Трийн Пая, Кристьян Хальяк, Андрус Касемаа. Стихи. Пер с эст и вст заметка: Елена Скульская

Первопубликация: Трийн Пая, Кристьян Хальяк, Андрус Касемаа. Похороны реки. Пер с эст Елены Скульской.  Серия «‎Эстонские поэты в переводах Елены Скульской»,‎ том 4. Kite, Пайде, 2023.

«‎Новые облака»‎ выражают благодарность Елене Скульской за разрешение опубликовать заметку и переводы из книги в журнале.

 

От переводчика

 

Древнегреческий философ Сократ говорил: «Ходил я к поэтам и спрашивал у них, что именно они хотели сказать. И чуть ли не все присутствующие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Не мудростью могут они творить то, что творят, а какой-то прирожденной способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям».

Не к каждому поэту можно отнести эти слова. Не каждый поэт заключает в свои стихи тайну, разгадывать которую возьмется только профан. Но чудо стихов Трийн Пая как раз «из семьи таких основ» – недомолвки ее строчек заставляют читателя дорисовывать картину, достраивать здание, сооружать мосты через пропасти, а не задавать текстам бессмысленные вопросы в поисках бессмысленных ответов.

Наше читательское сотворчество возможно, если мы хотим оживить в себе померкнувшую боль потери, успокоенную горечь разлуки. Если хотим вспомнить о несчастье, давно затянувшимся ряской повседневности и притерпелости.

Трагизм стихов Трийн Пая моментально ощущаешь как невыдуманный, как невозможный пережить иными путями, а только через стихи; то есть это не крик о помощи («Читателя! Советчика! Врача!»), а благодать для творчества.

мир разевает рот
и дает тишине наораться

или:

знаешь ли ты, что тяжелее всего удерживать в руках
пустоту?

 и еще одна схожая конструкция:

ничто не способно так ярко высветить окружающее,

как полная темнота

 Это – не навязчивые оксюмороны, не парадоксы, претендующие на остроумие, но экзистенциальные ощущения шаткости, ненадежности всего, что якобы устроено прочно и безусловно. Потому что любимые люди, без которых немыслима жизнь, – умирают. Потому что любовь не равняется бесконечности. Потому что пыль, в конце концов, покрывает всё, что еще недавно блестело и сверкало.

мы еще можем так глубоко проникнуться

серым существованием,

что наше дыхание будет плести на манер паука паутину

И схожее:

стихотворение превращается в пыль.
пустые водочные бутылки
сияют алмазами

У каждого поэта есть образы и предметы, к которым он вновь и вновь возвращается. В образной системе Трийн Пая хрупкие, недолговечные, ломкие, прозрачные крылья бабочек занимают, пожалуй, центральное место. Есть множество цветов, трав, дождя и снега, но крылья бабочек чаще всего рассыпаются в прах, как и надежды лирической героини.

но здесь только пыль на лестничной

пыльной площадке
и сломленные крылья бабочек –
они тоже становятся пылью.

Трийн Пая родилась в 1990-м году. Тема смерти – важнейшая составляющая молодых стихов, когда смерть – то, что бывает с другими, а не приближающаяся реальность.

 бегу сквозь заросли крапивы.
выкапываю волосы бабушки.
заплетая их, начинаю понимать, что мертвые
не любят землю,

они любят небо, водное обещание.

 Всякий раз, когда сталкиваешься с новыми, свежими, небывалыми, впервые найденными метафорами и сравнениями, понимаешь, что возможности поэзии никогда не будут исчерпаны.

Кристьян Хальяк родился, как и Трийн Пая, в 1990-м году. Его стихи сюрреалистичны и совершенно произвольны, хотя мы догадываемся, что за ними встает некая цельная и последовательная реальность, о которой знает поэт. Но между нами и этой реальностью – непреодолимая четвертая стена, так принято в театре, где зритель не имеет права вторгаться в действие на сцене. Стихи Хальяка сценичны и кинематографичны: мы видим то, что он хочет нам показать, но нам отказано участвовать даже в монтаже – разорванность фрагментов не предполагает сшивания, прорехи не ждут, что кто-то возьмется их латать.

будь благословенна смерть

ты прошла сквозь пургу и метель

побитая злобным градом чтобы

так рано сегодня меня найти

наверное в жизни нет ничего отраднее

гниющего женственного ожидания –

приготовления к смерти

линии жизни заспиртованы и они устали

Кристьян Хальяк не заботится о том, чтобы мы узнали характер его лирического героя, можно даже сказать, что он говорит не от его имени, а от имени назойливой мысли, сверлящей его. От имени разных картин, которые нарисованы выдуманной реальностью. От имени персонажей, которые подменяют лирического героя и начинают действовать по своему усмотрению.

 трудно в этом признаться, но я порой представляю,

будто на улице под окном стою девчонкой,

положившей на плечи мальчика свои солнечные ладошки

для просушки. случайная девчонка. нет, меня никогда не бросят под случайным окном на улице. за соседним столом

целуются. считают сдачу.

Читая Хальяка, чувствуешь себя порой в музее современного искусства, где тебя, глядящую на всё с сомнением и подозрением, вдруг поразит неожиданная инсталляция. Так на одной из выставок в Париже я увидела огромный старый обеденный круглый стол, в столешницу которого были вдвинуты разные стулья – от дедушкиного удобного с подлокотниками, даже не стула, а скорее кресла – до крошечного детского стульчика для только-только научившегося сидеть ребенка. В этом, казалось бы, простом приеме был глубочайший смысл, говорящий о въевшихся в каждого человека традициях, правилах, семейных историях. Так и в выбранных мною стихах Хальяка я вижу особенным образом переданные размышления о том, как устроена жизнь человечества, куда ведет цивилизация, на чем стоит мир.

обычно люди соглашаются вкушать

радости плоти

при условии

что радости будут слащавыми

 

даже приторными

но даже если радости плоти

будут отдавать марципаном

для многих они все равно

останутся свинством

люди будущего утвердятся в мнении

что плотские радости

непременно свинство

потому что глаза их будут

оскоплены

Кристьян Хальяк – поэт, говорящий сам с собой. Он не ищет собеседника, не жаждет разделить с кем-то свое одиночество, он, полагаю, назвал бы одиночество уединением, то есть состоянием желанным и добровольно выбранным. Волнение и приязнь, которые вызваны его стихами, лишены сентиментальности, мы любуемся ими, как могли бы любоваться пейзажами , где вовсе не обязательно присутствие человека.

 пытаюсь отвлечься от самого себя и тогда вдруг ниоткуда

падают мне в ладони яблоки алого цвета

ты издеваешься надо мной бьешь наотмашь а мне хочется

верить в реальность добра и зла

в сумерках тени начинают играть на стенах

мне кажется что спину мою истоптал альбатрос

он тащит за собой свои вонючие крылья

в свете дневном затерялась стыдливость

наглые сумерки пробуждают цветы

в страстных садах твоих глаз

счастье давно научилось без слов обходиться

Такой вот парадокс: Хальяк максимально откровенен и при этом максимально закрыт. Не надо пытаться понять, что именно послужило поводом для его стихотворения, чем он был движим, вдохновлен, эти сведения – не для нас. Нам остается текст, замкнутый сам на себя, но затягивающий нас в воронку своих фрагментариев и обогащающий редкими впечатлениями, помогающими понять день сегодняшний – его странности и необъяснимости.

Андрус Касемаа на шесть лет старше своих коллег по этому сборнику, что, конечно же, не делает его поэтом другого поколения.

Его стихи почти всегда – рассказ, история, случай, воспоминание с завязкой, кульминацией и развязкой; баллада, публицистическое высказывание, признание в любви. Он ищет формы предельно простые, в которых не было бы и намека на ухищрения, демонстрацию мастерства. В этом «отсутствии» изыска есть особое обаяние, когда читателю кажется, что он давным-давно знаком с автором, готовым на основании многолетней дружбы поделиться с ним самым сокровенным. Эта доверительность обманчива, поэт говорит ровно столько и ровно так, как нужно для его произведения, но читателю приятно обманываться.

Особенно приятно, что лирика у Касемаа органично соседствует с иронией, а ирония, чаще всего, направлена на самого себя. Человек, слишком серьезно к себе относящийся, нам неприятен (даже если мы сами страдаем этим недугом).

Чувствовал себя сегодня Львом Толстым
спал до обеда в стоге сена
Правда, имения у меня нет
В Париж не езжу
не женат
Война и мир не написаны
Анна Каренина застряла на середине
О непротивлении злу насилием думаю часто
Но обессилил от ненависти

Характер лирического героя таков: он сосредоточен на любви – мучительной, безумной, бесконечной; настаивает на том, что любовь его запретна, вызывает неприязнь и раздражение окружающих, но он никогда от нее не откажется:

и наступят ночи, когда я состарюсь

и буду тосковать по тем ночам

когда мы были неразделимы

 мне останется только

спуститься под землю

добраться до

твоего гроба

и приникнуть к тебе

 

и эти ночи

теперь уже никогда

не закончатся

 Он страстный, одержимый, последовательный пацифист – он чувствует зловонье древнеримского поля боя, и этот запах преследует его каждодневно.

пусть идут на войну те

кто хочет

пусть воюют те

кому хочется воевать

пусть убивают те

кому нравится убивать

а я не хочу

 

дай мне Бог

умереть за то

во что я

действительно

верю

 Он не видит особенного смысла в своей жизни, вообще человеческая жизнь кажется ему суетной и пустой. Но он верит в связь времен, в вечность, которая не изменит его убеждений и пристрастий.

Я – стихотворение

длинное, короткое, свободно текущее по реке речи

 я – безъязыкое – выражаю себя в языке

могу зарифмовать себя или остаться свободным

форма, по сути, меня не меняет

 я живу повсюду, являюсь то здесь, то там

я впиваюсь в тебя – мне не нужно для этого быть белозубым

я тебя обжигаю – мне не нужен при этом огонь

я тебя иссушаю – мне не нужен песок пустыни

я тебя веселю – а сам не смеюсь никогда

Мне очень нравится этот человек – ранимый, чуткий, нежный, отзывчивый, снисходительный, ироничный. Я бы хотела, чтобы он оказался в числе моих друзей. Я его никогда не видела, мы никогда не встречались. Только обменялись несколькими письмами и телефонными звонками. Но я невольно и настойчиво соединяю реального Андруса Касемаа с его лирическим alter ego, я почему-то уверена, что талантливое простодушие стихов делает автора и героя единым целым…

В названии этого тома есть слово «похороны». Но он полон жизни, новаторства, свежести. Так и надо творить молодым поэтам – пить из бездонной чаши бытия и помнить о смерти.

 

ТРИЙН ПАЯ (TRIIN PAJA). Пер с эст Елена Скульская

ДЕРЕВЯННАЯ ПТИЦА

вечер. деревья прядут

нити тени. человек с глазами Кафки поднимается из зарослей

душистого тысячелистника.

я, сидящая у подоконника,
кажусь издалека маячком,

всё безымянно,
описывать чье-то тело

можно только на ощупь, вслепую.

я слепая, вырезающая из дерева
птицу.

глаза Кафки сияют вереском-медоносом.

в его волосах прячутся цветы

яблоневого сада.

его вены могут блестеть
как реки, как снег

в Пекине. Он исчезает,
белое ведро

покачивается на руле велосипеда.
мое тело перебродило, и я никому

не предлагаю ликера, в которое

оно превратилось,
или темного меда,

накопленного в изобилии.

я просто сижу и держу в своих руках
блёклую рюмочку.

знаешь ли ты, что тяжелее всего удерживать в руках
пустоту?

 

САД В ОКТЯБРЕ

сад в октябре

источает запах ликера
из черной смородины

яблоки падают

на кусты крыжовника
и катятся дальше красными

и желтыми ручейками
и свет
свет

свет – это птица

которая в час заката

сжигает свое

оперенье

 

НОЧЬ ТЕМНА КАК ВОЛОСЫ СЕСТЕР

убывающий месяц похож на изогнутую

шею лебедя

и ночь темна словно волосы моих сестер

я помню двух своих сестер

с блестящими как у косуль глазами

 

а их головы

из-за вшей

были обриты наголо

слишком длинные для маленьких ручек

рукава пальто были закатаны
а срезанные локоны

поблескивали на полу

как перья вороны

мы были детьми а мамы были воронами
нашей болью сорок-воровок кормили

любовь иных матерей просто святая –
они окропляют хлеб голодающих

собственной кровью я читала о березовой каше я читала

о том как дети окаменевали, словно

они наглотались прибрежной гальки

или набили животы аметистами

я читала о том что дети в Чернобыле

не улыбаются

их учительница говорит:

наши дети не играют и не смеются

наши книги горят но не согревают

сороки-воровки-вороны слетаются, кружат
деготь детской беды страшен и темен

как темна эта ночь
как темны

волосы моих сестер

 

КРИСТЬЯН ХАЛЬЯК (KRISTJAN HALJAK). Пер с эст Елена Скульская

ПОХОРОНЫ ЛИСЫ, НАДЕВШЕЙ МАСКУ

«Все несчастные травмы одинаковы, все счастливые травмы не похожи друг на друга.»

Лев Толстой

 

Внезапно (уже не во сне) моя жена стала двигать

в спальне

мебель и разбудила меня. Я проснулся разбитым, и моя

спина, мои ноги и

бедра – все заставляло меня страдать. Видимо, я спал, скрючившись,

словно монстр.

Интересно, кажется ли вам это столь же забавным, как мне.

Думаю, что нашим друзьям традиционалистам

будет довольно трудно

извлечь мораль из этой истории.

С уважением, автор

 

*

твое гладкое чувашское тело выделялось на фоне других,
бросалось в глаза; я был иным сегодня на берегу, чем ты,

иным человеком, чем ты сейчас в этом тексте,

мягкая твоя перчатка вплелась в мою ладонь, твоя перчатка

вела меня сквозь сотни стильных танцев, однажды

мы шли с тобой в моем далеком детстве, моя черепушка

выглядела тогда милее, море пыталось меня разжалобить,

я же хранил молчание наподобие акриловой краски,

теперь ты в этом тексте ищешь голос, но не надо,
не будь жертвенным камнем — тоомемяги – слушай радио,
будь снова лучшей из тех, кто пересолен жизнью,
ладони мои сплетены с твоею мягкой перчаткой,
ведущей меня через сотни стильных танцев к ветке,
за которую может зацепиться мое замызганное детство,

и оно начинает выглядеть гораздо лучше

 

 

*

да, я несомненно лучше, чем был когда-то, сегодняшней

ночью, сегодняшней ночью иду хоронить лису,

иду сквозь ягодные провалы в памяти, длинная дневная

дорога улыбается лужицами, прудами, озерами,

несет груз своего терпения так, как несут драгоценности,

не зная, как отмерить расстояние от вечера до ночи,

отсчитывая шаги от ближайшей церкви, а ночь наступает синяя, ее синий гуще, чем цвет вина – не бывает темнее;

лучше пусть будут две девочки, два стакана,

и голову следует выправить лучшим стилем:

если придется мне утонуть, то свое утопление я понесу

так, как носят на себе украшения; на нас нет той вины,

с которой начинаются все счеты, но голову стоит все-таки

выправить окончательно той ночью, когда я пойду хоронить

самого себя

 

АНДРУС КАСЕМАА (ANDRUS KASEMAA). Пер с эст Елена Скульская

ВИКИПЕДИЯ ОШИБАЕТСЯ

Я книжный вор
а вовсе не писатель

Моя первая книга –
я украл ее

Мы были так бедны
наша книжная полка была столь мала
а я хотел читать и читать

И потом я расчувствовал вкус крови
и зубы мои привыкли глодать кости –
так ты сказал мне
я же
взваливал тяжести себе на плечи
выворачивал карманы
в которых прятал
книги
и читал запоем
разрывая корешки дорогих изданий

И еще много лет воровал я книги
прежде
чем начать
писать
самому

 

*
поцелуй меня
пусть поцелуй твой длится столько
сколько нужно чтобы подняться в лифте
на самую высокую в мире башню
поцелуй меня
пусть поцелуй твой длится столько
сколько звучит десятая симфония малера
я прошу тебя
и слушатели просят исполнить ее на бис

и еще
пусть поцелуй твой длится столько
сколько нужно чтобы деревья
опять превратились в саженцы
кусты черники покрылись цветами
а летний ветер пошел бы опять гулять по соснам

пусть поцелуй твой длится столько
сколько нужно чтобы я забыл себя
так долго
словно мы летим к самой далекой звезде
и я вовсе не хочу оттуда возвращаться

пожалуйста,
пусть поцелуй твой длится долго-долго –
мы бы
очнулись восьмидесяти восьмилетними
и давно похороненными

а мы бы и не заметили
было так хорошо
поцелуй меня еще раз
пожалуйста

 

*
каждый вечер сажусь перед экраном
и думаю:
что такое стихотворение?
как оно выглядит

каждый вечер чувствую себя ребенком
который уже ничего не знает
словно ученик первого класса
отправляющийся в школу с букварем
под мышкой
изучать стихосложение

еще вчера я знал
как именно должно выглядеть
стихотворение
сегодня уже не знаю

все слова подевались куда-то
ни одного слова я больше не помню
из чего еще состоит стихотворение?
Оно – словно река
каждый вечер становится новой
опустить ноги в холодную воду
слушать всхлипы
течения

стоять у тебя за спиной
и пить твой запах
я так хорошо его знаю
что могу к тебе не прикасаться

каждый вечер я должен
изобретать
стихотворение

вчера умер один писатель
и сразу я лишился способности сочинять
я думал только о том
что умер большой писатель
и вместе с ним
исчезла эпоха
и вот
где-то здесь на земле
на моей земле стало меньше на одного поэта
он сейчас находится в морге
и мне кажется
в этом морге больницы
очень холодно
он лежит посиневший
совершенно нагой
истерзанный
словно
книга
без переплета
его надлежит одеть
и с лицом постороннего
он ждет
похорон