Игорь Куницын (Домодедово). Без маски противочумной. Стихи

***
Без маски противочумной,
но с антисептиком в кармане
пришёл я вечером домой
и распростёрся на диване.

Лежу и думаю, что «Нил»
идёт от греческого «Нейлос».
А если спросят с кем я пил,
отвечу сквозь оцепенелость,

что пил с философом большим
и путешественником смелым,
он мне показывал кувшин
набитый золотом замшелым.

Он говорил, что всё не так
как нам рассказывают мифы,
курил ореховый табак
и выдыхал иероглИфы.

И сожалел, что не дано
нам жить как древним египтянам.
И тростниковое вино
лилось как Нейлос по стаканам.

И восседал на кухне кот
как сфинкс, и мумия слепая
его поглаживала, вот
что я отвечу, засыпая.

 

***
Я сам не пью, но мой герой
лирический не просыхает
и после первой за второй
меня всё время посылает.

Под лампочкой двенадцать вольт
стою в прихожей с сигаретой
и жду, что он меня вот-вот
пошлёт за третьей на край света.

И я безропотно пойду
один в любую непогоду
куда угодно на виду
у отрывного небосвода

за порцией очередной
не для себя, но для героя
в замаскированный ночной,
где можно взять без геморроя.

 

***
Купить бы машину и ездить на ней
в Ашан, в Перекрёсток, на юг.
А лучше карету и пару коней,
имение, землю и слуг.

Чтоб капали деньги с крестьянских полей
на мой сберегательный счёт.
А я бы командовал: «Водки налей.
Подай с ветчиной бутерброд.

Подай-ка ружьишко сюда, идиот.
Подай-ка, бездельник, сюртук.
Бобры и фазаны и прочий народ
лесной расплодился вокруг».

А после поехать к помещице А
с помещиком Б пить портвейн,
травить анекдоты, играть в дурака
под пение их дочерей.

А. Пушкин бы там появился на миг,
спросил торопливо: «Как сам?»
И я бы ответил: «Нормально, старик.
Расписаны дни по часам.

С утра на охоту, а днём на обед,
на ужин и ночью в кровать».
И он бы ответил: «Ну ладно, привет.
Поеду-ка к В колдовать».

И я бы загнал та-та-та-та коней
в погоне за Пушкиным, но
пора возвращаться к реальности дней,
в которых мне жить суждено.

 

***
Давайте разбираться не спеша,
как футболист скучающий на бровке,
куда Земли заблудшая душа
уносит нас во тьме без остановки.

Как занесённый мяч над головой
из аута бросается под ноги,
выносится Земля на угловой,
но в поле возвращается в итоге.

Все камеры направлены, пардон,
на голышом бегущую блондинку.
И с корнем вырывается газон
под гром трибун во время поединка.

Лети планета в руки вратарю,
вертитесь цифры. Счёт не в нашу пользу.
«Но время есть», – я, молча, говорю
арбитру матча, перейдя на прозу.

 

***
Брожу и куревом в Москве
делюсь с прохожими по-братски.
Через минуту или две
наступит ночь над Ленинградским.

Над Ярославским будет снег
такой домашний и уютный,
что и бездомный человек
увидит сон сиюминутный

о незапамятной семье.
А в это время под завязку
набитый судьбами во тьме
прибудет поезд на Казанский.

И я увижу, стоя тут
у чебуречной, как с перрона,
скрипя тележками сойдут
приезжие во время оно.

И понесёт меня к метро
толпа, сметая чебуреки.
А я мечтал найти бюро
людей, потерянных навеки.

 

***
Интересно, как справляли классики
в бытность свою праздничные дни?
Повести писали или квасили,
в кабинетах прячась от родни?

Или в котелках, в пенсне и с тростями
шли гулять в аллеи и сады,
за густыми пихтами и соснами
заметая чувства и следы?

Пропадали хмурые без времени
до отъезда ветреных гостей,
до того, как лягут все, до темени,
до утра, промёрзнув до костей.

Возвращались пьяные от голода,
в кабинетах пили натощак
и на стопки опускали головы
до краёв исписанных бумаг.

 

***
Взрослые смеются точно дети.
Раньше не смеялись никогда.
Лишь сигнализации и эти…
по ночам гудели… провода.

Я вскочил испуганно с постели,
устремился к свету в полусне.
За окном сугробы леденели,
взрослые как дети ели снег.

Натянул на голову от худи
капюшон похожий на капор.
Неужели веселятся люди,
жизни не боятся до сих пор.

Неужели правда рассекают
на коньках по матовому льду
взрослые обычные, пока я
как на казнь на улицу иду.

 

***
Уехать что ли заграницу
как Ходасевич Владислав.
Чтоб говорили: «Вот, Куницын
покинул родину, устав

от недостаточности снега».
Об этом пишут все подряд.
Магнитофон включаю Вега
я тридцать лет тому назад.

Поёт безумная Алиса,
окно на первом этаже
открыто настежь, биссектриса
в углу заснула в неглиже.

Вино креплёное разлито,
от Магны дым стоит столбом.
Я уезжаю, шито-крыто,
и забываю о былом.

 

***
мой брат прозрачный человек
как родниковая вода
река чистейшая из рек
след не оставивший следа

муж не ушедший от жены
сын не покинувший отца
лёд на поверхности Двины
свет исходящий от лица

листвы осенней разноцвет
непроходимый перекат
я им хотел бы быть но нет
я близорук и угловат

жесток печален супротив
тому чем брат прославлен мой
я чёрно-белый негатив
бредущий в сумерках домой

 

***
во вселенной всё не относительно
я закон придумал таковой
для того кто смотрит вопросительно
из многоэтажки типовой

и луна с пятак и звёзды с бусинки
самолёт не больше стрекозы
пролетают в нём топорща усики
муравьи малюсенькие зы

а куда летят они неведомо
муравей в обнимку с муравьём
над кострами в дымном Домодедово
и в стихотворении моём