Print This Post

    Дина Гаврилова. Цвета холодных лет. Фрагмент романа

    Новые oблака
    1-2/2020 (83-84) 29.12.2020, Таллинн, Эстония

    Об авторе:

    Дина Гаврилова (наст. имя Надежда Григоренко) родилась в чувашской деревне Мало-Менеуз, в Башкирии. В Эстонию приехала в 1985 году по распределению после окончания политехникума. В 1995 году окончила Ленинградский политехнический институт по специальности инженер-механик.
    В 2005 году получила поощрительный приз в литературном конкурсе среди начинающих авторов Эстонии за иронический сборник рассказов «Школьные истории из прошлого века».
    В 2012 году журнал «ТАЛЛИНН» опубликовал ее сатирическую повесть «Путешествие Пуси Югорской из Сибири в Мууга» (Мууга – дачный пригород эстонской столицы). В 2014 году эта повесть была переведена на эстонский язык и вышла отдельной книгой с иллюстрациями Сирли Одер – „Pusja uus elu Eestis“ (Таллинн: изд-во Aleksandra).
    Затем появился сборник юмористических рассказов «В бане с Нечистым» (СПб: изд-во «Реноме», 2012) о пикантных происшествиях в послевоенной деревне.
    Увидела свет психологическая драма «Поленька, или Христова невеста» (СПб: изд-во «Реноме», 2012).
    И наконец вышла из печати семейная сага «Цвета холодных лет» (СПб: изд-во «Реноме», 2015), где в жизни одной семьи отразилась история целой страны с 1936 по 1969 год: коллективизация, репрессии, война… И вновь испытания и надежды.
    Печатала свои рассказы в газетах Башкирии: «Светлый путь», “Çамрăксен хаçачĕ” (Молодежная газета), «Хыпар», «Урал Сасси», «Белебеевские известия».
    Какие бы серьезные темы не поднимала Дина Гаврилова на страницах своих произведений, в них всегда находится место для иронии и юмора.
    Лауреат премии им. Р.З. Залманова «Лучший автор юмористических рассказов, фельетонов и других сатирических жанров 2015 года» (Башкирия).


    1943 год

    Надежда.

    Альтук остановилась на мгновение у палисадника соседского дома, вдохнула полной грудью дурманящий аромат сирени и на миг  прикрыла глаза от удовольствия.  Тёплые солнечные лучи ласково коснулись тёмных ресниц, блеснули  на солнце чёрным шёлком тугие косы.

    День обещал быть таким же тихим и безветренным, как и четыре года назад, когда родилась её младшенькая. Микки нарвал ей тогда целую охапку сирени. С тех пор запах сирени невольно напоминал Альтук о счастливых днях, о любимом муже. Третий год шла война.  Сирень всё так же цвела пышным цветом,  а новая безгрешная душа, не испрашивая разрешения, просилась на божий свет.

    Пятистенный дом бригадира Трофима Никитина возвышался над крошечными избами рядовых колхозников. Альтук прошла в просторную горницу.

    Белёные стены были украшены чёрно-белыми фотографиями вождей и большим плакатом в деревянной рамке с надписью «Первое мая». Радостно сверкали белозубыми улыбками узбеки, таджики в тюбетейках, украинцы с венками на голове.  Тридцатилетняя  Катерина,  вторая жена бригадира, уже мучалась схватками. Держась обеими руками за выпирающий живот и  страдальчески зажмурив глаза, она тихонько раскачивалась на лавке. Обычно приветливое, красивое лицо её исказилось от жестокой боли. Закусив губы до крови, она старалась  не стонать громко, чтобы не напугать девочек. Испокон веков гласил неписаный закон, что истинная  женщина  не кричит при родах. Дочки Вера и Люба, негромко перешёптываясь, с тревогой поглядывали на  маму.

    Альтук  сноровисто развела дрова в подтопке[1] и, поставив чугун с водой, выпроводила испуганных девочек из дома:

    – Детки, поиграйте на улице! С вашей мамой я побуду.

    – Живот уже упал, скоро уже, – ободряюще сказала она, внимательно осмотрев мучающуюся соседку. – Походи – походи по избе, ребёнку будет справнее идти. Во что мы завернём малыша нашего?

    –  Вон чистая мужнина рубаха, – сжимаясь от боли, выдохнула Катерина. – Всё, как по обычаю, на сундуке сложила.

    Альтук не в первый раз принимала роды. Она стелила постель, готовила суровые нитки и ножницы. С сочувствием и состраданием  читала молитвы. Её монотонный голос немного успокаивал Катерину, которая туда-сюда ходила  по избе, не находя себе места от боли, разрывающей нутро. Уцепившись  изо всех сил за железную спинку  кровати, она стонала всё громче:

    – Ой, ой, ой.

    Платок её сбился, тёмные косы разметались по взмокшей спине, на  руках от напряжения выступили вены. Альтук ласково промокала своим фартуком пот со лба роженицы.

    – Ну, голубушка, укладывайся в кровать, уже скоро. Потерпи немножко.  Летние дети они всегда маленькие и лёгкие, как птички-невелички. Не заметишь, как вылетит.

    Вскоре избу огласил громкий крик новорожденного.

    – Ну, вот ещё одна помощница, – объявила Альтук,  осмотрев внимательно младенца. – Имя то придумали?

    – Опять девчонка?– сжалась в комок Катерина.

    Альтук осторожно окунула в воду  кричащую новорождённую.

    – Запеленаем малышку старой отцовской  рубахой, пусть будет ближе к отцу,  – приговаривала она, вытирая орущую малютку. – Чтобы ножки были длинные, как у журавушки.  Помажем губки  сливочным маслицем. Пусть язык будет мягким, как у ласточки.  Забирай свою красавицу.  Мальчики они для отцов, а девочки – первые помощницы матери.

    Альтук стала шумно разжигать самовар, чтобы не видеть потухших глаз соседки. Она сделала все возможное, но осчастливить роженицу и подарить ей долгожданного сына – было не в её силах. Уже четвёртая дочка. Из-за прихоти Трофима, который хочет наследника, бедная женщина должна рожать, пока не получится мальчик. Зачем ему мальчик? Ведь сын не удержал его у юбки первой жены. Жизнь такая несправедливая: всем мужикам сыновей подавай! Даже её Микки радовался рождению Пантелея больше, чем дочерям.

    Катерина, перекрестившись со словами «Господи благослови», взяла дитё на руки, и горько заплакала.

    – У него уже есть сын!

    Она опять не оправдала мужниных ожиданий. Четыре девки подряд.  Катерина была на пятнадцать лет моложе Трофима, он  взял её  почти девчонкой. Любвеобильный  супруг не пропускал ни одной юбки. Не брезговал  ни кем, топтал без разбора вдов и одиноких баб. «Согревал» их своим большим сердцем. «Заделал» сыночка  молодухе из Анаткаса. В деревне поговаривали, что её сын – вылитый Трофим. В душе Катерина очень боялась, что он и её бросит без сожаления, как оставил в своё время первую жену с двумя детьми.

    –  Мой опять будет злобствовать. Опять  будет лютовать, что не могу сына  родить, – утирала она слёзы платком. – Как  бы я хотела быть такой, как ты, Альтук. Ты свою голову ни перед кем не склоняешь. Ни перед кем не умаляешься. А меня всякий обидеть может.

    – Утри слёзы, а то молоко пропадёт! Будут-будут  у тебя ещё сыновья. Это не то горе, чтобы так убиваться. Не гневи бога. Сколько баб уже на своих похоронки получили! Ты же счастливица!   Муж  у тебя под боком!  А ты слёзы льёшь!

    – Дай бог тебе здоровья, Альтук, у тебя рука лёгкая. В народе говорят, кто ребёнку пуповину перережет, на того он и будет похож. Пусть  моя Надежда в тебя пойдёт.

    Катерине Альтук виделась ангелом милосердия, сошедшей с иконы,  которая висела у неё в красном углу, рядом с портретом Сталина.

    –  Вот и славу богу, хорошее имя дочери выбрала. С таким ангелом-хранителем она нигде не пропадёт. Пусть будет счастливой.

    С чувством выполненного долга Альтук сгребла  в таз все тряпки и пошагала на речку. Босые ноги утопали в мягкой гусиной  травке. Вдоль плетня  весёлыми островками белела ромашка пахучая. Пока Альтук полоскала простыни в речной воде, растапливала баню для новорождённой, её не покидали мысли о несправедливости. Кому-то щи пусты, а кому-то жемчуг мелок. Знала бы Катерина, каково одной поднимать четверых детей, каково засыпать и просыпаться без любимого мужа. А ещё тяжелей прятать слёзы и переживания от людей, не показать слабины. В дни отчаянья она  жарко молилась Богородице, просила своих языческих богов сберечь дорогого мужа в этой страшной войне. Только бы вернулся, только бы выжил. Тогда они заживут лучше прежнего. Натешатся друг другом. Дом подладят, баню поставят, деток поднимут.

    С такими мыслями она отмеряла шаги между домом и баней, запаривала берёзовый веник на каменке, пока доходила баня. Разоблачившись, она первым делом, поддала пару и распахнула дверь, чтобы угарный дух изошёл. Вскоре подоспели Катерина и её старшенькая с малюткой на руках. Альтук, откинув тяжёлые тёмные косы за плечи,    взяла бережно крохотную Надежду на руки. Легонько похлопывая веничком спинку, животик, торжественно приговаривала:

    Çулçи пек сарăлтăр, кăмпа пек хăпартăр,

    Рăскаллă‚ тивлетлĕ пултăр[2].

    На берегу речушки, в  крохотной баньке происходило удивительное таинство. Альтук читала молитвы, омывала родниковой водой малютку, благословляя её на долгую и счастливую жизнь. Сквозь тусклое маленькое оконце весёлой струей пробивался солнечный свет,    едва освещая прокопчёные стены, тёмные лавки и Альтук с малышкой на руках.  Уставшая от переживаний Катерина расположилась на лавке и расслабленно привалилась спиной к теплым бревнам бани. Разомлев в тёплом пару, смотрела на соседку с благодарностью. Любовалась стройной фигурой Альтук, которая в облаке пара казалась почти безупречной.

    После бани Альтук созвала детей бригадира в дом.

    – Вот поймала на  речке вам сестрёнку, – многозначительно улыбнулась она.– Пошла бельё полоскать. Смотрю – девочка хорошенькая. Не удержалась, вам принесла.

    Катерина была уж на ногах и суетилась на кухне. Разливала чай из ведёрного самовара, расщедрившись, достала комового сахара. Сердце измученной родами женщины не покидала тревога: ещё неизвестно, как воспримет суровый муж очередную дочку. Дети пили чай и радовались. Не каждый день сахар на столе. Не каждый день Надежду на речке находят.

     

    [1] -маленькая печка, встроенная в большую русскую печь

    [2] Пусть будет удачливой, счастливой. Пусть распускается, как весенний лист, пусть растёт, как грибочек после тёплого дождя (чув.).