Самое главное

Он сидит напротив и пьет какао из высокого прозрачного стакана. «Двойную порцию, пожалуйста», – говорит он официантке и улыбается. Улыбка, подобно фотовспышке, выхватывает из полутьмы ее смуглое лицо, наш столик, свет разливается по небольшому зальчику кафе. Девушка оценивающе смотрит на нас. В этот жаркий иерусалимский вечер на моем визави серый длинный колпак с красной кисточкой, а из-под густой белой челки глядят светло-зеленые глаза. Когда мы встретились у старого Машбира, он церемонно приподнял головной убор, и тут же порыв ветра подхватил колпак и понес вдоль тротуара. Редкие прохожие, наверное, думали, что мы запускаем воздушного змея. Колпак летел, хвост с кисточкой развевался, дразня нас, мы бежали за ним, подпрыгивая и захлебываясь от смеха, пока, наконец, колпак не зацепился за ветку дерева.
– Фуф, ну и пробежечка! – мой новый знакомый прижимает колпак к груди, потом резко встряхивает и аккуратно надевает на голову: «Прямо беда с таким озорником, все норовит сбежать. Спасибо дереву, выручило».
Я приехала в Иерусалим делать цикл интервью с местными жителями. Для журнальной колонки. «Нужны персонажи поколоритнее. Чтобы от историй дух захватывало. Чтобы ух…», – издатель журнала попивает гранатовое вино на крыше одного из самых высоких зданий Москвы, и глаза его блестят.
– Сможешь?
– Постараюсь, – отвечаю я.
В первый же день в Иерусалиме список тех, с кем стоит поговорить, начал стремительно расти. Советы мне давали люди, искушенные в читательской психологии.
– Я знаю, кто вам нужен. Слушайте внимательно, – говорит человек с мерцающими миндалевидными глазами.
Смеркается, мы сидим на террасе его дома в центре города. Спицы мелькают в руках его жены, и по полу тянется широкое красное полотно.
– Обязательно найдите девушку, которая работала гидом на алмазной фабрике. Она показывала туристам витрины с украшениями, чтобы те что-нибудь купили. Всякие там рубины, бриллианты в серебре. Год она так проработала, а как-то ночью вскрыла витрины, проглотила все украшения, сколько их там было, килограмм на сто, а уж по поводу материальной ценности этого добра советую обратиться в полицию, – улыбается он. – Проглотила и сбежала. Вернее, улетела. На воздушном шаре, – говорит он, и глаза его мерцают.
– И как я ее найду?
– Ну, она же не с концами улетела. Шар запутался в дереве, а далеко сбежать она не могла. Все эти камушки ее к земле тянули. – Он беззвучно смеется. Я вижу, как в сгущающихся сумерках сужаются его зрачки. Он наклоняется ко мне. – Представляете, сколько брюликов у нее в желудке нашли?
– И что, она осталась жива?
– Ну конечно, а что ей сделается? Вынули из нее все это золотишко, и смотрит она теперь на наш расчудесный мир – слава Творцу! – через решетку.
– Ее недавно тут в новостях показывали, – вступает в разговор его жена, молчавшая до сих пор. Теперь красное полотно свернулось змеей у нее на коленях. – Она так хорошо выглядит, отъелась в тюрьме, гладкая такая стала. Телезвезда прямо. Ее спросили, о чем она больше всего жалеет. И знаете, о чем? – застыв, она с минуту смотрит на спицы.
– Ну и о чем же? – нарушает, наконец, тишину ее муж, и его миндалевидные глаза нетерпеливо мерцают. Женщина моргает, приходит в себя, спицы снова мелькают в ее руках.
– Жалею, говорит, только об одном. Тут пустили рекламу минут на пятнадцать, будь они неладны, но, я, конечно, дождалась продолжения. Жалею, говорит… и тут для пущего эффекта крупный план ее дают – в глазах у нее слезы. Жалею, значит, что на романо-германском отделении Черновицкого университета не учили нас переводить стихи. А то сейчас, когда у меня столько свободного времени, переводила бы я своего любимого Иегуду Галеви. И при этих словах у меня у самой слезы как навернутся, так жалостно она это сказала.
– Вот это мечта так мечта! – завистливо говорит мужчина и прикрывает рукой мерцающие глаза. – Живут же люди…
Какое-то время мы сидим молча. Город вокруг нас перекликается на разные голоса: в соседнем доме смотрят чемпионат мира по футболу, где-то неподалеку резко тормозит машина, теплый ветер приносит с собой собачий лай.
– Вам, знаете, с кем еще надо поговорить? С Рихардом.
– С Рихардом обязательно, – вторит ему жена, и красное полотно подпрыгивает в ее руках.
Муж делает знак рукой, и она замолкает.
– Он одно время работал тут в зоопарке. Слышали про наш библейский зоопарк? Сходите туда в любом случае, даже если с Рихардом и не познакомитесь.
– Почему это она с Рихардом не познакомится? Обязательно познакомится. Мы дадим его номер, – красное полотно извивается на полу. – Какие Рихард устраивал ночные экскурсии по зоопарку! Послушать его съезжались люди со всего города. Со всей страны! Даже из других стран. А какой он рассказчик! Шахерезада меркнет…
– Ну-ну, зачем Шахерезаду обижаешь? – перебивает ее муж, и его миндалевидные глаза вспыхивают. – Ты же ее своими ушами не слышала. Возможно, не повезло ей с пересказчиком. А может, и с переводчиками.
Его жена примирительно кивает и снова берется за вязание.
– Сделай-ка ты нам лучше чаю. Вам какого? – наклоняются ко мне миндалевидные глаза. – Есть у нас на любой вкус – черный, зеленый, красный, белый, желтый, фруктовый…
– Фруктовый, – в тон ему отвечаю я и с нетерпением жду продолжения истории.
– Фруктовый? Тьфу! – сплевывает он. – Нет у людей никакого понимания, что такое настоящий чай. Фруктовый! Это надо же… – он резко поднимается, делает знак жене и оба стремительно уходят в дом.
– Спокойной ночи! – доносится до меня его недовольный голос.
Растерянная, я остаюсь на террасе одна. Вокруг меня ночной город, полный запахов и звуков. Таинственный город, полный неожиданных поворотов сюжета. Теплый ветер, словно подбадривая меня, гладит кожу. Я сижу и жду, что будет дальше.
Через несколько дней мы встречаемся с Рихардом. Он пьет какао, обхватив стакан руками и сосредоточенно глядя внутрь. Точно ребенок, – думаю я, отхлебывая чай с мятой.
– Вам, наверное, невесть что тут про меня наговорили. Наплели, так сказать, с три короба…
– Да нет, – бормочу я, – сказали только, что ваши экскурсии по зоопарку пользовались огромной популярностью.
– Ну, это некоторое преувеличение, – улыбается Рихард, и глаза его устремляются вверх. К небу, конечно, но и потолок ему не помеха. – Я уверен, что говорить надо только о важном. О самом главном. О любви.
Официантка ставит между нами бутыль с водой и два стакана. Рихард улыбается ей, и я вижу ее ярко накрашенные губы.
– Да, говорить стоит только о самом главном. На остальное просто нет времени, ведь жизнь так коротка. Нам кажется… мне, во всяком случае, казалось в юности, что впереди безбрежное море возможностей…
Официантка приносит зажженную свечу, и я смотрю на танец пламени сквозь стекло бутыли с водой.
– Я вам расскажу свою историю. Каждая жизнь чему-то учит, обычно не самого ее проживателя, а тех, кто, так сказать, зрит в корень и способен извлекать смысл из жизненных историй. Так вот, это уже ваше дело, как поступить с моей историей. Дело ваше.
Из соседнего зала и с террасы доносится музыка, голоса, перезвон посуды, но мне кажется, что у нас с моим визави нет ничего общего со всеми этими звуками жизни. В нашем зале почти темно, пляшет только пламя свечи – это с террасы влетает ночной ветер.
– Родился я в Москве и до двадцати лет меня звали Вадимом. Уже тут, в Израиле, я стал Рихардом. Многие здесь меняют имена – хотят, наверное, судьбу изменить… – голос Вадима-Рихарда тихий и глухой. – Так вот, о главном. Мне было двадцать два, когда я встретил ее. Мою Прекрасную даму. – Он замолчал. – Я думал, что смогу рассказать свою историю, излагая лишь факты, без всяких сантиментов. Но, как видите…
На террасе что-то разбилось, кто-то вскрикнул и всюду погас свет. Люди зашумели, повскакивали с мест.
– Ну вот, жизнь вносит свои коррективы, и она права: о главном надо говорить под пологом тьмы.
Мне становится не по себе, и я поспешно поднимаюсь.
– Я вас напугал? Простите, я совсем этого не хотел. Моя история совсем не страшная, скорее… Не хотите послушать?
Я стою в нерешительности. Удерживает меня тут не будущий гонорар, а сочувствие – от Рихарда веет тоской и одиночеством.
– Так вот, увидел я ее на автобусной остановке. Она стояла и ела булку. Прозаично, не правда ли? Но, поверьте, она была так прекрасна в тот момент, словно ожившая статуя. – Он помолчал. – Я наблюдал за ней какое-то время, не в силах отвести взгляд. Такое со мной было впервые. Потом подошел автобус, она в него села, ну и я тоже. В автобусе было много народу, люди ехали с работы. Я протиснулся поближе к ней. Она стояла ко мне спиной. Белая блузка, волосы по плечам. Я думал, как бы с ней заговорить. Но тут она обернулась и сказала, что, села не в тот автобус, и не знаю ли я, как добраться до улицы Гилель, там ее ждет подруга.
Так мы познакомились. Ей было семнадцать. В Иерусалим с отцом и младшей сестрой они перебрались из Витебска три месяца назад. Когда я про Витебск услышал, у меня сердце защемило – мои бабушка с дедом оттуда.
– А как ее звали? – тихо спросила я.
– Это неважно. Любое имя было ее недостойно. Они жили в маленькой квартирке на окраине города. А месяца через два после нашего знакомства она пригласила меня домой.
Отцу ее я сразу не понравился, а когда он услышал, что я люблю его дочь и хотел бы на ней жениться, он сказал: «Не дури девочке голову. Никогда этому не бывать». Каково, а? Как будто на дворе какое-то средневековье или еще что похуже… но вскоре так и оказалось. Когда я предложил ей вместе бежать, она покачала головой. «Понимаешь, отец так меня любит, меня и сестру, а больше у него никого нет. Я не могу и не хочу причинять ему боль. Давай еще раз с ним поговорим, расскажем, как сильно друг друга любим, и его сердце растает». Ради нее я был на все согласен. Не зря же в детстве я зачитывался романтическими историями, над которыми рыдали провинциальные барышни в девятнадцатом веке. И вот вечером, как мы и договорились, я снова пришел к ним домой. Колени тряслись, у меня было плохое предчувствие. Отец ее встал посередине комнаты и сказал: «Если моя дочь любит тебя, я не хочу быть преградой на вашем пути. Но и вы поймите меня. Вы оба еще так молоды и неопытны, а я прожил жизнь и знаю что почем. Может быть, ваше чувство мимолетно, поэтому хочу, чтобы вы проверили его временем. Мое условие такое: чтобы полгода вы не виделись».
Когда я это услышал, чуть не бросился на него с кулаками.
– А через полгода мы снова поговорим в этой самой комнате. Ровно день в день через шесть месяцев.
И это было самое легкое из предложенных им испытаний.
– Ничего себе, – выдохнула я. – А какое же самое сложное?
После некоторого молчания Рихард произнес: «Меня продали в рабство. На семь лет».
– Что-что?
– Да, бывает и такое… Понимаете, она так любила отца и не хотела его ослушаться, и разрывалась между нами… Она все ждала, что он, наконец, увидит всю силу нашей любви и скажет: «Ну что, дети, теперь я вижу, что вы по-настоящему любите друг друга, и с легким сердцем благословляю ваш союз».
Временами ее отец казался мне всемогущим чародеем, уж не околдовал ли он свою старшую дочь? И почему так важно для нее одобрение отца? Как нам выбраться из этих пут? Каждую ночь эти вопросы стучали в моей голове. Мне казалось, что я схожу с ума, в голове роились тысячи возможных сценариев, но утром я вставал, обессиленный и нерешительный. Ночью я ждал рассвета как избавления, но всходило солнце, в соседней комнате просыпались соседи, и я не мог ни на что решиться. Помогало мне только одно: я твердил себе, что любовь – самое главное, и она все побеждает, и это давало мне силы. Вот так шло время, драгоценное время жизни…
Рихард замолчал. Я сидела, опустив голову, боясь пошевелиться. В кафе было тихо и безлюдно, по улице проехала машина.
– И чем все закончилось? – Голос мой дрожал. – Вы поженились?
– Нет. Я прошел все испытания, которые придумывал для нас отец. Вначале мы не виделись полгода, честно не виделись, дали с моей Прекрасной дамой друг другу слово. А когда я пришел через шесть месяцев к ним домой, он меня оклеветал. Сказал, что видел, как я целуюсь на улице с девушкой. После чего мне потребовалось время убедить ее в том, что это неправда. А дальше, когда мы снова пришли к нему, он спросил меня: «Если ты действительно так сильно любишь мою дочь, на что ты готов пойти ради любви?» Я растерялся. Этот вопрос каждую ночь стучит у меня в голове. А отец ее продолжил: «Я читаю сейчас Ветхий завет и нахожу там много здравых мыслей. Если я поставлю тебе условие отправиться в пустыню и прожить там еще полгода, питаясь подножным кормом, ты пойдешь на это?» Я согласился. А потом он захотел продать меня в рабство…
– Хватит, замолчите! Я больше не могу…
И тут вдруг в кафе зажегся свет, на террасе послышались шаги и голоса, включили музыку. Сквозь слезы я посмотрела на моего визави. За то время, что мы провели в темноте, он осунулся, а светло-зеленые глаза запали.
– Не жалеете, что услышали мою историю, хотя и не до конца?
– Простите меня, пожалуйста, – я дотронулась до его руки и пошла к выходу. На улице под фонарем обнималась парочка. Я вспомнила улыбку Рихарда, то, как он держал стакан с двойным какао, его колпак с кисточкой, и тяжесть постепенно отпустила мое сердце. И это было самое главное.

Встреча на рынке
Он сидит на троне и на голове у него большая корона. Когда я попадаю в поле его зрения, он восклицает:
– Тебя одну ждала душа моя, и истомилась в ожидании.
Я иду дальше. Сегодня мой первый день в Израиле. Подруга показывает мне Иерусалим, где живет полгода. На город медленно опускается вечер, воздух розовеет. Мы оказываемся на рынке Махане Иегуда. В царстве жизни, цвета, запаха, звука, ритма. В руке у меня пакет с только что купленными финиками, а у Риты – с печеньем.
– Куда идешь ты? – человек в короне бросается ко мне.
Мы с Ритой переглядываемся и останавливаемся. И, не сговариваясь, беремся за руки.
– Куда идешь ты, спрашиваю? – заглядывает он мне в глаза.
Никто не обращает на нас внимания, и вот мы стоим втроем посреди людского потока. Корона его блестит на закатном солнце, черные глаза горят. На меня вдруг накатывает усталость, словно на спине ноша, которую давно несу, но лишь в это мгновение ощущаю ее тяжесть. Человек касается меня рукой – осторожно, у запястья, и вопросительно смотрит в глаза. В эту секунду в глазах у меня будто смещается хрусталик. Впервые такое случилось, когда мы с мамой возвращались с кладбища на Пасху. Мне было лет двенадцать. Неширокая улица, ведущая на кладбище, была запружена народом. Длится это состояние секунд двадцать, может, около минуты. Мир в глазах преломлен, как сквозь толщу мутной воды, и становится страшно: а вдруг все так и останется?.. Но сейчас паники у меня нет, только усталость, я прямо валюсь с ног.
Человек наклоняется к самому моему уху и шепчет:
– Милая, куда идешь?
Где-то мы с ним уже встречались, определенно я его уже видела… У меня хорошая память на лица, в моей голове оседают образы прохожих, встреченных много лет назад.
– Царь Иудейский, Царь Иудейский, – доносится до меня.
Хрусталик встает на место, и я вижу двух смуглых мальчишек, они прыгают в стороне, смеются и показывают пальцем на человека в короне.
– Опять сбежал из больницы? Царь Иудейский, Царь Иудейский…
Он опускает голову и возвращается к массивному потертому креслу.
– Дорогу, дорогу! – кричит парень с тележкой, на которой громоздятся ящики с фруктами. Людской поток увлекает нас, и только на перекрестке Рита выдыхает и спрашивает:
– Что это было?
– Не знаю…

Финиковый король
Мы идем с Ритой по кварталу Рехавия. На занятия йогой. Я второй день в Иерусалиме, и это будет моя первая израильская йога. Мы немного опаздываем, к тому же Рита не очень хорошо помнит дорогу.
– Здесь живет финиковый король, – останавливается она, чтобы перевести дыхание, и показывает на дворец в мавританском стиле.
– Финиковый король… А кто это?
– Монополист по продаже фиников. А еще знаменит он своей коллекцией живописи. В прошлом году в музее Израиля показывали его импрессионистов.
Не успела Рита договорить, как узорчатая калитка открывается, и к нам выходит смуглый молодой человек.
– Главное, оказаться в нужное время в нужном месте, так ведь? И вам, девушки, громадно повезло. Сегодня у Ицхака Леви, нашего финикового короля, день рождения, а это значит, что дом его открыт для всех. Такова давняя традиция. Не хотите зайти?
Я смотрю на Риту, она – на меня.
– У нас йога… – нерешительно говорит она.
– Йога?.. – молодой человек широко улыбается. – День открытых дверей в доме Леви раз в году. Но решать, конечно, вам.
– Я сейчас позвоню Эстер, – Рита роется в сумке.
Эстер – преподаватель йоги. В общем, на йогу мы, конечно, не идем, раз нас зовут в дом финикового короля.
Массивная дверь открывается, и мы оказываемся под небесным сводом. Высокий потолок усыпан маленькими звездочками и побольше. Прямо над моей головой подрагивает красная комета, неподалеку от нее – солнце, а на дальнем конце свода – месяц. Я нахожу Большую Медведицу и вспоминаю, как мы с мамой вечерами на даче смотрели на звездное небо, и она показывала мне Большую и Малую Медведицу.
– Девушки, дом прихожей не ограничивается. Впереди еще много интересного, – молодой человек делает приглашающий жест и взбегает по широкой белой лестнице. На разной высоте над ней висят глобусы-светильники, дневной свет проникает через большое овальное окно в потолке и цветные витражи, на которых сцены охоты, рыцари, дамы, единороги. Лестница приводит нас в круглый зал, и мы замираем на пороге. В противоположном конце почти во всю высоту стены сводчатая дверь на балкон, она приоткрыта. По бокам большие сводчатые окна. И повсюду ирисы. В мозаиках на стене и полу, в высоких вазах. Розовые, желтые, голубые, оранжевые. Слева у окна человек в красном халате читает книгу. Он быстро поднимается, увидев нас, и идет навстречу. Пышные седые волосы, кустистые брови, усы… Напоминает Марка Твена.
– Шалом, брухот абаот! Я – Ицхак Леви, в народе известен как финиковый король. Спасибо, что зашли.
– Шалом! – говорит Рита. – Нам сказали, что сегодня у вас день рожденья, да? Мазаль тов ле-йом оледэтха. Бриют ва-ошер, вэ-ад меа вэ-эсрим.
– Тода, – кивает Ицхак Леви. – Располагайтесь, юные леди. Ева, – поворачивается он в сторону балкона, – у нас гости. Что хотите выпить? Я предпочитаю виски, а Ева – шампанское.
С балкона выходит смуглая женщина в светлом летящем платье. Черные волосы собраны на затылке, над ухом пламенеет роза.
– Здравствуйте-здравствуйте, – протягивает она руку, и от ее прикосновения по телу разливается тепло. – Я, как вы уже поняли, – Ева. Жена новорожденного.
Финиковый король хохочет.
– Первая и единственная, – лицо у него очень подвижное, и по нему словно ходят волны, когда он смеется.
Ева садится рядом с ним, он кладет ей руку на плечо.
– Итак, что будут юные дамы?
– Красное сухое, – говорю я, обводя взглядом зал. – Лучше местное, если есть.
– Если есть, – улыбается финиковый король. – Конечно, есть. А вы, барышня? – обращается он к Рите.
– И я красное сухое.
В комнате появляется молодой человек, открывший калитку, и вносит поднос с закусками.
– Налей девочкам красного сухого, Шломо. Будь так любезен.
– Как вам тут? Нравится? – финиковый король отхлебывает виски.
– Сколько раз я проходила мимо, но и представить не могла, что окажусь внутри. Сказочный у вас дом! – Рита восхищенно оглядывает зал.
– Эти слова – лучший подарок на день рождения. Ну, самый, конечно, лучший – это то, что было ночью, – и он выразительно смотрит на Еву. Та улыбается и прикладывает пальцы к его губам.
– Этот дом строил я в своей голове всю жизнь. Лет с двенадцати. Жили мы бедно, в семье нас было семеро детей. Сколько себя помню, главная мысль – наесться, а уж когда подрос, захотелось красивой жизни. И я ночами рисовал в воображении будущий дом. А уж когда появилась возможность осуществить свою мечту, вот было счастье-то. И все благодаря финикам. Я их с детства обожал, и они принесли мне состояние, – финиковый король наливает себе виски.
– Лехаим, девочки!
Ева допивает содержимое бокала и кладет голову ему на плечо.
– А как вы познакомились? – осторожно спрашиваю я. – Наверное, какая-нибудь романтическая история?
– Да уж, романтичнее некуда, – хохочет финиковый король. – У меня разболелся зуб, и врач сказал, что надо его удалить. Сделали мне укол, сижу, значит, и входит тут ослепительная женщина, – он показывает на Еву. – Фигурка точеная, ножки, улыбка… Сами все видите. И ласково так говорит: «Милый, откройте рот». Я как раскрыл рот, так до сих пор и не закрываю.
Мы выпили еще, и Шломо принес торт со свечами.
А потом финиковый король и спрашивает:
– Юные дамы, позвольте полюбопытствовать, кто ваш любимый художник?
– Ицик, что будешь делать, если этих художников нет в нашей коллекции? – улыбается Ева.
– Сейчас мы все узнаем, дорогая, – он довольно потирает руки.
– Магритт, наверное, – говорю я.
– Учелло, – говорит Рита.
– Одну минуту, несравненные! Всего минуту, – и финиковый король быстро выходит.
– Что сейчас будет?
Ева наливает себе шампанского.
– Ицик обожает сюрпризы, сейчас сами все увидите. Он такой трогательный!
Когда финиковый король снова появляется в комнате, лицо его сияет. За ним входит Шломо с большой коробкой.
– Юные дамы, настал самый важный момент. Да будет вам известно, что в мой день рожденья подарки преподношу я. Поэтому сейчас прошу вас закрыть глаза.
Мы слышим, как шуршит бумага.
– А теперь открывайте.
Передо мной лежит уменьшенная копия моей любимой картины Магритта «Добрые предзнаменования», а перед Ритой – «Святой Георгий и дракон».
– Ну как? Угадал? А? – хозяин дома наливает виски.
– Как такое возможно? Вы читаете мысли? – в один голос спрашиваем мы с Ритой.
Он довольно пожимает плечами:
– Сам не понимаю, но каждый раз угадываю.
– Да вы настоящий волшебник, – я обнимаю его на прощание.
– Да бросьте, обычный финиковый король.
Мы выходим, дверь за нами закрывается. В одной руке у меня коробка с финиками, в другой – завернутая в бумагу картина Магритта, на обороте которой написано: «На память о юбилее Ицхака Леви. 3.7.2014».