Зимой этого года мне довелось видеть в Эрмитаже выставку современного итальянского фотохудожника Карло Гаваццени Рикорди «Воображаемые театры Рима» (Teatri d’Invenzione a Roma).
Давно уже никто так не затрагивал струн моей ленинградско-петербургской души. Выставка не случайно проводилась именно в Петербурге. Ни в каком другом русском городе она бы не была принята жителями так близко к сердцу.
Гаваццени Рикорди, наследник великого Джованни Баттиста Пиранези с его «Воображаемыми темницами» (Carceri d’Invenzione), сам того не ведая, отражает в своих фотопейзажах сущность Петербурга. Грандиозность городского ландшафта сочетается в его работах с эстетикой разрушения: потемневшие от времени, щербатые колонны, изящные, но покореженные чугунные решетки. Город Гаваццени Рикорди – это гордая красавица, чей лик обезображен проказой. Легкая дымка, которой неизменно покрыты колонны и арки в его работах – будто вуаль, за которой красавица старается скрыть свое увечье.
Если график Пиранези делал воображаемую архитектуру осязаемой, то фотограф Гаваццени Рикорди делает реальную архитектуру призрачной, почти воображаемой.
Такова она была в городе моего детства. Его имперское величие казалось нереальным. Оно странным образом соседствовало с советской скудостью. В Зимнем дворце, под роскошной Иорданской лестницей, творением Растрелли, таился ужасающий, вонючий общественный туалет. В великолепных особняках на Невском лепились убогие кафе, где мороженое ели алюминиевыми, противными на ощупь ложками. Ложки такого типа использовались в тюрьмах.
Мы были окружены высокой культурой, но каков был ее смысл в нашем контексте? Культура, летящая в пустоту. Так писал о Петербурге Андрей Белый. Его слова были бы еще более применимы к Ленинграду.
Таких урбанистических пейзажей, как в работах Гаваццени Рикорди, мне в Риме видеть не приходилось. Это неудивительно. Фотохудожник создал их все на вилле Торлониа, своеобразном «островке разрушения» в Риме. Вилла была построена в начале девятнадцатого века и впоследствии использовалась как резиденция Бенито Муссолини. С 1945 года вилла стояла в запустении. Гаваццени Рикорди успел запечатлеть ее до реставрации.

На фоне стабильной, но унылой и лживой брежневской действительности, пышные театры (Мариинский, Александринский) и дворцы прошлого – Зимний, Меньшиковский, Строгановский – казались декорациями. Мы были неуместны среди дворцовых стен, увешанных портетами вельмож: девочки и мальчики в школьной форме, с несвежими пионерскими галстуками на шее.
В исторических темницах мы тоже были неуместны. Казематы Петропавловской крепости с их железными кроватями и тусклыми лампочками вызывали в нас готический трепет сродни тому, которое испытывает современная молодежь, читая книги Стефани Майер. Кто из нас реально думал во время экскурсии в казематы о жертвах царизма, боровшихся за светлое будущее — ставшее нашим настоящим?
Детство нуждается в других декорациях, в уюте и тепле. За отсутствием этого мы, дети города трех революций, города блокады и постоянных наводнений, учились черпать чувство безопасности в зыбких, тревожных явлениях. Сегодня я вновь переживаю это чувство, попадая на Невский и в миллионный раз прочитывая строки военного времени «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна.» До сих пор я ощущаю, что эти строки призваны сохранить и мою жизнь. Современные надписи вроде: «Уважаемые пассажиры! При обнаружении подозрительных предметов в метро просьба сообщить о них машинисту поезда» мне такого чувства не передают.
Нынешние петербургские дети видят обилие рекламы в метро. У моего метро была другая эстетика. Рекламы в нем не было. Ребенком я, спускаясь с кем-либо из взрослых в эту преисподнюю города, всегда пересчитывала лампы на балюстраде эскалаторов. На станции «Гостиный двор» семнадцать ламп, на «Площади мужества» — двадцать восемь.
Зачем моя память хранит эти познания? Затем, что те эскалаторы – мои координаты во вселенной, моя точка отсчета. В этом царстве темниц и театров началась моя жизнь. Здесь моя мама учила уроки в бомбоубежищах, а после войны бегала с подругами на концерты в филармонию.
Москвичи смеются над уроженцами петербурга: мол, ваши музы носят названия Депрессия и Экскурсия. Оно и правда. Романтиков всегда тянет к руинам. В то же время, редкий петербургский родитель не предупреждает свое чадо, что на украшенные лепниной ветхие балконы лучше любоваться издали.
Теперешняя российская жизнь все чаще превращается в коммерческий карнавал. Сергей Довлатов, много лет проживший в Ленинграде, отмечал, что мрачность издали напоминает величие духа. Пусть хоть издали – но напоминает, думается мне порой. Быть может, это измерение, которого нам вскоре будет не хватать.

Зинаида Линден / Zinaida Lindén

(2012)