Гарпастум

пегас под валидолом жидким
курили сидя у калитки
в плену дешёвого мерло
худрук с политруком сокрыты
один за левое копыто
другой за правое крыло

какие боги бьются в кикер
где форвард ты, а я голкипер
в руках умелых трюкачей
и вновь кричат неисправимо
хранители дождя и дыма
по обе стороны плечей

как сладок дым противоречий
когда орел терзает печень
замаскирован под грача
я буду драться на воротах
до первой крови или рвоты
в солнцесплетении мяча

а после будет много грома
я и пегас запрёмся дома
за плинтус кухонной стены
какие боги сверлят дрелью
так что твои трепещут перья
по обе стороны спины

 
* * *
Он продлевает её в себе, и слышит эхо в пустыне Ордос
Он спит в её платьях, как будто натягивает на себя её образ,
Призраки лаковых туфель в чёрных чулках чеканят хокку Басё,
Он запоминает сны, что ей снятся, а она забывает всё.
Проснувшись, он красит губы, ресницы, делает яблочный фрэш
Её каждая вещь в его доме, убьёт его вещь.
Он мастурбирует перед зеркалом, шепчет «я это ты, отныне»,
И её молчание всего лишь эхо в пустыне.
Молчание женщины, как вдох в лабиринте времени,
Его на песке рисуют пальцем юные эллины.
Мальчики с грешными лицами и девственными ягодицами
Знают о будущем больше, чем может ему присниться.
Мальчики с грешными лицами смотрят в пространство ясно,
В пределе дома им тесно, а за пределом опасно.
Он спит в её платьях и слышит эхо в пустыне,
Продлевая в себе любовь, как шизофрению.

 
* * *
бабушка чтобы стираных дедушек прищепить
от середины моря до берега протянула нить
чтоб свежо просторно солоно им было пить
но они все растаяли потому что забыли жить
а если долго вдаль не моргая до катаракты
то двадцать лжеодиссеев клубками гладкими
вместе с прибоем нахлынут омоют колени
всего лишь морские тени в солёной пене
и так одиноко станет что мыслится вырыть нору
а потом из этой норы воплотиться в глухую гору
и стонать от мудрости вековой
и глядеть гомеровской головой
и глядеть глядеть глядеть до глаукомы
чтобы всё знакомое стало в миг незнакомо
чтоб забыто жить раствориться в пене
как морская тень на чужом колене

бабушке лодку из разбитых корыт и плыть
невод дырявый закинуть и жадно ловить
чтобы выцепить дедушек и прищепить
но они не ловятся потому что забыли жить
а если встать на берег и орать до глухоты
то двадцать лжепростофиль тоже разинут рты
а потом при отбое исчезнут всего лишь морские мимы
тени утопленников ветром манимые
и станет необитаемо впору ходить кругами
путаться мокрым песком под чужими ногами
говорить рассказывать устало и одиноко
сказку на ночь маленькому пророку
говорить говорить говорить до отсутствия слуха.
уж не я ли та взбалмошная старуха
уж не я ли та сморщенная пенелопа
море хлюпает море хлопает
топает

бабушка на мясорубке как на шарманке играет
крутит дедушек морем солёным их приправляет
дедушки жить забыли, потому пригорают
и во рту невидимом предательски пропадают
и бывает идёшь по пляжу лопаешь мидий рапанов
так наешься, что видятся двадцать лжекапитанов
а рядом в щепки ладьи и лодки-корыта
и бабушка… не ты ль пенелопа… не ты ль афродита?
от страха мечтается вечно таиться в утробе
тамариском угрюмым в вечно далёкой гоби
ждать когда солнце сожжёт ветер укроет
бредить покоем покоем покоем
и вот приезжаю с моря сажусь в автолайнер
он отъезжает тень переехав как камень

 
* * *
уходят пальцы в пластилин перчаток
уходят люди в пластилин взрывчаток
уходит детство в кроличью нору
меня несут крылатые качели
меня несут крылатые качели
частицу пыли в черную дыру

я распознала многогранность звуков
и музыкой в ушах жужжала муха
под стражей разжиревших пауков
но закатает в пластилин окрестность
умеющий любые слышать песни
немой вокзальный нищий спиваков

и снова никого не будет в доме
я утону в глубокой глаукоме
где бог не выдаст и свинья не съест
без лишних слов и без пустой печали
меня качели эти укачали
живот мой пуст и гулок мой подъезд

уходят мыши в дырочки масдама
вползают дети в лона к спящим мамам
стараясь не растягивать живот
и ложкой снег отравленный мешая
неоновая ночь поди большая
так отстраненно и без нас живет

 
* * *
В Новый Год положили под ёлку сундук с разноцветным стеклом.
Он любил книжку «Остров сокровищ», но не считал себя дураком.
Так, детям, желающим дать руку дворовому псу,
Улюлюкая, дарят плюшевую попсу.
И уже тогда, находя в подделке непростительную жестокость,
Он становился более мечтательным и более одиноким.
У каждого свои уроки французского и уроки английского.
Мы играли в монетки на деньги или конфеты,
Получали по морде, обманывали учителей и родителей,
Влюблялись не в тех, по утрам просыпались не с теми,
Учились писать не о том, откровенничали не об этом.
Когда знакомую мне девушку выплеснули на скатерть,
А потом отвернулись, когда она превратилась в пивную пену,
И восстала из неё лишь на следующее утро,
Я поняла, что мне подложили сундук с разноцветным стеклом,
И почувствовала себя обманутым дураком,
Улыбаясь непростительно глупо.