П.И.Филимонов. Лейла и Анаит. Рассказ

История одной коллекции

Из этих двух первой была, насколько он помнил, Анаит. Да что значит, насколько он помнил, прекрасно он всё помнил, просто теперь – какой смысл теперь было вспоминать? Теперь, пожалуй, что и никакого. С другой стороны, только вспоминать теперь и оставалось. А зачем? С какой такой целью? Чтобы понимать, как он дошёл до жизни такой? Как произошло то, что произойти, казалось, никак не могло, о чём даже подумать было – не страшно, нет, абсурдно, не происходят такие вещи с нормальными людьми. А он-то считал себя нормальным. Сколько себя помнил, считал себя нормальным состоявшимся мужчиной, отчасти даже где-то успешным. В некоторых жизненных категориях. Подумаешь, семьи не завёл. Во-первых, не этим успешность измеряется, даже с точки зрения отношений с противоположным полом. Во-вторых, ещё не поздно, тридцать пять лет всего. Ну, хорошо, не было поздно на момент начала вспоминаемой истории (вспоминаемых историй?). В-третьих, именно поэтому он и пользовался успехом у противоположного пола, именно потому, что не было никакой семьи, не было никаких обязательств, никакой постоянной женской фигуры не выглядывало из-за его плеча. Во всём есть свои прелести. Пусть даже успех этот – своеобразный и однобокий, но многие, узнав, позавидовали бы. Постельной сладости никто ещё не отменял. А романтика, долгосрочные отношения – это всё, как он всегда полагал, должно случиться само собой, плавно и незаметно. Не то, чтобы он был против, совсем нет, даже наоборот, но и специально не искал. Само найдётся. Придут и сами предложат.
И нашлось, и предложили. Первой была Анаит, как он теперь вспоминал. Да, воспоминания эти не слишком теперь помогают, вернее, совсем никак не помогают, да и знает он всё. Во всём, происшедшем с ним, виноваты, по большому счёту двое: он и обстоятельства. Изменить себя он не мог, тогда не мог, теперь задним числом это тоже не имело никакого смысла. А обстоятельства…Сложись они так же ещё двести раз после этого, он всё равно поступил бы так же. Уж слишком всё было хорошо. До тех пор, пока не стало так, как стало. Так хорошо, как не бывает. А за всё есть свои тарифы. И счёт он оплатил. Так что вот теперь сиди и вспоминай.
Анаит, как ему казалось, обратила на него внимание сама. Познакомились они на какой-то вечеринке, национально окрашенной, конечно же. В какой-то момент своей жизни Кулижников признался себе, что его привлекают женщины разных национальностей, что, кто его знает, возможно, целью его жизни, той причиной, по которой мироздание вообще озаботилось его, Кулижникова, производством на свет, является коллекционирование дочерей разных народов. Кто только не входил в его коллекцию! Если в пределах его видимости и деятельности рисовалась хоть какая-нибудь завалящая иностранка, он клал на чашу весов все имеющиеся у него гири и, как правило, добивался с ней секса. Фиксировал галочкой, как это всё происходит у болгарок, итальянок, башкирок – только часть из открывшихся ему глубин – и шёл дальше. Благо Таллинн постепенно, прямо на глазах становился эдаким порто-франко и непаханых иностраночек прибывало в него с каждым буквально месяцем всё больше и больше. А исследовав различные рынки сбыта семени, Калужников сделал для себя следующий вывод. Лучше всего ему находиться вместе с женщинами восточными, горячими по причине климата и не столь феминистически настроенными, как продувные европеянки, которыми он, впрочем, тоже не брезговал. Так что когда представился случай посетить национальную армянскую вечеринку с народной кухней и дудуком, он побежал туда фактически на всех парах. Где ещё и ловить-то дичь, как не в её домашних угодьях. Там она и сговорчивее, и доверчивее. И открытее, что немаловажно.
На вечер армянской культуры Кулижников притащил приятеля. Так получилось, что до этого, днём они накатили немного в каком-то очередном баревиче, погода была хорошая, солнышко сладко расчёсывало им зарубцевавшиеся раны, и нравились они друг другу невероятно. И вот этот самый приятель – Бачинский его фамилия, милый человек в общем и целом – и стал первым, кто стал достаточно нахально клеиться к Анаит. Она-то всё делала так, как её попросили. Рассказала про армянскую кухню, налила желающим и оплатившим армянского вина, всячески продвигала свою национальную культуру в том виде, в котором это было возможно сделать на этой вечеринке.
– А вот мы были в Армении, – начал нетрезвый уже Бачинский. – И видели, что там не столько вино в тренде, сколько всякие более крепкие напитки. Это правда?
– Ну, раз вы были и видели, что я от вас буду скрывать, – мило ответила Анаит. – Вы всё знаете не хуже меня.
– Ну, вы уж тоже скажете тоже, – встрял Калужников, чувствуя, что потенциальный экземпляр коллекции уходит от него. – Точно хуже. Мы так, дилетанты, мы только гости ваши и там, и тут. Благодарные и внимательные.
Лучший способ, как научила Кулижникова практика, проникнуть в святая святых национально озабоченной девушки – это поговорить с ней про национальные же традиции её народа. Безотказно работает. Не отказал способ и в этот раз. Анаит, мало того, что сказала, как её зовут и угостила двух поддатых приятелей облюбованными ими более крепкими напитками, так ещё и преподнесла им несколько бонусных закусок, которые уже не слишком интересовали других гостей, которые использовали национальный вечер для решения собственных проблем с коммуникацией, как, впрочем, и всегда.
– Очень любезно с вашей стороны, – продолжал переть пьянеющий Бачинский. – А можно, я вам личный вопрос задам?
Анаит была не просто очередной коллекционной барышней, она была просто-напросто безусловно красивой девушкой. Все эти восточные ланьи глаза, скорбь геноцида в них, мягкий светло-коричневый цвет тех же глаз и волос, очаровательная улыбка, легко читающиеся под неброской, но модной одеждой формы, всё, как положено.
– Задавайте, – в какой-то момент Кулижников понял, что она окончательно переключилась на них с приятелем, поскольку все остальные окончательно ушли в себя, и вечер национальных традиций как-то неизбежно схлопнулся, как оно обычно и бывает.
– Задавайте.
– Вы замужем? – вообще Бачинский был скромным, даже робким молодым человеком, но алкоголь делал с ним чудеса.
– Нет, – Анаит поморщилась. Очевидно, разговора на эту тему она никак не планировала и он не приносил ей никакого удовольствия.
– А сердечный друг? – периодически Бачинский, вкупе с алкоголем, безмерно поражали Кулижникова формулировками.
– Нет, – от былой радушности и приветливости Анаит не осталось и следа. А Бачинский всё не унимался.
– А если я вас куда-нибудь приглашу, вы пойдёте?
– Это уже три личных вопроса, – вмешался Кулижников. – Ты договаривался на один.
– С вами – нет, – Анаит выразительно и благодарно посмотрела на Кулижникова, и он намотал все посланные ей невербальные сигналы на ус.
– А почему? – не унимался неотразимый Бачинский. – Была у человека такая тенденция, что поделать. Алкоголь в нём считал его неотразимым.
– Вы меня слишком смущаете.
К этой реплике Кулижников не понял, как подходить, да, к тому же, и в нём уже вовсю говорил алкоголь. Так что он просто пропустил её мимо ушей и чуть подсобрался. Имя запомнил, на всякий случай, не светясь перед Бачинским. А дальше было дело техники. Много ли в нордическом городе Таллинне девушек по имени Анаит? Социальные сети быстро выдали это число, было оно крайне невеликим, а наличие в социальных сетях прикрепленных к этому имени фотографий довершило разгром врага. Вскоре Анаит была найдена и безжалостно зафренжена. Из короткого, но обстоятельного разговора онлайн выяснилось то, что показалось Кулижникову всё правильно, это с Бачинским она не хотела иметь ничего общего, и не потому, что тот был как-то уж очень непрезентабелен, слишком пьян и чересчур навязчив (что, как раз по мнению Кулижникова, вполне имело место быть), а потому, что он, Кулижников, понравился ей больше.
– Да и вообще, так не делают, – дополнительно пояснила Анаит.
Вот, кстати, досужий вопрос. Если диалог, состоявшийся, так сказать, в реале, с применением ртов и голосовых связок мы в русской традиции передаём при помощи дефисов (или тире?), чего не делают больше нигде в мире, что в данном случае совершенно неважно, поскольку нашей целью не является противопоставление культуры русской и международной ни с одной из могущих показаться вам далеко идущими целей, то как передавать на письме – графически, то есть – диалог, состоявшийся в фейсбук-мессенджере? Пока лингвисты на этот счёт молчат.
Кулижников не стал задумываться ни над вопросом, что не делают, ни над тем, какую это всё имеет связь, а интуитивно ломился напролом. Довольно быстро выяснив предпочтения девушки, он сориентировался на местности и пригласил её в ресторан. Анаит согласилась.
На удивление, период ухаживания получился не очень долгим. Учитывая происхождение испытуемой, Кулижников готовился к длительной изматывающей осаде, но крепость как-то вела себя не слишком подобающе и довольно быстро сама сдалась на милость мародёрствующих масс. На первом же свидании выяснилось, что родители Анаит «бежали в Эстонию от войны и от бедности», сама она, уже будучи здесь, по-быстрому выскочила замуж за местного армянина, имевшего какое-то отношение к Альберту Степаняну (Кулижников не удержался и фыркнул, Анаит посмотрела на него одобрительно и сказала: «Вот именно»), от которого так же стремительно родила, а потом сбежала, поняв, что он «уничтожает её как личность».
– Родители, наверное, не были в восторге, – проявил Кулижников некоторые культурологические познания.
– Как тебе сказать. И да, и нет. Они, с одной стороны, конечно хотят, чтобы я была пристроена. А с другой, мне кажется, моя мама тоже считает, что лучше уж быть одной, чем с такими мудаками.
Слово выскочило из Анаит непринуждённо и между прочим, к немалому удовольствию Кулижникова. Это знак доверия, решил он.
И не ошибся. Причиной такой его удачливости в этом своеобразном коллекционировании было, конечно же, ещё и то, что многонациональным женщинам он нравился. Нравился как по дефолту, так и при помощи нескольких простых, усвоенных им за годы учений и странствий приёмов. Пара вопросов про её культуру, несколько выученных на её языке выражений – и она оттает больше, чем наполовину. Дальше уже совсем дело техники. А с вопросами и с языками проблемы тоже не возникало, тем более, что Кулижникову это были действительно интересно.
– У меня так мало свободного времени, что на романы его практически не остаётся, – говорила ему Анаит в самом начале их знакомства, напирая на свою профессиональную состоятельность и востребованность. Продвижение армянской национальной кухни и традиций было исключительно её хобби, так-то она вполне успешно занималась тем, что называлось «бизнес-консалтингом»: как понял Кулижников, давала платные консультации предприятиям и фирмам по самому широкому спектру вопросов.
– Если бы у тебя было побольше времени на меня, у нас могло бы что-то получиться, – упрекала она его несколько недель спустя, когда Кулижников, применяя простую тактику отзеркаливания, тоже отрекомендовался крайне занятым, крайне занятым молодым человеком.
– В конце концов, время нашей жизни достаточно ограничено, и надо тратить его, в том числе и на то, чтобы позволять себе маленькие удовольствия, – говорила она ещё через полмесяца, взгромоздясь на Кулижникова верхом.
– Маленькие? Маленькие? – поддельно возмущался он. Анаит смеялась и прикрывала рукой покрасневшие щёки.
Роман их вспыхнул каким-то прямо пунцовым пламенем, словно облитый специальной жидкостью для розжига мангалов. Вскоре Анаит уже не могла ни на день оставить Кулижникова в покое, да он и сам понял, что порядочно к ней привязался. Она была неглупая, в меру кокетливая и практически ничего от него не требовала в материальном плане. Они пока не говорили об этом, но Кулижников подозревал, что своим консалтингом она зарабатывает в разы больше его. Нужно было ей от него только внимание, его время и его присутствие рядом. Ну или внутри, если уж до этого доходило. А доходило достаточно часто.
– Прямо вот так вот сразу взяла – и запала? – провоцировал Кулижников её на всякого рода признания. Низачем, просто ему было это приятно.
– Ну почему сразу? Не сразу, постепенно. Но зато сильно. Так запала, что не соскочить, боюсь, – притворно озабоченным тоном отвечала Анаит.
– А если я пить начну со страшной силой?
– Ты не начнёшь. Раз до сих пор не начал, то уже не начнёшь. А если и начнёшь, я переживу. У меня папа много пьёт. Будете с ним вместе выпивать. Всё под присмотром.
– А если изменять буду?
– Если я знать об этом не буду, и это сойдёт тебе с рук. Я же говорю, я сильно запала, – всё равно держалась Анаит.
– То есть, это у тебя ни при каком условии пройти не может?
– Ну не знаю, что-то нереальное должно случиться. Совсем запредельное.
– Например? – настаивал Кулижников.
– Ну я не знаю, например, ты трахнешь азербайджанку.
Кулижников фыркнул. А мысль заработала. Если и была в их отношениях с Анаит больная тема, то это была тема армяно-азербайджанского конфликта. Если вдруг, каким бы то ни было образом, речь в их разговоре касалась этого, она резко менялась в лице и в интонациях, говорила жёстким тоном и возражений не терпела.
– Лучше бы такой нации вообще на земле не существовало. Я не знаю ни одного нормального азербайджанца. Все они звери, грязные и жестокие звери. Не говори мне о них, ни одного слова о них не хочу слышать.
А Кулижников и не говорил, хоть внутренне и поражался такой непримиримости. Но национальные дела – штука тонкая, кто его знает, что там за каша варится.
Прошло некоторое время, и Кулижников познакомился с Лейлой. Как раз бизнес Анаит отправил её в очередную длительную зарубежную командировку, мотаться по разным странам, где публика жаждала её консалтинговых лекций. Кулижников, разумеется, обещал ждать и скучать, и какое-то время честно выполнял обещание, но на четвёртый день не выдержал. Что-то он где-то выпивал с друзьями, много перемещался по разным точкам нашего богоспасаемого города, и в одной из них встретился с Лейлой. Как-то они нагрянули компанией в очередной из баров, и, как часто бывало у его друзей, подсели к очередным знакомым знакомых. И среди них была Лейла. Красивая азербайджанка с мужем. Ничуть не менее красивая и эффектная, чем Анаит. Примерно такого же стиля девушка. Яркая брюнетка того самого восточного типа, на который был всё последнее время настроен Кулижников. Муж был русский, невзрачный какой-то крендель, так что Кулижников долго удивлялся и удивлённо спрашивал потом друзей, как ему удалось зацепить такое чудо природы. Все вместе легко общались, непринуждённо шутили и хохотали ни о чём, Кулижников был особенно в ударе, как с ним всегда бывало в присутствии красивых женщин. Подсознательно он всё равно работал туда, в тот угол, где сидела Лейла со своим коктейлем. Она улыбалась и явно выделяла его среди присоединившейся к ним компании. Потом поехали дальше, в какое-то караоке, там пили ещё, пели дурными голосами «Нок-нок-нокинг он зы хевенс до», всё вроде бы как обычно, но Кулижников никак не мог выбросить Лейлу из головы. В конце концов, иметь в коллекции одновременно армянку и азербайджанку было острым ощущением, а ради чего же и жить-то ещё, как не ради них.
И как-то так повелось, то ли ввиду взаимной тяги, то ли по роковому стечению обстоятельств, что они потом встретились ещё раз, и ещё раз, и ещё раз. Общались уже как близкие знакомые, муж чего-то там недовольно тёр желваками, но ничего не предпринимал и даже не пытался разговаривать с Кулижниковым на повышенных тонах. Занималась Лейла тоже мелким бизнесом, был у неё то ли свой салон красоты, то ли какая-то маникюрная студия, то ли солярий, Кулижников до поры до времени не слишком вникал. И, естественно, она довольно быстро узнала, что он профессионально занимается переводами. И, естественно, ей тут же срочно оказалось нужно перевести что-то профильное, по бизнесу. И, естественно, они договорились встретиться у неё в офисе на следующей неделе, когда все протрезвеют, не будет так шумно и можно будет поговорить спокойнее. Муж не возражал, потому что ну это же бизнес, а жена его – самостоятельная деловая единица, и никто не может ей указывать, как вести дела. К тому же, это профессиональные отношения, ничего личного.
Ехал в этот офис Кулижников в некотором предвкушении. Так бывает, мы всегда просыпаемся утром того дня, когда судьба стучится в дверь. Мы с наслаждением или страхом держимся за края одеяла, как непослушные дети в старых советских мультфильмах, осознавая, что пока ещё будильник не прозвенел, и лучи солнца не протащились по старому выцветающему паркету к нашему изголовью, но по-старому уже никогда не будет. Мы ещё не знаем, к лучшему всё изменится или наоборот, а только каким-то двенадцатым чувством понимаем, что всё изменится.
Они разговаривали не только о деле. Собственно, разговор о деле занял примерно пятнадцать минут из их трёхчасового общения. Потом Лейла предложила вместе пообедать, и Кулижников, разумеется, согласился. Она сказала, что её муж не переносит тайскую кухню, она для него, мол, слишком острая, и она вынуждена себя ограничивать, а ведь это её любимый сегмент кулинарии.
– Ой, как плохо, – сказал интуитивный Кулижников. – Нельзя себя ни в чём ограничивать. Но с твоей стороны это так мило – терпеть лишения ради любимого человека.
Лейла мило улыбнулась и ничего не сказала.
В тайском ресторане они долго разговаривали обо всём подряд. Оказалось, что родители Лейлы «бежали в Эстонию от войны и от бедности», а её замужество, его история, носила довольно-таки скомканный характер.
– Понимаешь, у меня консервативные родители, особенно папа. По его мнению, веками заведено так, что хорошая азербайджанская дочь должна быстро выходить замуж. Конечно, в идеале он бы выдал меня за азербайджанца, ну или хотя бы за мусульманина, но тут ему пришлось смириться с изменившимися обстоятельствами. Так что когда подвернулся Вася, его как-то очень быстро захомутали. Всей семьёй.
– Без твоего участия, что ли?
– Нет, почему? Он мне нравился, конечно. Я не была против. Он был моим первым мужчиной, первой романтической влюблённостью, так что, конечно, я хотела за него замуж.
Почему Вася пошёл на этот брак, Кулижников мог не спрашивать, достаточно было посмотреть на Лейлу, и всё становилось понятно. Иметь при себе такое чудо природы – как бы это объяснить – надо быть любителем определённого типа женщин, чтобы полностью осознать всю прелесть такого положения. Видимо, вкусы бесцветного Васи и Кулижникова в этом вопросе совпадали.
– Так вот и получилось, что я вышла замуж очень быстро, в девятнадцать лет, по большой любви и очень романтично, – улыбалась Лейла.
Прошло уже десять лет, получается, а детьми они так и не обзавелись. У Анаит, кстати, осталась дочь от её скоропалительного брака. Но как-то эта дочь существовала отчего-то где-то на задворках материнского внимания, большую часть времени, как понимал Кулижников, проводила с бабушкой, дедушкой и прочей многочисленной роднёй. Мать отрывалась, в смысле общения с ней, только летом, когда брала её с собой в какую-нибудь развлекательную поездку подлиннее. Кулижников был дочери Анаит торжественно представлен и, похоже, экзамен выдержал. Во всяком случае, отношение Анаит к нему после того вечера стало ещё теплее.
А у Лейлы с бесцветным Васей детей, стало быть, не завелось. Это показалось Кулижникову хорошим знаком. И предчувствия его не обманули. Лейла сказала, что, ввиду того, что по переводам ей требуются более-менее постоянные консультации, она должна ещё раз встретиться с Кулижниковым. И ещё раз. И потом ещё раз. И скорее всего, вообще заключить долгосрочный контракт и работать в достаточно тесном контакте.
– Твоему мужу это не понравится, – честно сказал Кулижников. – Он и так на меня волком смотрит.
– Не бойся, – улыбнулась Лейла. – Он безобидный. А к тому же, ему необязательно об этом знать. Он в мой бизнес вообще не вмешивается. Тем более, что семью почти содержу я.
Кулижников не стал вдаваться в подробности. Он подозревал, что Лейла сильно утрирует с понятной целью увеличить собственную значимость в его глазах, но наверняка знать не хотел. Мужская солидарность в нём встрепенулась и пропела свою маленькую песенку протеста. Её нетрудно было заглушить, что Кулижников и сделал, но углубляться в эту тему, правда, не стоило. Хочется ей по каким-то причинам так думать, пусть её так думает. Тем более, что в самом крайнем случае всё именно так может и оказаться. Короче, бесцветного Васю в известность не поставили, и это было точкой невозврата. Лейла сказала мужу что-то вроде того, что заключила постоянный подряд на переводы с небольшой переводческой фирмой, что, в целом, даже почти соответствовало действительности. И Вася на самом деле не вникал, ни разу не приезжал к Лейле на работу и не отвлекал их с Кулижниковым от носивших всё более личный характер бесед. Если бы он вдруг их застал, никакого криминала он им предъявить не мог бы, но недовольство его прогнозировалось легко. Но он не заставал, и пребывал в счастливом неведении. Кулижников решил, что это, скорее, его подарок жене – пусть у неё, мол, будет исключительно своя ниша, куда ему дороги не будет. Во-первых, в разных психологических книжках по теории отношений, до которых, как ни странно, Вася был большим охотником, писалось, что это один из наиболее эффективных путей к долгосрочному сохранению крепкого брака. А во-вторых, подозревал Кулижников, взамен Василий либо уже требует от жены, либо ещё потребует какого-то аналогичного невмешательства в только ему принадлежащую сферу жизни. И вот уже там он будет делать гораздо более радикальные вещи. Какой-то он, на взгляд Кулижникова, был всё-таки расчётливый и ушлый кекс. Впрочем, по большому счёту, Кулижникову Василий не был интересен. Ну разве только как потенциальный герой анекдота из его жизни на тему «приходит муж домой, а там у жены любовник».
Тем временем Анаит тоже вернулась из своих продолжительных командировок, и Кулижников начал балансировать. Так как, по всему видать, точка невозврата была уже давно и безнадёжно пройдена, ей он тоже не сказал о своём синекурном контракте с Лейлой. Делать там практически было ничего не надо, а деньги капали непрекращающейся, пусть малой, струйкой. Возможно, думал Кулижников, Лейла платила ему за общение с ней. В этом случае она ведь и правда могла финансировать семью. Он не понимал, почему такая красивая и эффектная женщина должна приплачивать пусть даже явно привлекающему её мужчине практически ни за что. Он даже сказал ей об этом, поставив вопрос ребром.
– Я считаю, – пояснила Лейла, – что оплачиваться, прежде всего, должно время человека. Ты же тратишь на меня своё время.
– Я бы тратил его на тебя и бесплатно, – галантно уверял Кулижников.
– Это, конечно, очень приятно, но тогда я бы чувствовала себя виноватой перед мужем.
– Ах вот оно что! Но мы же не занимаемся ничем предосудительным.
Лейла молчала и улыбалась. Предвкушение внутри Кулижникова росло.
Так вот и складывалась его жизнь некоторое, возможно, самое насыщенное её время. Дневные часы он проводил с Лейлой, делая вид перед Анаит, что уходит на работу, где его очень желательно не тревожить. Вечером общался с Анаит. Общение с Анаит развивалось плавно, но предсказуемо, общение с Лейлой стремительно двигалось к кульминации. Уже шли разговоры о том, что муж её не понимает, что она гораздо более сложная натура, чем он видит, что вот Кулижников совсем не такой и способен воспринимать её во всём её многообразии. Лейла была весёлая, с ней было как-то легко и просто. Иногда они всё-таки действительно обсуждали какие-то переводы, но чаще всего просто часами сидели в кафе или в её офисе и раскрывались друг перед другом. Точнее, раскрывалась Лейла, Кулижников говорил взвешенно и продуманно, выдавая наружу только ту информацию, которая могла бы принести ему висты в этой сложно составленной партии.
Прошло совсем немного времени, и они стали любовниками. Случилось это как-то незаметно, к этому привёл естественный ход вещей. Вот они сидели в офисе и говорили про то, кому какая музыка нравится, а вот они уже оказались в том же самом офисе, в так называемой комнате отдыха и предавались внезапным и остроумным плотским утехам. Кулижников даже не до конца осознал, как именно это произошло, какие из его слов стали тем окончательным триггером, взломавшим и без того шатающуюся оборону. Вскоре они проводили так большую часть дней. Лейла, так же, как и в своё время Анаит, как с цепи сорвалась. Видимо, её взаимонепонимание с мужем достигало поистине вселенских масштабов. При этом Анаит тоже не думала сбавлять обороты.
– А что тебя во мне привлекло? – спрашивал тщеславный Кулижников у Лейлы в момент одного из немногочисленных затиший.
– Сама не знаю. Всё. Ты какой-то гармоничный. И шутишь смешно.
– А это тут при чём?
– Ну как при чём? Это важно. Вася, например, совсем не умеет шутить. А так же невозможно жить, когда с тобой рядом – человек, который совсем не умеет шутить.
– Мнда уж.
– Ты учти, – Лейла водила пальцем по разным частям кулижниковского организма. – У меня такие вещи бывают надолго. Ты от меня теперь совсем не отделаешься.
– Прямо совсем-совсем? – жмурился тщеславный Кулижников.
– Ну я не знаю, что может произойти, чтобы у меня это прошло, – Кулижников отметил, как забавно Лейла избегает давать «этому» хоть какие-то определения. – Ну, вот, если ты с армянкой свяжешься разве что.
– А чего вдруг мы об этом заговорили? – насторожился Кулижников.
– Мы не заговорили, это я так, в качестве экстремального примера.
Потому что, по мнению Лейлы, «это были не люди». Она, кажется, даже одобряла геноцид армян 1915 года и вообще настроена была крайне воинственно. «Лучше бы такой нации вообще на Земле не было» – было одним из самых слабых её высказываний по отношению к этой дорогой теперь для Кулижникова нации.
– Все они звери, – с убеждением говорила Лейла. – Грязные и жестокие звери.
И вот примерно в этом месте Кулижников понял, что попал. Попал между жерновами межнациональных отношений. И жизнь его теперь окончательно стала нескучной. Какое-то время ему удавалось проворачивать эту операцию. Он на время обрубил все те связи, которые могли так или иначе его выдать. Он балансировал на канатах такой высоты и тонкости, на которые никогда раньше даже не взбирался. Он разделил своих друзей и знакомых на чёткие две группы. Одни – это те, которые знали о его отношениях с Анаит, и ничего не знали про Лейлу вообще. То есть, совсем таких людей в его окружении, пожалуй, всё-таки не было. Так или иначе, многие из его знакомых и знакомых их знакомых знали про бесцветного Васю и его жену, некоторые даже поддерживали с ними какие-то отношения. Кулижников отсёк тех друзей, которые знали Лейлу ближе. Информация о его романе с Анаит успела кое-куда распространиться, не так, что Кулижников кому-то об этом рассказывал, и кто-то бы знал об этом наверняка, но догадываться всяко догадывались. И вот тех, кто мог бы с большей долей вероятности об этом догадываться, Кулижников постарался оградить от всяческого общения с Лейлой. В свою очередь, про его отношения с Лейлой не знал никто, в этом Кулижников мог быть уверен, в этом были одинаково заинтересованы обе стороны. Просто знакомства с ней он не скрывал, но проблем с этой стороны мог ожидать только от Василия.
И просчитался. Так оно всегда и бывает, что беда приходит совсем не с той стороны, с которой ты её не ждёшь. Межнациональные отношения межнациональными отношениями, но никто не отменял того факта, что в маленьких городах и немногочисленных общинах закономерности общения несколько видоизменяются по сравнению с какими-то другими очагами цивилизации. Кто же мог знать, что, несмотря на всю непримиримость борьбы между армянами и азербайджанцами, у Анаит и Лейлы окажутся общие знакомые. Нейтральные, русские и эстонские девушки, с которыми они вместе ходили то на фитнес, но в одни парикмахерские, то выгуливать собачку (в случае Лейлы), то в бассейн, короче, бог знает куда могут ходить вместе молодые дамы примерно одного возраста и социального положения. И как-то так случилось – как случается везде и всегда, что кто-то один из этих знакомых видел Кулижникова вместе с Анаит, романтично сидящими, взявшись за руки, в кафе, в позах, не оставляющих других возможностей для толкования их отношений. Кто-то другой из этих знакомых, в свою очередь, случился проходить мимо офиса Лейлы, в тот момент, когда Кулижников предавался с его хозяйкой очередному раунду плотских утех, и любопытство, естественно, вынудило этого знакомого (или, вернее, эту знакомую) попытаться установить источник этих криков, и эта любопытная зашла в офис, и поднялась даже на третий этаж – и то ли в замочную скважину, то ли ещё как, но раскрыла плохо закамуфлированную тайну Кулижникова и Лейлы.
А кто-то третий из этих знакомых, прикрываясь праведным негодованием и необходимостью соблюдать мораль и нравственность, но на самом деле движимый элементарной завистью к чужому счастью, подговорил остальных подружек раскрыть двум несчастным девушкам глаза. Опять же – межнациональные отношения – это один уровень, а женская солидарность – совсем другой.
Конечно, история текла без остановки и без пропусков, просто Кулижников не знал, о том, что происходили разные переговоры, встречи на высшем уровне и заключались невиданные дипломатические соглашения. Он вёл себя, как всегда, и ничего не замечал, как это свойственно мужчинам до самого последнего момента. И этот момент рано или поздно настал. В один из вечеров Анаит выразила желание поиграть, и ничего не подозревающий Кулижников, в предвкушении необычных удовольствий спокойно дал привязать себя к кровати. Его не насторожило даже то, что привязала его Анаит на совесть, крепко, было на самом деле не вырваться. Он подёргался, немного удивился, но решил, что она придумала что-то совсем особенное, в конце которого она его, несомненно, освободит. А может, и в процессе. Эти восточные женщины – они такие затейницы. Это про них сочинялась поговорка про тихий омут. Уж это-то Кулижников теперь мог подтвердить со всей ответственностью эксперта.
И только когда внезапно откуда-то из кулис появилась Лейла, он понял, что дела его плохи. Настолько плохи, насколько вообще могут быть. как-то сразу стало понятно, что игры закончились, и Лейла появилась не для того, чтобы ещё больше разнообразить его половую жизнь. Хотя, чисто теоретически, могла бы. Одновременно любить армянку и азербайджанку было бы совсем запредельно остро. Но нет.
– Ну что? – сказала Лейла. – Не ожидал?
– Признаться, нет, – честно сказал Кулижников, не пытаясь ничего отрицать.
– Будешь отпираться? – на всякий случай, уточнила этот момент Анаит.
– А смысл? – спросил фаталистичный Кулижников.
– Правильно, никакого смысла нет, – согласилась Лейла. – Ты помнишь, что я тебе говорила?
– В какой именно момент? – уточнил Кулижников.
– Неважно. Я говорила, что, если ты спутаешься с армянкой, то вот это в моих глазах будет означать конец всему.
– А я говорила тебе то же самое про азербайджанок, – добавила Анаит.
– Было и такое, чего уж отрицать, – сказал Кулижников. Последней его надеждой было то, что сейчас девушки не удержатся в своём нейтралитете, начнут предъявлять друг другу беспочвенные межнациональные обвинения, и под шумок всего этого забудут о нём. Но снова нет. Акция была спланирована, взаимная ненависть стушевалась перед женски-солидарным возмущением в отношении обманщика.
– И тем не менее, ты на это пошёл, – сказала Лейла.
– Я не специально, – по-детски оправдывался Кулижников. – Оно как-то само так получилось. А потом уже, понятно, я боялся вам сказать.
– Когда ты начинал спать со мной, – сказала Лейла, – ты же прекрасно знал, что параллельно спишь с армянкой, и что это не просто нарушение табу, а поступок я даже не знаю кого. Вот прямо описать не могу, что за поступок.
– Да гадский поступок, – предложила Анаит. – Что там говорить. Поступок сознательной двуличной сволочи.
– Думающей исключительно членом, а не головой, – продолжала воспитательную работу Лейла.
– Но послушайте, вы же обе были довольны. Если бы вы не узнали, всё могло ещё очень долго продолжаться.
– Но мы узнали, – отрезала Анаит. – И ты говорил мне, что меня любишь.
– И мне говорил, – парировала Лейла.
– Так я не врал.
– Это как это? Ты одновременно любил двоих?
– Так бывает, вон и в книжках об этом пишут.
– Такой любвеобильный? – издевалась Лейла.
– Какой есть.
– И хватало же на двоих, – издевалась Анаит.
– Но хватало же, – защищался Кулижников. – И вы обе вроде не были в претензиях.
– Это потому что мы не знали, – сказала Анаит.
– А теперь мы знаем, – сказала Лейла.
– Всю глубину твоего нравственного падения, – добавила Анаит. – И знаешь, что особенно обидно?
– Что?
– Я думала, что ты не такой, что тебе нужно что-то другое, не только секс.
– И я так думала, – добавила Лейла.
– А ты развлекался за наш счёт. Пополнял коллекцию.
– Да блин, – аргументы иссякали, крыть Кулижникову было нечем.
– Ты – как мой бывший муж, – сказала Анаит. – Просто похотливый кобель.
– Кусок мяса, – как-то особенно презрительно сказала Лейла.
– Крайне вредный для общества кусок мяса, – добавила Анаит.
– Беспринципный.
– Плюющий на святое.
– Я тебе говорила, – сказала Лейла. – Я на всё пошла ради тебя, а ты меня предал.
– И меня предал, – поддержала Анаит.
– Ты вообще понимаешь, что ты меня осквернил? – спросила Лейла.
– И меня осквернил, – поддержала Анаит.
– Это чем, интересно.
– Тем, что посмел ко мне прикасаться после того, как трогал азербайджанку!
– Тебя, надо полагать, я оскорбил тем же? – спросил Кулижников, обращаясь к Лейле.
– Не оскорбил, а осквернил.
– Есть принципиальная разница?
– Ты знаешь, есть, – сказала Лейла. – Даже самое тяжкое оскорбление можно простить, забыть, списать за давностью лет или неподсудностью оскорбителя. А вот осквернения женщины не прощают.
Анаит куда-то вышла, затем вернулась с огромным мясницким ножом, очевидно, одолженным из ресторана её папаши. Кулижников и тогда до конца ещё не понял, что его ждёт, он всё надеялся на то, что совместная деятельность девушек окажется невозможной из-за неразрешимых национальных противоречий. И только когда девушки навалились на него в достаточно слаженном порыве, подавили всякие попытки сопротивления в его связанном и измученном теле и безо всякой анестезии жестоко, поистине по-восточному, оскопили, он понял, что действительно их обидел.
Кулижников не умер от болевого шока или потери крови, Лейла и Анаит позаботились и об этом. Оказывается, предварительно его хитроумно напичкали обезболивающими, почти анестетиками, да и вообще консультировались с врачами – мир маленький, подруг много, теория шести рукопожатий, словом, врача было откуда взять. Ну и никаких заявлений в полицию, по крайней мере со стороны подруг, не последовало. Женская солидарность. Кулижников потом, когда немного оправился, тоже не стал поднимать шум. Да, скорее всего, ему бы удалось доказать факт совершённого надругательства. Да, скорее всего, Лейла и Анаит понесли бы наказание. Но не хотелось ему этого, не было у него больше этого куража – доказать что-то кому-то, выиграть хотя бы судебный процесс. Органов хотения больше у него не было. Коллекция обрела завершённый вид. Лейла и Анаит стали её самыми последними экземплярами.