Ирина Сисейкина. Огромный маленький мир. Стихи

опрятная эстонская бабушка Малле
продает садовые цветы у каубамайя –
флоксы, люпины, связанные в крошечные букетики,
улыбается, протягивает сдачу в сухой ладони.
она помнит.

добродушный механик Райво –
в фартуке, руки по локоть в мазуте,
чинит машины, собирает моторы,
вот уже сорок лет собирает,
смешно ругает политиков, всегда ругал, с самого детства.
он помнит.

девочка Соня из Мелитополя –
юбка в клеточку, неоновые кроссовки –
этой осенью впервые идет в эстонскую школу,
в третий класс.
она тоже все помнит.

***
Пять тысяч писем за восемнадцать лет, маленький большой цифровой след,
Фотографии, рисунки, объяснения в любви, тексты, нервы и струны – так много, хоть не живи,
Роберт, помнишь, в Нью-Йорке ты смешил меня до икоты – тебя больше нет, а если ты есть, то где ты и кто ты?
Алекс из Бостона, фото в подземке, из минских, из городских, как мне сказали, он умер потом – от тоски,
Я с сигаретой, желтое небо, вечерний взлет, «хватит бояться, это нелепо, ну что ты, алё»,
В черном плаще под дождем по Восемнадцатой стрит, счастлива до одурения, горло от виски горит,
Билет из Янгона в Баган, четырнадцать тысяч кьят – и следом «я встретил тебя, а это уже до хуя»,
Огромный маленький мир, практически без границ, и есть только ты и я, и нет никакого «они»,
Дороги опутали Землю, словно аорты, но были еще парапланы, но были еще телепорты,
Но были ноты и рифмы и тысячи новых тем.
Но больше не повторится.
Зачем это все, зачем.

***
Моим любимым девочкам четырнадцать и восемнадцать,
В июне сданы экзамены, в пыльном городе нечем заняться,
Моим любимым девочкам двадцать и двадцать четыре,
Мы курим и обнимаемся в огромной пустой квартире,
Потом им исполнится тридцать, сорок и далее,
Они уедут в Америку, в Англию и в Италию,
Будут пить рьоху, рожать детей, закрашивать седину,
Писать диссеры, спасать людей, ненавидеть войну,
Гневаться и ругаться так, что заискрят розетки и провода,
Плакать и хлопать дверью и убегать в никуда,
Мчаться долгие тысячи миль за рулем – ой, да легко,
Но никогда больше, как мы тогда – под дождем с коньяком босиком,
И ноги целует горячий асфальт, растопивший и лед, и снег
В том городе и в той жизни, которых у нас больше нет.
Смуглые, голубоглазые, ветреные красавицы,
Мои любимые девочки все равно никогда не состарятся.