводили Рождество в Тарту, в последние годы даже в Калласте, но сейчас там ремонт и большая неразбериха, так что мы приняли решение в пользу Мутику. В первый день праздника Тийа готовит обед, на который приходят все, всего 16 человек. Вот так много нас теперь. Мярт со своими, как правило, сами по себе, напрямую он не является членом нашей большой семьи. Но два его мальчишки – тоже твои потомки, ты продолжаешь жить и в Оливере, и в Маркосе.
Каплинские, таким образом, проникли сквозь бутылочное горлышко. Семейство чуть было не вымерло, я ведь в своем поколении единственный потомок прадеда Эдварда да, наверное, и его отца Яна. Хотя у Эдварда было восемь детей, я единственный из оставшихся в живых его внуков. Не знаю, почему с этим поколением так получилось. Будто у людей иссякли жизненные силы, исчезло желание вступать в брак и заводить детей. Из твоих дядюшек-тетушек Хелена, Ядвига и Эдвард Каплинские так и не вступали в брак, а у других было мало детей и ни одного внука.
Здесь прослеживается некая параллель с семьей матери мамы – с Янесами и Шульценбергами. У прабабушки Анны было тоже восемь детей: Анна, Мария – моя бабушка, твоя теща – Марта, Ида, Йоханнес, Хелена, Мета и Хельми. Но у них уже не было столько детей. В моём поколении у Йоханнеса и Анны Янесов только пять потомков. У дедушки Яана и бабушки Марии было четверо детей и всего один внук, я*.

*В конце сентября 2003 года я получил из Германии электронное письмо от господина Бертольда Фульда, который сообщает, что он, с его сестрой Дагмар – внуки сестры бабушки Марии Меты… Мета была любимой тётушкой моей мамы, в семье которой (муж Меты Карл Зелтин был латыш) в Германии она жила какое-то время в молодости. Позднее Зелтины направились в Манчжурию, где Карл работал в представительстве какой-то европейской фирмы. После войны, когда Манчжурию завоевала Красная Армия, мы потеряли с ними связь и думали, что они погибли. Теперь выясняется, что Зелтины после окончания войны попали в Германию, а вот их дочь Зигрид – в ГУЛАГ. Потомки Зигрид – люди моего поколения, так что нас вместе с Бертольдом и Дагмар всего семеро. Как обрадовалась бы мама, если бы узнала, что тётя Мета и дядя Карл (которого почему-то звали Сашей) благополучно бежали с Дальнего Востока в Европу, и что у них были потомки. Но мама этого так и не узнала.

Не сказались ли, таким образом, на людях те огромные изменения и метания, которые происходили в конце столетия и на рубеже столетий? Время жизни моих прабабушек и прадедушек, будь то Эдвард и Людвика или Йоханнес и Анна, было еще более или менее спокойным, всё ещё прочно стояло на своих местах, судьбы людей казались предопределёнными. А потом время вышло из-под контроля.
Да, хотелось бы откуда-нибудь получить приличный портрет дедушки Зигмунда, который, судя по письмам Жмиховской, был очень красивым ребенком. Те фотографии, которые у меня есть, это плохие любительские снимки и его лица там не разглядеть. Одно фото датировано июнем 1914 года (sic!). Они там с бабушкой Яниной сидят на песчаной дюне, за их спинами кусты и, наверное, тростниковые заросли. Думаю, это фото снято где-то на побережье Балтийского моря, где-нибудь в районе Гданьска, Гдыни или Сопота. Очевидно, в последние мирные дни или недели. У дедушки-бабушки соломенные шляпы, дедушка в перчатках, на их лицах ещё покой, хотя, глядя на снимки задним числом, видишь, насколько хрупок этот покой. В июне 1914-го было что-то по-осеннему траурное. Безотчётно предавались эти отдыхающие последнему счастью. С беспечным отдыхом на пляжах Балтики на несколько лет было покончено. Для вашей семьи наступали смутные времена. Из твоей биографии читаю, что в 1915-м вы из Варшавы двинулись в Москву, а потом, во время революции, были в Киеве. Сколько ты вообще мог находиться в Польше и ходить в школу до 1920-го года? Ведь в школу ты пошел только в Швейцарии, в Веве. Странно, что о твоем детстве, о жизни бабушки Янины и дедушки Зигмунда я знаю намного меньше, чем о прадеде Эдварде и его семье. О них и им очень много писала Нарцисса Жмиховска – оттуда я узнал даже о легочной болезни прадеда Эдварда и его ревматизме. Но о своем деде Зигмунде я знаю очень мало. В его окружении, кажется, не было писателей, письма которых позже могли бы быть опубликованы.
Теперь Йоанна прислала мне копии писем Жмиховской, где говорится о нашей семье. Жмиховская пишет, что у маленького Зигмуся был ангельский взгляд и гримасы маленького чертёнка. Дальше встречаю деда уже «крупным индустриалистом». Как я уже упомянул, нет ни одной приличной его фотографии (у прадеда Эдварда много фотографий), ни одного письма или какого-нибудь другого документа. Только дарственная надпись на портсигаре:
«Многоуважаемому Начальнику Сигисмунду Эдуардовичу на добрую память отъ служащих С.П.Б. конторы общества «Продамета». 1 мая 1910 г.
Снова что-то не сходится. В комментарии Жмиховской сказано, что З.К. был одним из т.н. директоров Путиловского завода. А Продамета, как мне объяснял один русский историк, была отдельной фирмой. В отношении Продамета, по крайней мере, не может быть никаких сомнений. Это написано, выгравировано на серебре. Продамет был компанией, продававшей за границу металл и изделия из металла. В школьных учебниках моего времени Продамет приводили как пример того, как в России в то время развивался монополистический капитализм, крупные концерны. Понятия не имею, что мой дед Зигмунд в этом Продамете делал. Из комментариев к письмам Жмиховской следует, что большую часть времени он проводил в европейской и азиатской части России, в том числе в Иркутске. По всей видимости, у Продамета был в Иркутске какой-то завод. Скорей всего, его основным местом жительства был всё-таки Петербург, и, очевидно, большую часть времени вы проживали там, как можно вычитать из одной твоей биографии. Но какое-то жилье было у вас и в Варшаве, если я правильно понял.
Дедушка, вероятно, был зажиточным человеком. Как и мой второй дед. Так, он мог иметь много квартир, оплачивать детям домашних учителей, и, после смерти Халуси в 1912-м году, увезти семью в Швейцарию, чтобы пережить эту потерю. Об этом рассказывала тетя Аньела. Бабушка была ужасно несчастна, все время плакала, когда думала о дочери. У Каплинских был друг семьи, человек левых взглядов и атеист – и он сказал бабушке что-то плохое. Говорят, был таким суровым человеком. Сам я думаю, что он был, возможно, неплохим психологом – знал, что в какие-то моменты необходимо, пусть и грубо, но вернуть скорбящего к жизни, вытащить человека из глубокого отчаяния. Имя этого человека левых взглядов бабушка мне называла, но сейчас я забыл его и вряд ли уже когда-нибудь узнаю. А жаль, потому что вполне возможно, что это и был тот человек, который познакомил Каплинских с Владимиром Ильичом Ульяновым.
Дедушка Зигмунд, специальностью которого была металлургия, был, несомненно, образованным человеком с широкими интересами. Иначе и быть не могло: он был из такой семьи, где занимались и музыкой (Жмиховская несколько раз подчеркивает музыкальность Эдварда и его большой интерес к музыке), и литературой, интересовались происходящим в мире. Очевидно у дедушки с бабушкой, в прошлом актрисой и певицей, были общие интересы. В каких кругах вообще мог вращаться дед? Когда вы жили в Петербурге, вы наверняка общались с культурными людьми, ходили в театры и на концерты.
Жить в Петербурге перед Первой мировой войной для человека умственного труда была настоящим счастьем – это ведь была одна из культурных столиц мира, город, где рождалось так много важных мыслей, будь то в области искусства, науки или философии. Из тогдашнего Петербурга вышли Питирим Сорокин, Игорь Сикорский, Тадеуш Добржанский, Игорь Стравинский. Андрей Белый, Осип Мандельштам, Николай Вавилов и много кто ещё. А с эстонской стороны – Йоханнес Семпер, Пеэтер Тарвель, Юри Улуотс, Аугуст Рей. Первых двоих ты определённо знал. Вспоминается, что ты очень уважал двоих тартуских ученых, говорил, что они – настоящие учёные. Одним из них был Харри Моора, а другим – Йоханнес Пийпер.
Наверняка у тебя были и другие знакомые, о которых я не знаю ничего, либо почти ничего. Однажды один тартуский антиквар дал мне почтовую открытку, которую ты послал профессору Людвигу Пуусеппу. Открытка была на польском языке, и на ней ничего не было, кроме приветствия. Но из неё следовало, что профессор Пуусепп в какой-то мере владел польским языком. Где он его выучил?

Перевод с эстонского: Людмила Кокк, П.И.Филимонов, Игорь Котюх