Елизавета Караваева. Эмма. Рассказ

Граница Ивангород-Нарва. Октябрь 2022 г.

В багажнике темно. Сколько же часов прошло? Три? Четыре? Свет. Голоса. “Коэр… пассь… оманик…” Пахнет резиной, бензином и потом. Люди в форме говорят на чужом языке. Куда меня везут? Снова темно. Машина движется. Я засыпаю, думаю только о Яне. Как хочется снова стать щенком.

Яна

Звуки как капли, падающие на железную миску: «Эмма, Эммм-ма! нель-зЯ! Дурочка! Ну что ты делаешь, глупая!» Лицо так близко. Смотри, я же хорошая, вот сейчас тебе докажу, почищу тебя, вылижу языком. Ну что же ты отворачиваешься? Плачешь? Нет, кажется, смеешься. Какая странная. От тебя так хорошо пахнет, костром, лесом, чем-то родным. Я тебя обожаю, твои глаза цвета моря. Твои волосы как шерсть небесной праматери хаски, золотые, блестящие на солнце, мягкие как пух новорожденного щенка, душистые. Иногда так и хочется чихнуть, зачем ты их моешь шампунем? Его запах перебивает запах твоей одежды, запах костра. От этой химии чешется нос. Ты бы лучше дала мне тебя вылизать, и твои волосы бы были чище, чем шерсть призовой хаски на выставке собак!

Вадик — твой щенок, я сразу так и поняла. Он поначалу плакал, когда я брала зубами его руку, вела к двери, чтобы он погулял со мной. Я видела, как Яна берет его за руку и ведет в детский сад. Я старалась сделать так же: пойдем погуляем, детеныш моей богини, моей хранительницы. Брала зубами его руку и вела к двери. А он плакал, маленький человек.

Я готова стерпеть все ради Яны: и ее духи, от которых мне хочется чихать, и шампунь “Хэппи дог”, которым она моет меня в ванной. Это, конечно, пытка, измывательство, унижение собачьего достоинства. Я ведь умею умываться сама, чистить там, где надо, есть для этого язык, зачем меня мучать этим ритуалом?

Я готова стерпеть, когда еще десять, двадцать Вадиков в походе тормошат, мучают, тискают, натягивают на меня свои шапки и шарфики, запрягают в санки. Я забираюсь к ним в палатку и согреваю их маленькие спящие тела. Хотя, честно говоря, даже для меня, молодой здоровой хаски, внимание двадцати подростков бывает чересчур.

Яна и Вадик — это моя семья. Я помню мать, но папаша остался незначительным эпизодом в ее и моей жизни. У Вадика тоже есть отец. Он живет в Германии. Он звонит по ватсапу, посылает фотографии городов и стран, в которых он побывал. Иногда даже посылает деньги. Я слышу, как Яна говорит Вадику, что можно теперь купить новую палатку, от его папы пришел перевод. Вадик любит папу и спрашивает, почему он не живет с ними в Мариуполе. Ведь Мариуполь такой красивый город, а Германия так далеко. Яна молчит, а потом веселым тоном говорит, что папа Вадика любит сына, но у взрослых все не просто. Иногда люди понимают, что они очень разные, только когда они долго прожили вместе. Когда я слышу этот разговор, я подхожу поближе, кладу голову на колени Яне, потом лижу руку Вадику. Пусть знают, что мы можем справиться и без папы Вадика. В конце концов, если мужчина нужен, чтобы оберегать, я с этим вполне справлюсь, а деньги он нам и так пришлет.

Этого похода все ждали давно: в Карпатах была ранняя весна и уже в феврале появились подснежники. Я каталась в снегу: свежесть и чистота. Читала следы на снегу: лисы, зайцы. Меня просто распирало от счастья. Спали в обнимку с Вадиком в палатке. Возвращались домой на Яниной хонде, за рулем был ее друг Паша, Янин коллега с завода. Я дремала в багажнике, слушая, как пассажиры слушали музыку, подпевали. Потом, сквозь сон, я услышала что-то, что мне не понравилось. Голоса из радио. “шановні співгромадяни! … російськиі окупанти. Важкі бої … Непроста ситуація … ми на своїй землі і не відступимо.” Яна вскрикнула, Вадик заплакал, Паша что-то быстро-быстро говорил, остановились на бензозаправке, Паша с Яной отошли к людям, столпившимся на бензозаправке, а я залезла к Вадику на сиденье, лизнула его лицо. Было ясно, что что-то плохое, иначе бы Яна так была такой возбужденной и не курила, стоя в кружке с другими людьми. Она ведь совсем не курит. Все смотрели в экраны телефонов, размахивали руками, звонили, кричали в трубку. Никто не заправлялся бензином.

Яна вернулась в машину, обняла Вадика. Не понимая слов, мне стало ясно, что беда. Большая беда. И в тот момент я поняла, что пришло время стать настоящей собакой, волком, львом, чтобы сражаться и защищать мою семью. Я начала рычать, сначала тихо, потом громче. Шерсть поднималась дыбом, во мне рождался воин. Пусть только попробуют тронуть моих родных. И хотя был очень грустный момент, Яна, глядя на меня, улыбнулась.

Яна забежала домой в нашу уютную квартиру на восьмом этаже, в доме, где в лифте так сильно пахнет другими собаками, что еле хватает терпения доехать до своего этажа. Она схватила мешок с моей едой, купленной оптом, забросила в машину одежду, ноутбук и недочитанного “Гарри Поттера”. Забыла вынуть из рюкзака керосинку и снаряжение для скалолазания. Я запрыгнула в багажник, готовясь к длинной дороге, но путешествие закончилось очень быстро. Я узнала дом. Здесь жил дядя Вася, у которого иногда оставляли меня и Вадика, когда Яне нужно было ездить в командировки. Она смотрела на меня виноватыми глазами и сказала: “Понимаешь, это ненадолго, я тебя заберу. Мы сами не знаем, куда мы едем. Дорога очень длинная. Прости”. Обнимала так, что мне было больно, а шерсть стала сразу мокрой. Ее волосы щекотали мне нос, хотелось либо чихнуть, либо завыть. Нет, так не пойдет, я же хороший пес. Я буду терпеть твои дурацкие шампуни, не буду лаять на проходящих собак. Ты не можешь меня оставить! Кто будет защищать тебя и Вадика? Ты что сдурела? Как ты можешь? Не уезжай… пожалуйста…

Дядя Вася

Дядя Вася жил в частном доме. У него был двор и палисадник. Ты просила его не выпускать меня во двор, мол сиганет через забор и побежит к нашему дому. Умная у меня хозяйка. В комнате пахло крысами и табаком, а в углу кричал человек с экрана. Я же не дура, знаю, что такое телевизор, хотя у Яны с Вадиком его не было: они смотрели и слушали на своих телефонах, иногда показывали мне смешные видео про собак. Телевизор, конечно, интереснее: лучше видно, чем в телефоне. Но мне совсем не нравилось, что там показывали: на экране все взрывалось, бегали люди, кричали, часто появлялся человек в футболке цвета хаки, с невыспавшимся лицом, и низким хриплым голосом говорил о потерях … Дядя Вася ругался и бил кулаком по столу, потом наливал себе что-то очень вонючее в стакан из бутылки. Мне страшно хотелось погулять, но он совсем забыл обо мне.
Потом телевизор затих, и дядя Вася пошел на кухню насыпал мне корма в миску, того самого, что Яна взяла из дома. Я заметила, что пакет уже почти пустой. Дядя Вася вышел на улицу покурить, через некоторое время он влетел в дом, задыхаясь. И тогда я услышала этот звук, от него хотелось закрыть уши и выть. Он надел на меня ошейник, и потащил куда-то на соседнюю улицу, куда уже бежали люди с детьми, с собаками. Мы спустились по ступенькам в темный подвал, где было душно и пахло мочой. Люди сидели на полу и на матрацах с такими лицами как я видела у Яны, когда она вернулась с бензоколонки.
Рядом сидела тетенька со шпицем, который меня бесцеремонно облаял. Я вообще не понимаю такого обращения: как будто я пришла к ней домой. Мерзкая, невоспитанная собака. Сколько еще в городе таких грубиянок! Я легла рядом с дядей Васей, который начал спорить с каким-то мужиком. Мне трудно было понять, о чем они спорят, я только слышала слова «Азовсталь», «попадание», «коридор». Я знаю Азовсталь, Яна ходила туда на работу. Мне стало тоскливо, я думала только о Яне, может быть и хорошо, что она уехала, туда в странную страну Германию, где ей и Вадику не нужно прятаться в подвале.

Потом случился день, когда моя жизнь снова изменилась. Однажды утром я ждала, когда меня выведут на прогулку, но дядя Вася спал. Уже был полдень, и снова раздался звук сирены. Я подошла к его постели и ткнулась носом в его плечо. Он не двигался, и мне это не понравилось. Я принесла его ботинки к кровати и снова ткнулась в него носом, принюхалась. Это был какой-то странный запах. Я выбежала на улицу и начала лаять. Прохожий пошел за мной, оглядываясь по сторонам. Оказалось, что он вовсе не хотел помочь дяде Васе, а начал открывать ящики стола, шкафы и совать что-то в карманы. Ах ты гад! Я вцепилась в его штанину, пыталась добраться до ноги. Он закричал громче, чем сирена, и ударил меня ногой и убежал. Я сидела на пороге, пока санитары не приехали за дядей Васей, и они совсем не обратили на меня внимания. Что же со мной будет?

В стае

Корм кончился, продукты в холодильнике, который я научилась открывать носом и лапами, тоже. “Ну что, подруга”, сказала я себе, “пора начинать самостоятельную жизнь”. Я уже пряталась под кроватью при звуке сирен и не прижимала уши. Но на улицах Мариуполя одной мне было не прожить. Нужно было вступать в стаю: вокруг ходили осунувшиеся и злые хаски, отчаявшиеся овчарки, обнаглевшие ротвейлеры и хладнокровные дворняги, взявшие в свои лапы лидерство над стаей. Они уже имели опыт жизни на улице.

В стаю меня сразу не приняли. Пришлось сцепиться с облезлым, но высокомерным ротвейлером. Я ходила за стаей на расстоянии почти неделю, приносила им добычу: украденную полу-протухшую курицу из чужого холодильника, остатки тушенки, которую я стащила у зазевавшегося бойца, крысу. Старый пес с разорванным ухом, у которого папаша был призовым ретривером, а мать немецкой овчаркой, обнюхал меня со всех сторон, потом дал понять стае, что я своя. Мне даже дали погрызть огромную кость, которую держали для драноухого. Я не могла понять, что это за кость – никогда не видела такого большого зверя — но я не стала уточнять.
На улицах почти не было автомобилей, но зато было полно новых канав, сыпались обломки домов. Я научилась залезать в дома, рыскать в поисках еды. Однажды я видела человека, который стоял на коленях и пил воду из лужи как собака.

Постепенно из стаи начали исчезать мои новые друзья. Решила, что нужно быть осторожнее. Почти оглохла от рева сирен. Жутко хотелось есть. Мальчик с татуировкой и черными волосами, словно шерсть ньюфаундленда, поманил меня куском сала. Было божественно вкусно, и я лизнула его руку. Он почесал меня за ухом и повел за собой. Жил он на окраине города в вагончике, который стоял не на рельсах, а на земле. Оттуда вышла женщина в длинной цветной юбке и спросила: “Миша, зачем ты нам еще один рот привел? Самим скоро нечего будет есть!” Мальчик не обратил на нее внимания и играл со мной, учил трюкам. Он назвал меня Джуной, и мне понравилось мое новое имя. Мы спали вместе на полу вагончика, между его братьями и сестрами. Мне это напомнило походы в горы с Яной и Вадиком. Потом я узнала, что Мишу и его семью называли “цыгане”, хотя они сами называли себя ромами. Утром они ходили на рынок, вскрывали контейнеры, собирали еду. Миша всегда давал мне поесть, а его младшие сестренки катались на мне, надевали на голову шапки и платки, смеялись до упаду. Когда я лежала на полу вагончика, чувствовала, как дрожит земля. Где-то совсем рядом слышались взрывы. Иногда ночью никто не мог заснуть. Днем хриплый голос гремел по району громче свиста снарядов, предлагал спускаться в подвалы. У вагончика не было подвала, а бежать до ближайшего подвала было далеко. Иногда отец отправлял семью в подвал, а сам оставался дома. Родители Миши хотели уехать из города, но у них не было документов. Поэтому они остались. Я надеялась, что они уедут в Германию и возьмут меня с собой, а я встречу там Яну. Наивная псина.

“Освобождение”

Я люблю май, столько волнующих запахов, но запах мая перебивает запах гари, резины и солярки. На улицах люди с автоматами, крики, много мата. Я знаю, что такое мат. Дядя Вася только так и разговаривал. К Мишиному отцу пришли какие-то люди — парень в джинсовой куртке, с пушистой шерстью на подбородке. Он показывал им что-то в телефоне. Я услышала свое имя, навострила уши. “Эмма!” Откуда этот парень знал, как меня зовут. Ладно, я лизнула ему руку на всякий случай. Наверное, он от Яны. Миша отвернулся и высморкался на землю. А папаша быстрой рукой убрал в карман сложенные купюры. Чувак с шерстью на подбородке надел мне на шею ошейник, посадил в багажник машины. Я простилась с Мишей: облизала его щеки, они были соленые. Он долго держал меня за шею своими худыми руками. Прости, Миша, но я хочу к Яне. Может быть, мы еще увидимся.

Машина едет долго. За окном темно, потом снова светло. Мы часто останавливались, в машину залезали люди в форме и с автоматами. К нам садились люди: с сумками, с детьми, очень тихие. Они сразу засыпали. Чувак с шерстью на подбородке давал им пить из канистры, наливает и мне в миску. Сколько же еще ехать?

Мы снова останавливались, высаживали людей, снова проверки. Потом был город, огромный, шумный, непохожий на Мариуполь. Здесь были огромные дома, нарядные люди, пахло кофе, булками и морем, только другим, северным и холодным. Питер. Почему Питер? Это же далеко от Германии! Нас встретил другой чувак с шерстью на подбородке, привел в свою квартиру. Игорь. Они меня хорошо кормили и водили гулять. Я ждала Яну, но она так и не появилась.
Вышли на прогулку. Сыро, сколько здесь воды, вода и камень, запахи, запахи. Вот еще идет хаски, привет, подруга. Ну ладно, не хочешь знакомиться…
Игорь купил кофе. В кафе лица — в экранах телефонов. Кто-то спрашивает про меня, я слышу шепот: “Мариуполь”. Я знаю это слово. Это мой дом.

Лежу, ничего не хочу. Гулять не хочу, есть не хочу.

Меня снова посадили в машину и повезли куда-то. Снова много людей, с сумками, с собаками и кошками (глупые твари), рев младенцев. Люди в форме, уже темнеет. Граница.

Таллинн. Октябрь 2022.

Приехали поздно вечером, было уже темно. Знакомые запахи леса. И кошек. Одна так и сиганула от меня, глупая.

Вышла женщина. Может быть Яна? Нет. Другая, пахнет по-другому, не понимает ничего про собак. Женщина, которая меня везла с границы, сказала ей про меня: “она хорошая, но не воспитанная”. Какая чушь!

Женщина кормила, потом говорит, надо спать. Вот еще! Я столько часов ехала и ждала на границе, и теперь спать? Ну подумаешь, три часа ночи, иду к хозяйке, беру за руку зубами, нежно, тащу на улицу, она выходит, заспанная, в халате. Гуляет со мной по району. Хорошо, прохладно, пахнет как в походе.

Кухня — мое любимое место. Мясо на сковородке божественно пахнет. Ну, дай кусочек. Смотри на меня, я же такая милая. Еще. И еще. Люблю тебя.

Мелкий сначала боялся, теперь подходит, обнимает. Может быть, меня и оставят здесь, только если кошка перестанет меня бояться.

Я уже привыкла: мелкий гуляет со мной, вокруг лес, болота. Красота. Дают поесть всегда, когда попрошу. Я знаю, где холодильник, там много вкусняшек. В Мариуполе с нашей ватагой научились открывать холодильники в заброшенных домах: надо носом и лапами, потом один держит дверь, другой зубами вытаскивает все, что хорошо пахнет. Если пахнет кисло, жрать нельзя.

Хозяйка куда-то ушла. Я лежу на пороге, голова на лапах: неужели она тоже уедет, как Яна? За окном шум дождя. У Яны текли черные реки по щекам, когда она уезжала, у Миши тоже было соленое лицо, когда меня забрали. Но собаки не умеют плакать, хотя очень хочется.

Подъехала машина. Голоса. Что это? Яна?? Моя Яна, с золотыми волосами как шерсть небесной матери хаски. Ну что же ты стоишь? Мне все равно, что вы смотрите на меня: я буду лизать ей лицо, буду скулить от радости. Ты не представляешь, как я скучала без тебя. Ну что ты плачешь, ты думала, что я тебя забыла? Что я не прощу тебе? Откуда ты взялась? Неужели приехала, самолетом, поездом, автобусом, чтобы только меня забрать? Не стала дожидаться, пока кто-то привезет. Дорогая…

Спим на раскладном диване, я лежу, уткнувшись в ноги хозяйке. Завтра долгий путь. Сегодня примеряли намордник. Никогда бы не унизилась до этого, но теперь могу стерпеть.

Прощаюсь с обитателями таллинского дома, окруженного лесом, с мальчиком, похожим на Вадика, который не Вадик, и с женщиной, похожей на Яну, которая не Яна. Они стали невольными свидетелями трагедии, случившейся с другими людьми, в другой стране, которая прямо или косвенно стала и их историей, и они теперь пытаются понять, как им с этим дальше жить. Они стоят, переминаясь с ноги на ногу. Они не знают, что сказать женщине, которая увозит хаски, которую привезли из передержки в Нарве, которая до этого была в передержке в Питере, а до этого его искали и вывозили из оккупированного Мариуполя. Они чувствуют, что слова “Будем на связи. Держитесь. Давайте дружить” звучат фальшиво.

Возможно ли это вообще? Дружить?

Эмма смотрит из заднего окна автомобиля на женщину с ребенком, которые машут ей рукой.

Кошка, которая сбежала от страха перед псом, возвращается домой.

Таллинн, 2023 г.