Ласло Блашкович (Сербия). Страх, лететь. Стихи. Перевёл Андрей Сен-Сеньков

Золотой век

Я всегда выглядел старше своих лет.
Просто посмотрите на мое лицо
с тяжелым, усталым, пристальным взглядом
и пересохшим ртом.
В мои тринадцать
вы уже можете увидеть
во мне старика.

Я был последним в материнском выводке,
в целой команде
мафусаилов,
которые все умерли в младенчестве.

И еще мой отец всегда выглядел
моложе меня,
даже в час своей смерти.
Я уверяю вас, я при этом присутствовал.

И каждый мог принять его
за мертвого мальчика.

 
Страх, лететь

Он говорил мне,
что был пилотом
в те времена, когда, чтобы управлять аэропланом
нужно было обладать мощью надсмоторщика,
боксера полутяжелого веса и
мясника,
когда с машиной сражались в одиночку,
как с малярией,
когда свет на расстоянии значил счастье
и жизнь.

Я отвечал ему,
что ничего об этом не знаю.
В детстве было желание
стать пилотом, такое же обычное,
как стать краснокожим индейцем,
и знакомство с реальным авиатором,
который, почти как поэт,
погиб молодым.

И этот достоверный факт
лишает меня спокойствия духа
так сильно, что я спрашиваю себя –
правдива ли его история о полете,
о воздухе, наполнявшем легкие,
как какая-та божественная флегма,
о менявшимися местами солнце
и земле, что с высоты
была похожа на идеальный голос,
и есть ли в этом частичка правды,
не похожей на хорошо заученное маленькое стихотворение
из пропагандистских книг,
в которых учат брать ангелов измором.

 
Темная комната

Фотографии я учился
у человека, которого звали Карчика,
он был профессором в художественной школе.
В темной комнате,
показывая кино,
он зажимал одну из девчонок,
и спокойно, не меняя

голоса,
выхватывал ножницы
и подносил их вверх
к ее лицу или груди.

Однажды ученики,
выполняя задание,
фотографировали нутро
мусорного контейнера,
и хотя картинка обещала быть совершенно черной,
все сложилось, как нельзя лучше, и мы все увидели.

Внутри было темно
до тех пор, пока не сработала фотовспышка
и тогда дети закричали.

 
Растущий вверх

Да, существует много знаков,
говорящих о том, что мы изменимся,
даже по отношению к тому, к чему привязаны.

Я знаю женщину, которая ненавидела бокс,
и всякий раз, когда ее муж переключал телевизор
на бои,
бежала на кухню
и била по столу
так, чтобы не слышать крики.

Сейчас
она вполне допускает то,
что я могу не просто смотреть бои,
но и, если захочу, выйти на ринг
и избить какого-нибудь придурка
своими кулаками.

И вот она входит вспотевшая и раскрасневшаяся.

Как бы то ни было,
даже она не может точно решить –
это от жаркой волны климактерического прилива
или от отчаянного желания.

 
Маска смерти

Я думаю, что люди,
когда наступает их время,
просто исчезают.

Они пакуют свои вещи
и пропадают.

То, что остается,
можно выдавить
как жалкий угорь на лице.

Я предполагаю, что так
проще для всех нас.
Я предполагаю, что там
не страшно.

Исчезать это наилучший вариант.
Испаряться как пролившийся
бензин на солнце.
И не оставлять одиноким чье-то сердце,
заставляя его кровоточить.

(Включая,
конечно,
сердца животных.
Ведь нет ничего печальней
кошки, исполняющей реквием,
или собаки, поющей погребальную песню.)

Перевод с сербского Андрея Сен-Сенькова