Print This Post

Аркадий Драгомощенко. Великое разнообразие любви. Стихи. Вступительное слово Виктора Лапицкого

Новые oблака
1-2/2014 (67-68) 06.06.2014, Таллинн, Эстония

Представляем вашему вниманию подборку стихотворений Аркадия Драгомощенко (3.02.1946 – 12.09.2012), составленную и подготовленную его вдовой, Зинаидой Драгомощенко, из ранних (70-х годов) и поздних (2000-2012-х) текстов, в рамках готовящейся к публикации в издательстве “Амфора” книги избранного.

Новаторская поэзия Аркадия Драгомощенко – одно из высших достижений русской словесности рубежа тысячелетий, но, как любая вершина, она не так легко доступна для рядового читателя. Усложненный, запутанный синтаксис, ветвящиеся фразы, разрастающиеся строфы его зрелых стихов – отнюдь не прихоть, не «художественный метод», они идут из глубины самого творческого устремления поэта: это риторика недообретающей слово мысли, логистика недотягивающейся до мысли речи…
Да, лейтмотив, подспудный жизненный ток его поэзии составляет тот трагический для наделенного словом существа факт, что язык и мысль никак не могут, как бы к тому ни стремились, найти общий язык. Эта трагическая невозможность и непреодолимое искушение приводит к странным, казалось бы, но уже привычным в истории культуры скрещениям: Ницше и безумие, Хайдеггер и Гельдерлин, Целан и Деррида, Витгенштейн и Language School, Бадью и Век поэтов. Бланшо. Драгомощенко.
Но вначале, до любой мысли, была любовь, и глубоко, неизлечимо философская поэзия Драгомощенко – это и глубинная, сугубо личностная лирика; подспудное тектоническое движение пластов мысли сочетается здесь с прихотливой, изменчивой и необоримой сиюминутностью любви.
Собранные здесь стихи – импульсы, всплески любви, как бабочки-эфемериды, самовольно вспыхивающие среди великого однообразия жизни, принимающего для поэта трагическое обличие быта. Великое разнообразие любви – вот что, щедро учит нас поэт, движет солнце и светила.

Виктор Лапицкий


 

АРКАДИЙ ДРАГОМОЩЕНКО

 

Из стихотворений 1970-х годов

* * *
…Негромко говоришь — прощай.
Мост над стремниной лета, над ливнем.
Прощай, — говоришь тополиным побегам,
шелковице за белым забором
и улице,
А сам толком не знаешь —
К кому обращен этот шепот.

Прощай, говоришь снам, в которых
ты появилась…
О какой странный сон вырос над нами!
Крыло и звезда были незримы тогда.

Впереди мерно машут крыльями птицы:
Дрозды, чибисы, дикие гуси.
Невесомость полнит тела, зрачок
разрывает безмерность отчаянья —
Всего не увидеть.
Вскипает вода, трепещут кроны деревьев,
Раздвигается мир до пределов, доселе
неведомых
ни нам, ни ему самому.
И, точно шепот твой, в безмерности
солнечного луча
танцует бледная паутина,
предваряя милосердие льда.

Какой странный сон раскинулся над нами
тогда.

 
* * *
пусто в саду
невдалеке женщина укачивала
в коляске ребенка
да служитель собирал листья с отпечатками ног
и листья отражавшие сложность строения глаза

кто еще забредет сюда в этот день
или в другой какой день?
кто бродит среди нас
и произносит имена наши как заклинание
кому рассказать что мои сны каждый год умирают
и небо дарит их иллюзорным бессмертием?

и что пьем из одного и того же источника
что вкус воды одинаков для нас

 
* * *
Как капля, падающая в ручей
Или в пруд, или в озеро
с гремучих окончаний ветвей,
Или с оттаявших крыш —
Так и я.
Знаю, что не будет меня.
Знаю и жду, когда в пустоте,
не ведавшей тени,
Стану безбольно
призрачным облачком дыма.
Есть ли о чем сожалеть?

 
* * *
Солнечный свет играет
в стволах кукурузы —
Вином будто налили их,
Узкий лист, по краям пожелтелый,
сухо скользнет по руке,
Солнечный свет заиграет
в раскаленной капельке
крови…
Странно, будто ее не хватало,
чтобы зелень запылала сильней.

 
* * *
Странно, словно тебя не хватало,
Чтобы научиться смотреть, запоминать,
забывать и вновь возвращаться
к воспоминаниям.
Небожители (только неведомо кем)
избавлены от подобных
страданий —
Стоило солнечному лучику лечь
в излучину локтя,
Как открываются двери, и вижу я:
Продрогшие стены, сырости пятна
и пасьянса оцепеневший фейерверк,
Отпечаток туманный, на котором к шее
твоей тянется клюв отточенного
тюльпана.
Но стоит лучу родиться в узком листе
И ожить в дымной капельке крови —
Передо мной ты опять, облеченная именем,
Или золотом старым тающих листьев
в сумерках августа.
Пятый час.
Прядь волос у пространства
отсекла часть лица,
Час, другой, и года —
Время лета, огней глубоких и ясных.

 
* * *
Ты говоришь, и так свежа
на волосах нить первой паутины.
Я знаю — молвишь: вновь зима,
замерзнут окна, мы остынем в ознобе
звездном, в тишине с вином туманным
среди книг постылых,
Полынный запах сохранивших.
Тому и быть.
Но не люблю зимы, ее снегов, забав и
скуки.

Без сожаленья покидая лето,
Когда полны и светозарны полдни,
Когда торгуют тяжкими цветами
по улицам и темным переходам
И жар тягучий дремлет в хвое,
И душной, жаркой синевой к земле стекают
смолы неба —
С веселием предчувствую сентябрь,
как солнца поворот и сроков завершенье.
Как час преображения вещей во тьму —
Сей краткий миг, что назван возвращеньем
к бездонному началу всех лучей…
Но ты молчишь,
А так легки твои опущенные веки,
Как будто тени над водой сосновых игл,
истаявших на ветре.

 
А многое уже забылось

Заметает снегом черные камни.
Смотреть, слушать снег,
Забывать, памятуя при этом,
что исчезновенья тропа пролегает
сквозь глухо стучащее сердце.
Забывать, открывая в себе —
снег и мокрые камни,
снег и мертвые листья,
Ночь, снег, ворох сухих цветов.
Еще — холодная флейта,
Которую спутник отогревает
в руках,
не отличимых от снега.

 
Но думаю совсем о другом

Лежать ночью вдвоем,
Касаться друг друга пальцами,
в которых усталости больше,
чем во всех замерзших реках.
Луна уходит за кровли,
Ни отблеска в приоткрытых глазах.
Но видеть один сон на двоих, всегда.
И просыпаться, теряясь в догадках,
И просыпаться, и жить —
Вот о чем я хотел бы сказать…

 
* * *
Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще.
Но это не память, а что-то другое, сравнимое лишь с гибкой
травой, бегущей по дну за теченьем,
Ковер из стекла, лживое приближенье.
Отделять от надежд волокна волос, перебирать их горькие пряди,
перетирать подводные травы, пробираться к устью,
Морозные книги, белое жнивье, белое вино в узких бутылках.

Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще — есть ли я…

Устье, где торжество океана напоминает дикого ангела,
цепью из света, сковавшего надменные крылья,
К полноте пробираться, именуемой океаном, изрезанной прихотливым
завистливым берегом, словно шелк предвечный безумными
ножницами.
Затем следить бег ящерицы в горючих скалах.
Искать черты недостающие среди обломков кварца, дразнящего
солнце,
недостающие линии, о которых, ворочая камень во рту — трудно
молвить, что принадлежат они только тебе,
даже если нет тебя вовсе, как и меня…

 
* * *
Чем темней за окном,
Тем ярче и строже в стекле отраженном,
где утопаем мы в лицах нам предназначенных.
Согласие грусти, сирень в широком кувшине,
молчанье цветов за стенами, покинувших
свои времена.
Пустое предчувствие…
Жарче и глубже золото у тебя на ключицах.
Острее милые плечи и резче
птицы невидимой круженье над
крышей.

 
Ночью

Эта сосна в полнолуние,
Точно монах, живущий в миру.
Сколько света и ветра течет
в иглах ее и ветвях.
Так могуч ее прямой чуткий
ствол!
Но и тень на песке ее вполне
безупречна.

 
* * *
И было соткано мгновение свободы
из равновесий тьмы и воздуха, холмов, равнины,
косноязычных странствий в памяти, когда
слепой вожатый разум, озираясь, к истокам дней
неумолимо вел.
Где тайное родство гремело явью,
повелевавшей кровью и листвой, которой ветер
одарял на юге.
И детства ясный синий зной покоился в осенней
паутине — кристалл бездонный в кладезе ночей.
Не окликай!
Ветер ныне там заплетает пряди дней в волокна
остывающего праха,
как я вплетаю волосы твои в свое дыханье.

Бог мой, как огромно, немыслимо число меня
в согласии растений, насекомых, ресниц и смеха.
Как легки — что юношества сны — те, кто приходит
с моим лицом и голосом моим темнеющих сосков
коснуться ртами,
Когда смеёшься ты,
Когда чело, как лед весеннего протаявшего солнца
на берегах бессмертья…
Бирюзовый рой цветущих молний выпивает зной,
слетая к векам,
В слепке речи немеет сострадания игла.
О, ликование материи, достигшей предела бытия!

Любовь моя, мгновение свободы —
Безжалостна, бестенна и чиста.

 
Просыпаясь в шесть утра от холода

                          Лапинскому И.

Бритье,
Чашка чая, мокрые доски крыльца,
А потом в открытых дверях
бесполезный пустой разговор
о стихах и о старости.
Но словно зимней молнией вслед:
Встреча с Богом, должно быть,
прекрасней, чем рожденье луны
в осеннюю ночь.

 

 
Стихи и фрагменты (2000 – 2012)

Ближе к утру

Разумеется, есть. И сугроб, и кожура апельсина
И как сравнить твой пот с запахом своего. Утро.
Это как если б увидеть размотанную катушку в снегу.
Это как ночью, ближе к утру написать:
сугроб, кожура апельсина, коршун.
Ни одно море не скажет о соли,
Которая пришлась на твою кожу, ни одна книга
Не скажет — где ты нашел, потерял и нашел.

 
Берег океана

                       Сан-Диего

Увидать сверху, как босиком по мокрой мостовой
Сверху видеть, ноги, почти без ничего, но еще футболка
На ней уже невидная сейчас картинка шоссе, океана.
Дом, к которому с берега не подойти, когда прилив,
А утром всегда камни на отлете и отлив.
Тогда можно подойти и смотреть вверх, где дом, где все.
На мгновение отвернуть голову
И увидеть, как во сне бегу босиком по декабрьской мостовой
На мне ничего, кроме ночи, трусов и футболки со сном…
А как же серебро, запястья, «ты», когда даже не дыхание?..
Не разделяло того места, в котором были, но пусть так…

 
Замкнувшим в себе мгновение

Кто
или что в опыте человеческом — линзой,
пучком скользкой желтой травы, режущей кожу, как ветер,
как будто только и было, что
плоскости плесов и плавней, расправленных полднем,
в устье золотая петля,
когда твое платье намокло до пояса и у щиколоток вились мальки,
и должно было минуть
больше, чем тридцать
(да, — еще капля, едва не забыл, к губам от виска и тот
шум, природа которого отсюда
уже вполне непонятна), чтобы узнать,
что рано ли поздно наступает минута, и слух
в беззвучном пространстве находит себя,
и скрипит песок на зубах, и сквозь мозг
движется воздух;
его кипят пузыри, безмолвные, наподобие дхарм.

 
Грани воды

Представь,
что здесь меня не было.
И ты стоишь на октябрьском ветру,
и улица едва удерживает равновесие.
Когда грани воды чище, чем зной.
Но решение не сдвигает ни место, ни время его освоения.
Грамматическая решетка лица, словно оконная тьма.
Стоит лишь облаку пресечь на миг свет —
ни тебя, ни меня.
Остается чуть тлея
частица возвратная «ся».

На самом деле этот предмет есть лишь
мое к нему обращение: обручение слуха любви. Нет,
не глазами, им поутру сколы стекла — воспитание.
Затем и за этим
ходьба. Приближение к
такому же.
Думай, что хочешь. Ты волен быть
во всех временах, во всем сразу.

 
Луна уходит

…но тускнеют и сумерки,
бродят блики по книге, как пальцы,
чье бормотание ласково считывает расстояние
между желанием и глазами, —
как иней, о котором
никому ничего не известно, подобно тому, как ничего
я не знаю о городе,
в котором родился, где «я» выскользнуло из меня, словно
вещь, навсегда ускользнувшая в слово,
в котором луна уходит за крышу…
Где рука ускользает из поля безучастного наблюдения. Где?
Переворачиваешь страницу.

 
Тишина

Здесь как бы назначено было быть самой тишине,
Жужжащей в складках тумана,
в робких следах,
отпечатках, где снова себя обретает движение,
оборвав максимально
высокий уровень исполнения, но, конечно, о нем
даже в помыслах трудно
сказать: возвращение.

Местонахождения принцип
здесь, видимо, важен.
Ты смотрел,
как рука превращала в склоны холма
чернильную ссадину
и разворачивала
склоны сухие, летящую в увядание кукурузу:
ночь крошится в огонь,
как бы стремясь расширить среду и контекст в напряжении
прядей,
однако нерешительность рук возвращает любого к легким
краям.
И опять нерешительность рук,
словно письма,
о которых толком ничего невозможно сказать, кроме того,
что,
писавшие прожили несколько взлетов
необыкновенного чувства,
которое им позволяло сказать, что живи они вместе,
они бы так же продолжали друг друга искать.

 
* * *
Углы одновременно снаружи и изнутри,
формула сомнамбулического странствия
в различные стороны. Счастье.
Арматура грамматики не выносит
перегрузки цезур, — не самоцензура,
а недоверие не позволяет
перечислять неисчислимые детали тела.
Гениталии
и генезис — обнаруживает несходство.
Подобно тому,
как ртуть не знает ни части, ни целого.

 
Парить во сне

…словно во сне висеть плашмя, — ночь,
и не понимать, что ты в том, что тело, но лежать
в невесомости сна, где иные натяжения, но
помнить, что забыл, чем был до того, в чем
все иное, но взять силы парить во сне,
зная, что ты лишь нить натяжения сна, и того,
кто иногда верит тебе на слово. Другие
в другом. Как война в остальных, —
не догнать слов, которые не эти в коконе речи.

 
Любовь

Помнишь, закидывали за голову руки на жарком песке
Лежа ребром к ребру – узкие в янтарной дерредианской влаге,
по пикселям выпадал закат, потому что во мраке мы лучше слышим
и ночь никогда не разделит на два. Что хуже? —
когда видишь то, что всегда и притом ниоткуда? или то,
что в своем явленьи остальное уносит с собой? Почему, скажи, так?
А после: как переводные картинки, как песчаные бури, как пальцы в воде.

 
В стае семян

Устанавливая преграды, ветер преобразует таянье вещества
в остаточное значенье. Звук затопляет впадины ожидания.
Оно мгновенно, повторяемо неустанно, как монисто в пальцах.
Ночью им снятся ожоги на коже, словно мерцание шаровых молний.
Изымая из осязания, переносим в шепот: звучанье пронизано
утратой эхо. Воспоминанье расплетено в окрестностях предложения.

Так соскальзывают дни, один за другим, вслаиваясь в проекции,
а следующее перечисление соединяет потоком низшую душу с высшей —
«сверкающие чешуей приближения, затем изменения мысли,
преломляющей углы речи, — как над расколотым ртом
скорлупу раскаленную мака, — удвоенную уступами искривлений»

(каковы они? как выглядят? напоминают ли знакомые вещи?) —
сколь ненужно ни тому, кто спрашивает, ни тому, кто уже не ответит,
заплатит, заворожен болью, в разорванном по амальгаме зеркалом,
сколько не входи, ни разу не выйдешь: в нем, как пустота в клетке,
вернее луч в линзе, где силы не «вне», но «внутрь» света,
до того момента, когда телесность достигает плотности,
в которой свет забывает о тени, избавляется от «конца», «начала» —
вот тогда тебя, считай, нету, ты умер.

С легкостью проходишь средостения дней, ныряешь в ушко иглы,
(это как с «девы» лететь в Симеизе) руками попутно машешь
тем, кого любил и кто с непонятной скоростью
скатываются с глаза долой, и слух нарастает,
и вместе с этим сознание теряет пределы (а что оно без пределов?) —
оборачиваться не стоит, чтобы увидеть,
как встает звезда, не нашедшая пристанища в алфавите,
но водившая рукой когда-то по ее руке, а теперь на ее высоте,
где преграды преобразуются в горение вещества, распад воздуха
на элементы и горло, которое случается, словно прозрение форм,
стягом сухих семян, развернутых ветру в лоб.

20.07.2012
(Это последнее стихотворение Аркадия)

Также в номере:
Джерард Мэнли Хопкинс. Море и жаворонок. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Андрей Иванов. Без названия. Фрагмент романа    Андрей Иванов: Письмо – это мой способ выживать / Игорь Котюх (Беседа о романе «Горсть праха»)    Лийна Таммисте. Маленькое чёрное платье. Стихи    Трийн Соометс. Родные города. Стихи    Света Григорьева. Нет, спасибо. Стихи    1-2 2014 (06.06.2014)    Джон Эшбери. Священные и мирские танцы. Стихи. Перевёл Ян Пробштейн    Юлия Подлубнова. В поисках эстонскости. Рец. на книгу: Андрей Хвостов «Страсти по Силламяэ»    П.И.Филимонов. Рукопись, найденная, или Три в одном. Рец. на книги: Елена Глазова «Трансферы», Семён Ханин «Вплавь», Артур Пунте «Стихотворные посвящения Артура Пунте»    Дарья Суховей (Санкт-Петербург). Обманное стекло. Стихи    Улья Нова (Москва). Человек из чемодана. Рассказы    Горан Симич (Босния). Краткая беседа о жизни. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Андрей Сен-Сеньков: Я похож на многоножку, мне всё интересно потрогать лапками / беседовал Игорь Котюх    Сергей Узун (Кишинёв). Приводя дела в порядок. Рассказы    Андрей Хвостов. Das Deutsche. Эссе    Велло Викеркаар. Виктор. Рассказ    Шамшад Абдуллаев. Одно стихотворение Витторио Серени    Небойша Васович (Сербия). Империи. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Ласло Блашкович (Сербия). Страх, лететь. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков    Фарид Нагим. Крик слона. Пьеса    Константинос Кавафис. Возвращение из Греции. Стихи. Перевёл Александр Вейцман    Анастасия Векшина (Москва). Скучать по северным странам. Стихи    Игорь Лапинский. Тяни, паучок, тяни. Стихи    Елена Глазова. Спонтанная левитация. Стихи    Аркадий Драгомощенко. Великое разнообразие любви. Стихи. Вступительное слово Виктора Лапицкого    Хамдам Закиров. Крымские стихи    Ниджат Мамедов. Непрерывность 11– 20. Стихи    Игорь Вишневецкий. Стихотворения, присланные из Италии    Андрей Сен-Сеньков (Москва). 22-24. Стихи