Ни слова о Джо Дассене

П.И.Филимонов

Рец. на книгу: Сергей Тимофеев «Stereo» («Орбита», Рига, 2012)

В первый раз я попал в Ригу лет в 14, кажется. Так бывает, живёшь совсем рядом с каким-нибудь замечательным местом, и попадаешь в него относительно поздно и то совершенно случайно. Мы ехали с мамой в Сочи, на поезде. Тогда была такая странная система, что из Таллинна в Сочи ходил не целый поезд, а отдельный вагон. Он доезжал до Риги в составе поезда Таллинн-Рига, где его отцепляли и прицепляли уже к поезду Рига-Адлер. Между отцеплением и обратным прицеплением проходил целый день. Первый поезд прибывал в Ригу утром, а поезд из Риги уходил в Адлер уже глубоким вечером. Что нам было делать? Мы и гуляли.
У разных людей разное отношение к первому впечатлению. У меня оно тоже, в общем, разное. Даже если сужать тему и говорить о городах – а о чём ещё можно говорить в контексте творчества Сергея Тимофеева? То есть, говорить можно ещё о многом, но о городах хочется говорить в первую очередь. Не только о Риге. Но о ней в большей степени.
Итак, возвращаясь к первым впечатлениям о городах – я не знаю, верить им или нет. Не знаю, как относиться. Иной раз город, к которому потом будешь возвращаться мыслями и воспоминаниями в течение долгих лет, с первого взгляда не впечатляет совсем ничем – или, больше того, поражает с какой-нибудь неприятной стороны. Иногда наоборот – ты выходишь откуда-нибудь из автобуса/поезда/самолёта – и бабах! Кружится, летит, трепыхается, блестит, бьёт сразу в голову и в глаза, кажется, не город, а калейдоскоп, бумеранг, феерия. Приглядишься, пообвыкнешься – и оказывается, что это всё, что тебе имелось предложить. Но иногда первые впечатления оказываются верными и лучше всего передают те ощущения, которые в итоге у тебя об этом городе складываются с точки входа и до неопределённого времени – до точки следующего входа? До момента, пока город не поглотят равнодушные волны Безымянного моря. До твоей собственной смерти. До момента переоценки всего и вся. В Барселоне мой приятель назначил мне первую встречу (я только-только с самолёта) возле «Пицца-хат», что у станции метро такой-то. Добираюсь, располагаю сумку на парапете, закуриваю и оглядываюсь. Прямо за мной краны, ещё краны, Саграда Фамилия и ещё краны. Много раз уже писал, что невозможно рассказать об этом моментальном ударе по голове человеку, который не был в том месте и в то время. Приятеля я дожидался в изрядном офигении, из которого уже в ту поездку так и не вышел. При выходе из поезда в Батуме мы с друзьями попали под шквал рекламных предложений самого разного характера:

– Квартира надо?
– Особняк хоти?
– Денег дай?

И, с боями пробившись сквозь всё это лингвистическо-этнографическое великолепие, погрузились в такси с содранной обшивкой салона и с двумя (!) работниками внутри. Один вёл машину, второй развлекал нас разговором и выполнял функции штурмана, заключавшиеся в периодическом вылезании из машины и спрашивании дороги у местного населения.
Мои первым впечатлением от Риги было кладбище. Как-то мы с мамой свернули от Рижского железнодорожного вокзала совсем не туда, куда сворачивают все нормальные люди, и оказались на каком-то холме, по обе стороны которого была кладбищенская ограда. Сейчас, когда я вспоминаю, в голове играет Бах, тот, что из «Соляриса», мы движемся нарочито медленно и осмысленно, жара плавит и отупляет, и Рига втекает в меня по каплям, растворяясь в крови. Не удивлюсь, если тогда ничего такого не было. Память склонна проделывать с нами самые разные штуки. Кроме последнего факта. Он был. Доказательство тому – хотя бы в том, что я сейчас сижу и пишу эту рецензию. Хотя уже видно, по-моему, что никакая это нафиг не рецензия. Я вообще не умею писать рецензий. Со всеми этими вот цитатами, синтаксическим, морфологическим и тропологическим разбором, с проникновением в тонкую душевную организацию автора и так далее. Не умею. И не считаю нужным подвергать текст аутопсии. Было тихо и безлюдно. Начиная с этого кладбищенского холма, и дальше, до Старой Риги включительно. Всё под Баха, под неторопливо уходящего в даль гармоничного Баниониса, держащего за руку моё детство.
В следующий заслуживающий упоминания раз я приехал в Ригу под Рождество, в лютейший мороз, что-то не то в самом конце девяностых, не то в самом начале двухтысячных. То ли из упорства, достойного нашего тогдашнего возраста, то ли за неимением куда податься, мы снова много и долго гуляли. Скорее всего, да, из упорства. Раз приехали гулять, так будем гулять. Холод был совершенно нечеловеческий, на одной из площадей что-то вещала, окутанная облаком пара из собственного рта, Вайра Вике-Фрейберга, мы пили «Рижский бальзам» из горла под вантовым мостом, меня передёргивало, Старая Рига снова была полупустой, вымершей, как и то кладбище в моём детстве.
Потом я приезжал в Латвию вообще и в Ригу в частности ещё много раз, но всё время уже было не то. Всё время уже были то друзья, которые занимали моё время и организовывали мой досуг, то прочие какие-то мероприятия, надо было куда-то бежать, куда-то успевать, быть точно в назначенном месте в точно назначенное время, а оттуда ещё успеть куда-то дальше, бегом, зная своё расписание и успевая в промежутках обедать и разве что самым мелким скоком проскакать по запомнившимся с тех двух первых раз местам. Я относительно узнал город, но зато я больше ни разу не бывал в Риге праздношатающимся незнакомцем. Она открылась для меня – и закрылась одновременно. Я утратил ощущение растворённого погружения, медленного течения времени, удовольствия от своего медленного отстранённого присутствия.
Теперь я испытываю это чувство по отношению к Риге только тогда, когда читаю стихи Сергея Тимофеева. Собственно, он не обязательно пишет о Риге, и, собственно, наверное, в данном случае мне мешает знание того, что поэт – рижанин. Но я ничего не могу поделать. Все эти моментальные картинки, все эти без видимого подтекста зафиксированные моменты из жизни накладываются на мой личный жизненный опыт – и я снова оказываюсь там и тогда, в той полупустынной летне-зимней Риге, ничего там не делаю, как герои одного из его стихотворений в Саулкрастах, и впитываю, ощущаю, проникаюсь.
Именно поэтому я не умею писать рецензии. Я всё всегда свожу к личным ощущениям. Но разве не к этому сводится всё восприятие поэзии нормальным дилетантом? Поэзия Сергея Тимофеева – поэзия молодого, (настолько, насколько мы кажемся молодыми сами себе в наши сорок), предельно урбанистически настроенного, даже озабоченного где-то (настолько, насколько мы в состоянии раствориться в городском пейзаже), обременённого интеллектом (настолько, что иногда он прямо мешает, особенно тогда, когда нужно просто сбросить все свои иронично наклеенные маски и просто натуральным образом заорать – от боли ли, от грусти ли, от безнадёжности ли) созерцателя. Довольно многие из его текстов я сам хотел бы написать. Но написал их он. И продолжает писать. А я продолжаю читать его тексты и переноситься в виртуальную Ригу, в ту Ригу, которой, наверное, уже и нет, в небесную Ригу, сказал бы я, не побоясь обвинений в богохульстве. Где я неторопливо иду по улицам, не зная, что ждёт меня за углом, не зная будущего, впитывая моментальное настоящее, растворяясь в нём, в этом здесь и сейчас, тянущемся, как прохладная патока, под музыку Баха и тексты Тимофеева. Чувствую себя вечным героем чужой фотографии. Вечным фотобомбером, влезшим куда его не просили. В чужую жизнь, кажущуюся, как всегда, лучше и значительнее своей. И мне хорошо.
Больше я ничего сказать по существу сборника «Stereo» («Орбита», 2012), пожалуй что, и не могу.